Имперский маг. Оружие возмездия - Оксана Ветловская

На подъезде ко второму посту сонное безразличие наконец рассеялось, и неприятное знобящее волнение тихо дотронулось до спины ледяными пальцами. Так кто же он, вождь Германии? Обычно разум обходил этот вопрос стороной. «Народ», «Германия», «фюрер» — всё это были аксиомы, даже притом, что последний из этих трёх монолитов уже давно покрылся глубокими трещинами.

В оккультном отделе поговаривали, будто Гитлер владеет какой-то своей, особой разновидностью магии. Прежде Штернберг не слишком прислушивался к подобным разговорам — его отдел всегда был рассадником всевозможных слухов — но в то же время вполне допускал, что фюрер, сам того не зная, вполне может пользоваться базовыми оккультными приёмами вроде концентрации силы воли вкупе с эмоциональным напряжением или многократного представления тех картин, которые хотел бы воплотить в жизнь (не оттого ли Гитлер стал затворником в последние годы, что так ему легче создавать мыслеформы грядущих побед?). Многие люди пользуются этими приёмами для достижения своих целей, сами о том не подозревая.

Однако здесь было что-то иное.

«Как угодно. Но только не подпускать. Не подпускать его к Зеркалам». Эта мысль всё время — даже когда Штернберг старался не прислушиваться к ней — тихо тикала в углу сознания, будто счётчик бомбы. Только бы главе государства не вздумалось зайти в пространство установки (как прежде фюрер, должно быть, не раз взбирался по приставным лесенкам на новые образцы боевых машин).

Из леса сквозило болотной прохладой. Позади остался пост второго крута оцепления. Слева протянулась колючая проволока, за которой были разбросаны какие-то унылые серые бараки. Маскировочные сети, распяленные над дорожками, и вездесущая охрана. Проволочное заграждение всё длилось и длилось, как зябкий сон больного заключённого, и тень концлагеря, густея, расползалась по земле, выплеснувшись из тех нескончаемых кошмаров, о которых днём Штернберг старался забыть.

Во внутреннюю зону — «запретную зону номер один» — запрещалось проносить оружие. Штернберг продемонстрировал широкий оскал офицеру службы безопасности, цепко следившему за ним подёрнутыми мелким тиком глазами неврастеника, и сказал, демонстративно-неспешно снимая портупею с кобурой:

— Будьте так любезны, передайте фюреру: я, разумеется, могу сдать пистолет, но главное моё оружие всегда остаётся при мне.

Тем не менее требование он выполнил. Хотя ещё год-полтора назад наверняка упёрся бы — из чистого куража. Тот спесивый юнец просто звенел от наглости, режуще-острой, но прозрачной, как стекло: ничего, кроме заносчивости и мальчишеского упрямства, не скрывалось бы за нежеланием отдавать оружие. Однако события прошедшего года научили Штернберга слишком многое утаивать в тёмных глубинах рассудка, и этот незримый груз сделал его осмотрительнее и осторожнее.

В сопровождении привёзшего его в ставку лейтенанта Штернберг прошёл по гравийной дорожке среди затянутых в маскировочную сеть бутафорских деревьев, предназначенных обеспечить невидимость с воздуха, — условная мёртвая зелень мешалась с настоящей, полузаслоняя бетонные, крашеные кирпичные и деревянные постройки, состоящие лишь из серых поверхностей да прямых углов. Грубая утилитарность соседствовала с примитивной театральностью, и ставка казалась то санаторием для военных, то опять — и снова — концлагерем, где силами заключённых ставится спектакль про жизнь немецких генералов. Болотный холодок растекался в груди. Штернбергу подумалось, что шеф допустил серьёзную ошибку, решив предъявить фюреру, ратовавшему за чистоту нации, вполне себе чистокровного, но — увы — неизлечимо косоглазого арийца. Такую карикатуру на белокурую бестию не следовало бы выставлять на передний план. «Что же заставило Гиммлера вытащить меня из-за кулис?» — вновь и вновь спрашивал себя Штернберг.

Ответ явился вместе с шефом, вынырнувшим в сопровождении адъютанта и ещё пары стёртых личностей из прямоугольного провала, ведущего в недра бункера. Все концлагеря, в том числе их почти еженощные сновидческие производные, которыми заведовал кошмарный двойник ничем не примечательного, кроме целого букета извращений, равенсбрюкского эсэсовца Ланге, находились в подчинении у этого серого человека с внешностью сельского учителя. Когда-то Штернберг, ещё будучи нищим студентом, присягнул на верность магистру Ордена СС, и с той поры, пока дипломированный агроном и вечно начинающий оккультист Гиммлер мечтал вывести в закрытых лабораториях «Аненэрбе» целый полк беззаветно преданных ему Штернбергов, Штернберг реально существующий, единственный в своём роде, быстро поднимался по карьерной лестнице и получал в качестве оклада и ещё отдельно на научные изыскания такую астрономическую сумму, что рядовые сотрудники «Аненэрбе» попросту перевешались бы от смертоубийственной зависти, если б кто-нибудь довёл до их сведения эту цифру. Шеф. Хозяин концлагерей, кто угодно, но прежде всего — просто шеф; подобным образом Штернберг всё чаще ограничивал сузившуюся до ширины лезвия тропу своих мыслей, чтобы не проваливаться в трясину по обе стороны.

Что касается мыслей Гиммлера, читать их было легко. И очень скоро всё стало ясно. В припадке преданности, накатившем на него после событий двадцатого июля, Гиммлер вздумал предъявить фюреру один из главных козырей в деле достижения победы. Подобные приступы верноподданичества в последнее время приобрели у Гиммлера почти зловещий характер. Впрочем, Гиммлер и прежде при любом подходящем случае старался представить фюреру своего молодого оккультиста в наилучшем свете; недавно он продемонстрировал Гитлеру фильм, где были запечатлены эксперименты с Зеркалами.

Штернберг с подспудно нарастающей насторожённостью выслушал начальничье напутствие:

— Воздержитесь от вашей обычной словоохотливости, Альрих. Не говорите о положении на фронтах, о бомбёжках. Не касайтесь темы вооружений. Мы должны беречь здоровье нашего фюрера. Отвечайте только на те вопросы, которые вам задаст фюрер. Он очень высоко оценил ваши достижения. Ваши опыты его заинтересовали. Он решил посмотреть на ваши Зеркала в действии. Расскажите ему о них подоходчивей. Ну, вы понимаете.

Под это монотонное бормотание Штернберг миновал часовых и вошёл в узкую приёмную, где с полдюжины офицеров вермахта перекидывались приглушёнными репликами в клубах сигаретного дыма. Разговоры с его появлением стихли. Застоявшийся воздух, как цементом схваченный табачными выхлопами и густо приправленный запахами армейского сукна, сапог и назойливо тянущим откуда-то кухонным душком, колом застревал поперёк горла. Взгляды присутствующих скрестились на Штернберге, словно лучи прожекторов на вражеском самолёте. Температура их эмоций, до того накалённых сдавленным спором, мгновенно упала до ледяного недоумения — мол, это ещё что за птица? Штернберг разнузданно ухмыльнулся всей компании, с удовольствием ощущая, как всколыхнулось чужое раздражение. Впрочем, улыбка тут же примёрзла к его губам: перед ним распахнулись двери, ведущие в довольно просторное, но с низким потолком, сумрачное помещение. Там ощущалось лишь узколобо-сосредоточенное присутствие нескольких эсэсовцев.