Последнее танго в Одессе (Вера Холодная) - Елена Арсеньева

Фильме никто не поверил. А между тем в ней все было правдой. И в то же время картина лгала, как всегда лгал своим зрителям синематограф.

Она любила стоять перед зеркалом. В зеркале отражалась редкостная красавица, только внешне похожая на Веру Левченко, «полтавскую галушку», как называла ее мамочка за приятную полноту и любовь покушать. Но если Вера Левченко, которая родилась 5 августа 1893 года в Полтаве, жила там с родителями – Василием Андреевичем, учителем словесности и Екатериной Сергеевной, – потом переехала с ними в Москву, под крылышко овдовевшей бабушки, радовалась рождению сестричек Сони и Нади, плакала над умершим отцом, училась в гимназии Перепелкиной… то эта красавица с печальными глазами жила в зеркале совсем другой жизнью: волшебной, праздничной. Иногда Вере Левченко удавалось к этой жизни прикоснуться.

Как-то раз вместе с подругами-гимназистками Вера попала в Большой театр – и поняла, что именно в этой невероятной стране обитает сероглазая колдунья из зеркала. Вера заболела балетом, умолила родителей отдать ее в училище при Большом, и, что самое изумительное, ее туда приняли – именно за удивительную красоту ее нежного лица. Допустили в царство красавиц, принцесс и фей! Однако стоило строгой бабушке Екатерине Владимировне Слепцовой увидеть свою внучку с голыми ногами, в обтягивающей «рубашонке» и в пышной юбке, которая при малейшем движении колыхалась так, что всё-всё было видно, как она настрого велела забрать Веру из балетной школы. Целый год длились попытки умаслить бабушку, но они оказались напрасны, а поскольку семья Веры от Екатерины Владимировны зависела, пришлось подчиниться.

Вера никак не могла снова освоиться в гимназии… да тут еще ей удалось сходить на гастроли петербургской актрисы Веры Комиссаржевской. Давали трагедию Габриэле д’Аннуцио «Франческа да Римини», и печальная любовная история перевернула Вере душу. Она теперь часами простаивала перед зеркалом и читала той красавице монологи Франчески да Римини. Итальянская пьеса была переведена Валерием Брюсовым и Вячеславом Ивановым нарочно для Комиссаржевской, и, как это часто бывает, довольно обыденный иностранный текст поднялся в переводе до высот истинной поэзии.

«Девочка грезит о театре!» – сокрушалась мама, которая отчаянно боялась, что строгая бабуля опять будет недовольна. Но Вера грезила не о театре, а о волшебной стране, и доводила себя этими грезами, этими стояниями перед зеркалом до истерик и обмороков.

– Ваша девочка чрезмерно впечатлительна, – сказал доктор. – Берегите ее.

Но Вера не хотела беречься. Наоборот – теперь она записалась в гимназический театр и с восторгом играла там трагические роли. Она путала слова, забывала ход действия и не вовремя выходила из-за кулис, мешая другим актерам, но, когда нужно было страдать или умирать на сцене, равных Вере не было. Все – от гимназисток до учительниц – рыдали, глядя на ее очаровательное лицо, искаженное подлинной му́кой, и полные настоящих слез глаза.

Забавно – она была счастлива только тогда, когда ей приходилось изображать несчастье.

Ей было шестнадцать, она мечтала о любви и воображала ее непременно трагической. Разбитое сердце… заломленные руки… Глаза красавицы в зеркале окружили глубокие тени… Поди догадайся, почему: то ли сердце ее уже «рвалось от любви на части», то ли глаза ввалились оттого, что Вера слишком усердно готовилась к выпускным экзаменам?

Судьба обожает выставлять нам препоны на дороге к желанной цели. Но могла ли Вера предположить, что путь ее в волшебную страну окажется загражден счастливой любовью? Что проверкой, искусом ей станет именно то, о чем мечтают все женщины: безмятежное семейное счастье?

На выпускном гимназическом балу, для которого мамочка сшила своей восхитительной дочке платье из дешевенькой, неноской ткани (другая была не по карману), Вера была самой красивой. На ткань никто не смотрел: видели только стройную фигуру, по которой струилось какое-то волшебное одеяние, когда Вера кружилась в вальсе (она танцевала лучше всех… ну да, все-таки она училась при Большом театре!), видели черные кудри, украшенные гирляндой меленьких шелковых цветочков, сиянье чудесных темно-серых глаз, улыбку нежного рта. Много юношеских сердец было разбито в этот вечер, однако Фортуна улыбается смелым! Смелее всех оказался молодой юрист – не бог весть какой красавец, скорее неуклюжий, никакой не танцор, зато говорун! – который что-то беспрестанно рассказывал Вере весь вечер, читал ей стихи… Он, выражаясь по-старинному, оба́ял ее, уговорил, заговорил. Она влюбилась в него если не с первого взгляда, то уж с первого слова – наверняка.

Его звали Владимир Холодный, и спустя полгода, после неприлично быстрого, по мнению родственников, ухаживания, он повел Веру Левченко под венец. Надевая перед зеркалом фату, Вера вдруг обнаружила, что там, в таинственной глубине, чего-то не хватает. Думала-думала и только наутро после брачной ночи, глядя в зеркало на свое томное, но довольное лицо, поняла в чем дело. Та, волшебница, исчезла. Вместо нее осталась просто Вера Холодная, бывшая «полтавская галушка», ныне – счастливая до неприличия мужняя жена. Потом она стала такой же счастливой матерью – родилась дочка Женя. Омрачалось абсолютное счастье только запретом врачей рожать снова. Однако детей хотелось, очень хотелось, поэтому Владимир и Вера удочерили сироту по имени Нонна.

Владимир, кроме занятий юриспруденцией, страстно увлекался автоспортом. Это было модное и весьма экстремальное увлечение: не счесть, сколько раз он попадал в аварии, переворачивался, врезался в какие-то некстати вышедшие на дорогу фонарные столбы и деревья… Владимир также издавал газету «Ауто» – первую в России спортивную газету. Он был лучшим, заботливейшим из мужей, совершенно не «бурбоном», и вовсе не считал, что женщина, выйдя замуж, должна запереться в четырех стенах. Он ничего не имел против того, что Вера начала ходить в знаменитый дом Перцова в Соймоновском проезде, где разместился клуб «Алатр». Его называли «московским Монмартром»: в начале XX века там собиралась богема второй столицы, хотя сначала-то это был всего лишь кружок поклонников оперного певца Леонида Собинова. Впрочем, Владимир немножко беспокоился, когда не мог сопровождать туда свою обворожительную жену. Слишком уж ошалелыми глазами смотрели на нее некоторые мужчины (да и женщины, если на то пошло!), исповедующие свободную любовь и настаивающие на том, что такое понятие, как супружеская верность, устарело как минимум два столетия назад. Поэтому Владимир предпочитал, чтобы Вера уж лучше ходила в синема́. Это было новое, недавно появившееся и очень модное развлечение. Владимир считал его забавным и безобидным. Выдуманные страсти, выдуманные люди… он не видел в этом никакой опасности.