Гамма времени - Александр Абрамов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я жду его, — сказал я первое, что пришло в голову. Небритый оглянулся, скользнул глазами по комнате и вдруг дал короткую очередь из автомата по складкам портьеры. Я ожидал вскрика, стона, падения тела, но ничего не последовало.
Тогда оба повернулись ко мне. «Конец», — подумал я и еле выговорил:
— Вы за письмами? Они в шкатулке.
— Где?
Я показал на небольшой ящичек на диване.
— Подойди и открой, — приказал небритый.
Я подошел и дрожащими руками, уже не владея ими, открыл шкатулку. На дне ее белела стопочка продолговатых конвертов. Небритый оттолкнул меня автоматом и заглянул внутрь.
— Здесь, — сказал он и ухмыльнулся.
Больше он ничего не успел. Что-то несколько раз знакомо щелкнуло из-за портьеры, и почти одновременно грохнулись на пол и молчун в фетровой шляпе, и мой небритый собеседник. Я не помню, что стукнуло раньше, его затылок или выпавший из рук автомат.
— Вот и все, — усмехнулся слепой, выходя из-за портьеры.
Он тронул ногой одного, потом другого и отдернул ее, как купальщик, попробовавший, холодна ли вода.
— А вы хорошо поработали и заслуживаете награды, — продолжал он, протягивая мне что-то похожее на большую медную монету. — Возьмите. Эта медалька при случае может вам пригодиться. Жил для отчизны, умер, для славы, — засмеялся он и умолк, опять к чему-то прислушиваясь.
И опять я ничего не услышал.
— Приехали, — сказал он. — Это за мной. Вы мне не помогайте и не провожайте: я хожу здесь, как в темноте кошка. Выходите минуты через две после меня. Дверь я оставлю открытой. И не задерживайтесь. Встреча с полицией в таких случаях далеко не радость. Тем более, что вы иностранец и коммунист.
Он взял со стола книгу с вклеенными в нее письмами и, не одеваясь, вышел из комнаты, нигде не замедлив шага. Ничто не скрипнуло в коридоре — ни пол, ни дверь. Он действительно ходил бесшумно, как кошка.
Я подождал две минуты, рассматривая полученную медаль. Матовый кружок из бронзы с барельефом головы в лавровом венке, похожей на головы римских императоров. На оборотной стороне девушка в тунике водружала урну на украшенный постамент. Вокруг царственной головы вилась надпись латинскими буквами:
IOZEF XIAZE PONIATOWSKI
Вокруг девушки в тунике той же вязью завивались уже слышанные мною слова:
ZYL DLA OYCZYZNY, UMARL DLA SLAWY
Понятовский? Что я знал о нем? Наполеоновский маршал, племянник последнего короля, незаурядный военачальник и политический неудачник, так и не получивший от Наполеона заветной польской короны. Бонапарт обманул его, не восстановил Польши, и даже в наспех созданном им Великом герцогстве Варшавском Понятовский получил только военное министерство. Погиб он доблестно в одной из наполеоновских битв, забытый императором, трон под которым уже шатался. Не Бонапарт, а польские патриоты выбили тогда эту медаль: «Жил для отчизны, умер для славы». Кому-то из нынешних американских поляков, должно быть, очень нравился этот лозунг. Мне — нет. Неточный, без адреса. Почему только для славы? Для какой славы? У кого? Для славы умирали и недостойные, даже Герострат. Я внутренне усмехнулся пафосу Жиги, с каким он вручил мне эту медаль: интересно, когда и зачем она могла мне понадобиться?
Я сунул ее в карман и, не оглядываясь на мертвых налетчиков, вышел из комнаты. Дверь на улицу, как и было условлено, поскрипывала на петлях, открытая настежь. Меня встретили безлюдная улица, плеск дождя на асфальте, желтый свет фонарей в алмазной дождевой сетке. Я перебежал под дождем к тому же навесу напротив, где стоял Лещицкий. Он и теперь стоял там же, всматриваясь в танец дождевых струй в пучке света. И мне опять показалось, что они раздвоились, как в глазах у человека, страдающего головокружениями.
ФА
Я тут же посмотрел на часы: без пяти десять. Чушь какая-то! Ведь у Жиги я пробыл верных полчаса. Может, часы забарахлили? Я снова приложил их к уху: нет, шли.
— И дождь идет, — так же, не глядя на меня, проговорил Лещицкий, — а такси нет.
— Вон оно, пошли, — сказал я и шагнул навстречу вынырнувшему из темноты такси.
— Поезжайте без меня, — решительно отказался Лещицкий, — не люблю желтых машин.
Убеждать его я не стал, сел рядом с шофером, назвал адрес. Вольному воля, пусть остается, если хочется мокнуть. Потом я пожалел, что не узнал его адреса: занятный все-таки человек. Но я тут же забыл об этом: в кабине было светло и жарко, быстрая езда убаюкивала, мысли путались. Я постарался вспомнить, что произошло со мной до встречи с Жигой, и не мог. Кто-то стрелял или где-то стреляли. Может быть, об этом рассказывал Лещицкий, а я забыл? Кажется, он действительно о чем-то рассказывал, О чем? Что-то случилось с памятью, какой-то провал, вакуум, муть. Я помню только происшедшее четверть часа назад. Двух человек убил Жига из-за портьеры. У меня на глазах. А я как ни в чем не бывало — даже сердце не дрогнуло — перешагнул и ушел. Странно только то, что часы как показывали без пяти десять, так и остановились. Да не остановились же, шли! Я посмотрел на циферблат: десять. Неужели только пять минут прошло?
Я обратился к водителю:
— Сколько на ваших?
Спросил по рассеянности по-польски, но вместо естественного «что, что?» услышал обрадованное: «Пся кошць! Земляк!» Усталое, потное лицо его сияло доброй улыбкой. Она обнажала розовые десны и выбитые зубы, только по краям торчали два гнилых корешка. Однако он был совсем не стар, этот широкоскулый крепыш в рубашке-расписухе: лет тридцать семь — сорок, не больше.
Мы уже подъезжали к моей гостинице, как он вдруг затормозил и подрулил к тротуару:
— Надо же потрепаться, в кои-то веки земляка встретил. Тоже эмигрант?
— Нет, — сказал я, — недавно приехал.
— Откуда?
— Из Польши.
Он сразу остыл, улыбка погасла, и в ответ я услышал уже нечто совсем неопределенное:
— Бывает, конечно.
— А ты почему не на родине? — в свою очередь, спросил я.
— Кому я там нужен без пользы?
— Шоферы везде нужны.
Он покрутил ладонями, широкими, как лопаты, и опять засиял:
— Я и в армии шофером был.
— В какой армии?
— «В какой, в какой»! — повторил он с вызовом. — В нашей. Из России до Тегерана, туда-сюда, шатало-мотало, из-под Монтекассино сутки на брюхе полз… «Червоны маки на Монтекассино…» — зло пропел он и сплюнул в окошко. — А теперь опять баранку кручу. Маюсь по малости.
— Так подавай заявление, вернешься, — сказал я. Он не спрашивал меня о нынешней Польше — это я
сразу заметил. Либо он был вполне удовлетворен тем, что знал о ней, либо это его просто не интересовало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});