Тёмный Принц - Дэвид Геммел

Видя, что фокейский правитель погиб, а его войско в панике беспорядочно разбегается, отряды наемников и контингенты из Афин, Коринфа и Спарты начали с боем отступать с Крокусового поля.

Филипп спешился перед мертвым врагом, срубил голову Ономарха с плеч и насадил окровавленную шею на острие сариссы, которую держал так, чтобы видели все.

Сражение завершилось, победа принадлежала Филиппу. Огромная усталость свалилась на Царя. Его кости ныли, рука, державшая меч, горела огнем. Уронив сариссу, он стянул шлем с головы и сел на землю, озирая поле битвы. Сотни людей и множество лошадей лежали мертвыми, и их число по-прежнему увеличивалось, пока македонская кавалерия преследовала убегавших фокейцев. Парменион подъехал к сидящему Филиппу. Спешился, поклонился Царю.

— Великая победа, государь, — произнес он приветливо.

— Да, — согласился Филипп, и его единственный зрячий глаз пристально посмотрел спартанцу в лицо. — Почему ты не явился, когда я посылал за тобой?

Другие мужи — Аттал, Берин, Никанор и несколько офицеров — находились поблизости и смотрели на спартанца, ожидая, что он ответит.

— Ты приказал мне наблюдать за ходом сражения, государь. Я подозревал, что Ономарх где-то припрятал резерв — так оно и вышло.

— Проклятье! — зарычал Филипп, вскочив на ноги. — Когда Царь отдает приказ, ему надо повиноваться! Этот простой факт тебе понятен?

— Это я и делаю, — ответил спартанец, и его светлые глаза сверкнули.

— Государь, — вставил Никанор, — приди Парменион к тебе на подмогу раньше — ты попал бы в ловушку.

— Молчать! — прогремел Филипп. И вновь обратился к Пармениону. — Мне на службе не нужен человек, не выполняющий мои приказы.

— Эту задачу легко решить, государь, — холодно произнес Парменион. Отвесив поклон, он взял коня под уздцы и зашагал прочь, покидая поле.

***

Гнев Филиппа не угасал весь долгий вечер. Его раны, даром что легкие, сильно болели, а настроение было хуже некуда. Он понимал, что был несправедлив к Пармениону, но это странным образом лишь подстегивало его раздражительность. Этот муж всегда оказывался прав, все время был таким правильным. Раны Царя были перевязаны смоченными в кипяченом вине бинтами и, несмотря на протесты лысого хирурга Берния, Филипп лично наблюдал за отправкой тяжелораненых македонян в палаты врачевания за Пагасой, и лишь затем отправился восстанавливать силы в захваченный дворец в центре опустошенного города. Отсюда он наблюдал за казнью шестисот пленных фокейцев, захваченных кавалерией. Убийства подняли ему настроение. Ономарх был сильным противником, вокруг которого сплачивались все те, кто боялся Македонии. Без него все пути в центральную Грецию теперь были открыты.

На закате Филипп вошел в андрон, просторное помещение с девятью ложами. Стены были покрыты фресками фиванского художника, Натилия; в основном это были сцены охоты, всадники, преследующие нескольких львов, но Филипп был очарован мастерством и яркими красками, использованными здесь. Художник был скорее всего человеком сведущим в охоте. Лошади у него вышли настоящими, львы — поджарыми и опасными, а лица охотников выражали одновременно отвагу и страх. Филипп решил послать за автором, когда закончится эта военная кампания. Такие сцены будут превосходно смотреться во дворце в Пелле.

Один за другим к Филиппу являлись офицеры с докладами о потерях за сегодняшний день. Феопарл, командир Гвардии, потерял сто десять человек убитыми и семьдесят ранеными. Антипатр доложил о восьмидесяти четырех погибших гетайрах в кавалерии. Всего у македонян было убито триста семь воинов, двести двадцать семь было ранено.

Фокейцы были практически уничтожены. Две тысячи были зарублены на поле боя, да еще по меньшей мере тысяча их воинов утонули, когда они спрыгнули с берега в тщетной попытке вплавь добраться до афинских трирем.

Последние новости порадовали и удовлетворили Филиппа. Расправив могучие плечи на устланном шелком ложе, он осушил пятый кубок вина и почувствовал, что жажда начинает улетучиваться. Глядя на военачальников, он усмехнулся. — Славный день, друзья мои, — молвил он, приподнявшись и наполняя свой кубок из золотого кувшина. Однако общее настроение было мрачным, и никто не присоединился к его тосту. — Да что с вами всеми такое? Разве так празднуют победу?

Встал Феопарл, неуклюже поклонился. Он был плотным мужчиной с черной бородой и карими глазами. — Если позволишь, государь, — произнес он глубоким голосом, с грохотом северных гор, — я бы хотел вернуться к своим людям.

— Конечно, — ответил Филипп. Следующим встал Никанор, затем Коений и Антипатр. Всего через несколько минут с ним остался только Аттал.

— Да что с ними творится, во имя Гекаты? — спросил Царь, расчесывая ослепший глаз.

Аттал прочистил горло и выпил вина перед тем, как ответить, затем его холодные глаза встретились взглядом с Филиппом. — Они хотят увидеться с Парменионом прежде, чем он покинет Пагасу, — сказал Аттал.

Филипп отставил кубок и откинулся на застланное ложе. — Я был слишком суров, — промолвил он.

— Вовсе нет, государь, — возразил Аттал. — Ты дал приказ, и он не был выполнен. Теперь ты можешь дать другой приказ.

Филипп посмотрел на своего главного телохранителя и вздохнул. — Эх, Аттал, — мягко сказал он, — наемным убийцей был, им и остался, да? Ты считаешь, что мне стоит опасаться человека, который оберегал Македонию все эти годы?

Аттал улыбнулся, показывая выпирающие передние зубы. — Тебе решать, Филипп, — прошептал он. Царь по-прежнему не отрывал взгляд от телохранителя, вспоминая их первую встречу в Фивах девятнадцать лет тому назад, когда Аттал был нанят дядей Филиппа, Царем Птолемеем. Убийца — по одному ему известным причинам — сохранил тогда Филиппу жизнь и преданно служил ему с тех пор. Но был он человеком холодным, не имеющим друзей.

— Я никогда не велю убить Пармениона, — сказал Филипп. — Иди и пригласи его ко мне.

— Думаешь, он придет?

Филипп пожал плечами. — Все равно пригласи.

Аттал встал и поклонился, оставив Филиппа наедине с кувшином вина. Царь подошел к окну. Отсюда он все еще мог видеть двенадцать афинских трирем, стоящих на якоре в заливе, лунный свет отражался на их отшлифованных бортах. Красивые, безупречно сработанные суда, были в то же время смертоносны в бою, с тремя рядами весел, способные двигаться со скоростью галопирующих лошадей, так, что бронзовые тараны на носах могут разнести древесину более мелких кораблей в щепки.

"Однажды, — подумал Филипп, — у меня тоже будет флот, чтобы напасть на них."

Его ослепший глаз начал болезненно дергаться, и он отвернулся от окна, налил себе очередной кубок вина. Устроившись на кушетке, он стал медленно пить, ожидая своего Первого Стратега.

— Это зависть или что-то еще, Парменион? — вопрошал он вслух. — Раньше я любил тебя. Но тогда я был моложе, а ты был как Бог Войны — неуязвимый и непобедимый. А сейчас? — Тут он услышал приближающиеся шаги и встал, выйдя в центр покоев.

Парменион вошел в сопровождении Аттала. Филипп подошел к убийце, положил руку ему на плечо. — Оставь нас, друг мой, — произнес он вкрадчиво.

— Как пожелаешь, государь, — ответил Аттал, сверкнув глазами.

Едва закрылась дверь, Филипп обернулся. Парменион стоял прямо, без доспехов, голубая туника облегала его поджарую фигуру, серый дорожный плащ спускался с плеч. Филипп всматривался в голубые глаза высокого спартанца.

— Как же тебе удается так молодо выглядеть, Парменион? Тебе ни за что не дашь больше тридцати, а тебе ведь… пятьдесят?

— Сорок восемь, государь.

— Ты питаешься по какому-то особому рациону?

— Ты хотел видеть меня, государь?

— Ты зол на меня, да? — сказал Царь, натянуто улыбаясь. — Что ж, я могу это понять. Выпей со мной немного вина. Давай же. — Какое-то время казалось, что спартанец откажется, но он взял кувшин и наполнил кубок. — А теперь сядь и поговори со мной.

— Что ты хочешь от меня услышать, государь? Ты дал мне два приказа. Чтобы выполнить один, мне так или иначе пришлось бы нарушить другой. Когда ты сражаешься, командовать войсками остаюсь я. Ты ясно дал это понять. "Действуй по обстановке", так ты сказал. Что тебе нужно от меня, Филипп? До Пеллы путь неблизкий.

— Я не хотел бы лишиться твоей дружбы, — сказал Филипп, — но ты усложняешь мое положение. Я говорил в запале. Это удовлетворит твою спартанскую гордость?

Парменион вздохнул, напряженность на его лице сошла. — Ты никогда не потеряешь моей дружбы, Филипп. Но что-то встало между нами за эти последние два года. Чем я тебя так задел?

Царь почесал черную бороду. — Сколько побед одержано мной? — спросил он.

— Не понимаю. Все они твои.

Филипп кивнул. — Но в Спарте люди говорят всем, кто готов слушать, что именно спартанский перебежчик — тот человек, что ведет Македонию к славе. А в Афинах говорят "Где был бы Филипп, не будь с ним Пармениона?" Так где бы я был?