Заколдованный спектакль - Иван Василенко

Труба оказался отличным поваром: из горсти пшена, кусочка старого сала и пучка укропа он сварил такую вкусную, ароматную кашу, что Ванюшка выскреб из котелка все до последней крупинки да еще и ложку облизал. После обеда Труба растянулся на полу с явным намерением поспать. Заметив это, Ванюшка принял строгий вид:

- Ты что? Военного дела не знаешь, а под голову мешок? Я вижу, ты спать горазд.

Он взял прислоненную к стене винтовку и принялся разбирать ее:

- Во, гляди да запоминай. Это вот ствол. Чему он служит? Он служит для направления полета пули, понял? Ну, повтори.

Труба добросовестно повторял. Иногда он брал часть винтовки и слегка подбрасывал на ладони, будто вся сила магазинной коробки или ствольной накладки заключалась в их весе.

Артемка сидел тут же и беззвучно шевелил губами. Разобранные части в беспорядке валялись на полу.

- А теперь смотри, как я ее собирать буду, - сказал Ванюшка, щеголяя своим умением обращаться с оружием

Собрав винтовку, он опять ее разобрал.

- Дай-ка я попробую! - вскочил Артемка. Он надел боевую пружину на ударник и вложил то и другое в канал стебля затвора.

- Э-э.. - сказал Ванюшка, - ты раньше знал.

- Не знал я! - мотнул Артемка головой. Азарт перекинулся к Трубе.

- Дай! - гаркнул он, когда винтовка была собрана, и не взял, а выхватил ее из рук Артемки. - Считай до пяти тысяч. Покуда будешь считать, я ее разберу и опять соберу.

Но тут где-то заиграл рожок, и по этому сигналу потянулись мимо нашего сарайчика люди. Пошли и мы.

"ВАНЬКА ЖУКОВ"

Митинг назначили в просторном амбаре. Вместо скамей здесь, как в школе, стояли ученические парты Люди с трудом просовывались на их сиденья, кряхтели и ругались. Впрочем, большинство предпочло рассесться прямо на полу, вокруг огромного деревянного ящика, опрокинутого дном вверх. Ящик предназначался для ораторов. На дворе еще было светло, но в амбаре уже зажгли лампу, и она тихонько покачивалась над ящиком. Ближе других к нему пододвинулись шахтеры, которые прибыли только сегодня Их сосредоточенные лица, темные от въевшейся в кожу угольной пыли, казались при красноватом свете лампы бронзовыми.

Артемка стоял среди шахтеров и с любопытством разглядывал ящик и лампу не напоминало ли ему это театральные подмостки?

Говор вдруг стих, люди расступились, и к "трибуне" прошли командир и Дукачев,

- Он! - радостно крикнул Артемка и рванулся к командиру.

- Подожди! - схватил я его за руку. - Успеешь.

Дукачев ступил на заскрипевший под ним ящик и предложил избрать президиум.

Митинг начался. Одни, как сам Дукачев, высказывались складно и зажигательно, другие робели и путались в словах, но все говорили искренне, душевно.

Слово взял командир. Начал он тихо и так просто, будто не на митинге выступал, а в комнате со своими домашними разговаривал.

- Вот и еще прибыло пополнение, - сказал он. - Писем мы им не писали, гонцов за ними не слали - сами пришли. Услышали, что взялись тут шахтеры за оружие, и пришли. Не хотят опять лезть в ярмо, а пуще не хотят позорной, подлой судьбы для России.

Он помолчал, как бы вспоминая, и укоризненно покачал головой:

- Проходила тут мимо целая рота офицеров. Сверкают погонами и поют. Да не просто поют, по-солдатски, а с чувством: "Смело мы в бой пойдем за Русь святую и как один прольем кровь молодую". И вот подумал я тогда: "Против кого ж они идут в бой и за какую такую святую Русь собираются кровь проливать?" Возьмем, к примеру, Донбасс. И земля эта спокон веку наша, и народ наш. А, бывало, на какой рудник или завод ни придешь наниматься, всюду хозяевами иностранцы сидят: англичане, французы, бельгийцы, немцы, разные там Юзы, Крузы, Болье, Гарриманы. У себя, в Англии да Франции, они ставили на заводах самые лучшие машины, а сюда одно старье вывозили: зачем тратить стерлинги да франки на дорогое оборудование, когда с помощью царских чиновников и полиции здесь можно выжимать из народа кровь и пот за гроши! Так вот за какую "святую" Русь пошли в бой против народа белогвардейцы всех мастей. За Русь с английскими да немецкими хозяевами, за Русь отсталую и беспомощную. Ну, а за что мы идем в бой? За какую Русь проливает кровь наш трудовой народ?

Он обвел всех внимательным взглядом, потом прикрыл глаза, будто не глазами, а всей душой хотел увидеть будущее своей родины, и заговорил горячо и страстно. И, пока он говорил, никто не шелохнулся, а когда переводил дыхание, переводили с ним дыхание и все.

Слушая, я совершенно забыл об Артемке. Вспомнил только, когда кругом закричали и захлопали, а командир сошел с ящика. Артемка стоял, весь подавшись вперед, к командиру, и глядел на него счастливыми глазами.

- Ну, теперь иди, - сказал я.

Артемка сейчас же подбежал к командиру:

- Дмитрий Дмитриевич... то есть товарищ командир... так это вы?.. Командир посмотрел и смущенно сказал:

- Вот, брат, не припомню...

- Да как же так! - с упреком воскликнул Артемка. - А еще в театр меня водили, в будке у меня ночевали... А книжки?.. Я ж книжки ваши прятал.

Сосредоточенное лицо командира вдруг осветилось.

- Неужто ты?.. - в свою очередь, воскликнул он. - Артемка?..

- Он самый, - заулыбался Артемка. - Припомнили?

- Ох, какой ты большой стал!.. Ну, расскажи, расскажи! Давно оттуда? Командир любовно обнял его и отвел в сторонку. - Станем-ка тут. Так это тебя привел Костя?

Он слушал Артемку и поглядывал на "трибуну", откуда доносились горячие речи.

- Вот что, ты мне потом все расскажешь, а не сможешь ли сейчас чего-либо изобразить людям? Ну, сценку какую-нибудь? С приятелем со своим, а? Костя, говорил, что вы по этой части большие любители.

- Это можно, - с готовностью отозвался Артемка. - Мы стихов много знаем. А может, "Ваньку Жукова" представить?

- Чехова? Что ж, можно и Ваньку. Даже очень хорошо.

Когда митинг кончился, командир поднял руку и сказал, улыбаясь:

- Подождите, товарищи, расходиться. Тут к нам прибыли двое приятелей. Вы рассаживайтесь поудобнее, а они нам что-нибудь почитают.

В амбаре загудели. Садились прямо на пол, обняв колени руками. Защелкали семечками, густо задымили махоркой.

Первым выступал Труба. Появление на ящике несуразно длинной фигуры с длинными усами вызвало одобрительные возгласы:

- Який довгий! - Этот изобразит!

- Гляди, не выдави головой потолок! Труба спокойно выждал, пока "приветствия" закончились, и оглушающе запел:

Жил-был король когда-то.

При нем блоха жила..

Не знаю, большое ли удовольствие получили слушатели от самой песни, но голос им понравился. Со всех концов выкрикивали:

- Ну и глотка, нехай ему черт!

- Оглушил, бисов сын!

- Такого послать на беляков, так он одним голосом их распугает!

- Ха-ха-ха!.. Го.. го-го!..

Труба спокойно выслушал все эти характеристики и, когда все стихло, запел "Дубинушку". "Эй, ухнем!.." - могуче и тяжко гудело в амбаре, а люди, сделавшись серьезными, одобрительно покачивали головой.

Артемка стоял около ящика и ждал. Кончив петь, Труба под громкие хлопки слез на пол, поднял большой деревянный чурбан и втащил его на ящик. Все с любопытством наблюдали за этими приготовлениями. Артемка стал перед чурбаном на колени, оглянулся на дверь, покосился на слушателей и вытащил из кармана листок бумаги и ручку с пером. Еще он не сказал ни слова, но по этому взгляду, по прерывистому вздоху, по плаксиво опустившимся вниз уголкам губ все поняли, что перед ними - мальчик, замученный, робкий, тоскующий, мальчик, который решился на какое-то тайное, трудное дело.

Голосом, неожиданно мягким, Труба сказал:

- "Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под рождество не ложился спать..."

Артемка еще раз вздохнул, наклонился над чурбаном и медленно повел пером по бумаге. Потом подпер кулаком подбородок и задумался, глядя затуманенными глазами вдаль. Труба тихо, чтоб не спугнугь его видений, рассказал, какие чудные картины рисовались перед глазами мальчика. Он видел свою родную деревню с белыми, заснеженными крышами и струйками дыма над трубами. А небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь расстилался так ясно, будто его перед праздником помыли и потерли снегом.

Когда Труба кончил, Артемка сделал вид, будто макнул перо, и продолжал писать, шевеля по-детски губами.

Говорил он вполголоса, иной раз даже шепотом, но вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как дышат люди, и каждое слово его доходило до самых дальних зрителей

Командир стоял потупившись. Его густые брови чуть вздрагивали. Не сводя с Артемки изумленных глаз, как завороженный смотрел на него, сидя на полу, Ванюшка Брындин. А Дукачев скрестил на богатырской груди руки и шумно вздыхал.

Все - и самый рассказ Чехова и то, как его прочли Артемка с Трубой, захватило поголовно всех, разбередило, как сказал потом Ванюшка, душу, но никто и не подумал хлопать. Получилось так, будто Артемка - не Артемка, а этот самый Ванька Жуков, деревенский мальчик, отданный дедом в ученье к сапожнику, и будто он и на самом деле писал деду письмо, жалуясь на свою горькую жизнь.