Ключи к "Лолите" - Карл Проффер

Оргия аллюзий продолжается:

Такие вещи, как "Г. Трапп, Женева, Нью-Йорк", означали предательство со стороны моей спутницы. [с. 308]

Густав Трапп был швейцарским дядюшкой Гумберта. Гумберт обмолвился Лолите, что их преследователь смахивает на Траппа.

Комбинация "Aubrey Beardsley, Quelquepart Island" (в русском варианте "О. Бердслей, Лолита, Техас") доказывала… что следует искать начала всей истории на атлантической стороне Америки. [с. 308]

Обри Бердслей (1872–1898) был художником-декадентом, издателем "Желтой Книги" и «Савоя», а также иллюстрировал несколько произведений, включая «Саломею» Оскара Уайльда. Кроме того, Бердслей — это название города (и колледжа), где Лолита подцепила своего таинственного любовника. Обрэй Мак-Фатум, согласно списку учеников Рамздэльской школы, был одноклассником Ло (и после прочтения этого списка Гумберт нередко называл судьбу Мак-Фатумом). Келькепар = Куильти (Quelquepart Island). И есть остров Кельпар в Канаде.

"Лука Пикадор, Мерри Мэй, Мэриланд"[10] содержало ужасный намек на то, что моя маленькая Кармен выдала негодяю жалкий шифр ласковых имен и своенравных прозваний, которые я ей давал. [с. 308]

Гумберт часто называет Лолиту «Кармен». В новелле Проспера Мериме «Кармен» героиня бросает любовника ради пикадора по имени Лукас (Лукас = Куильти).[19]

Horribly, cruel, forsooth was "Will Brown, Dolores, Colo". (Три раза повторен был адрес: "Боб Браунинг, Долорес, Колорадо".) [с. 308]

В предыдущей главе (22-й) Гумберт сочиняет стихотворение:

Saint, forsooth!While brown Dolores,On a patch of sunny greenWith Sanchicha reading storiesIn a movie magazine —

Свят? Форсит!Когда ДолоресСмуглая на муравеВырезает, раззадорясь,Вздор о кинобожестве — [с. 301]

Это довольно странно, так как Куильти об этих стихах не знал и, следовательно, не мог выбрать Will Brown, чтобы передразнивать гумбертовское «смуглая». С другой стороны, эпитет «смуглая» чаще всего сочетается с именем Лолиты (и Аннабеллы), и об этом Куильти узнать мог. (Следует также помнить, что Гумберт в общем-то сумасшедший, и все его домыслы могут быть плодом маниакальной мнительности.) Но гораздо более важен тот факт, что Куильти наверняка знал стихотворение, которое пародировал Гумберт в своих виршах — "Монолог в испанском монастыре" Роберта Браунинга. Четвертая строфа начинается строками:

Saint, forsooth! While brown DoloresSquats outside the Convent bankWith Sanchicha, telling storiesSteeping tresses in the tank…

Свят? Вранье! Когда Долорес,Смуглокожая везде,И Санчита, тараторя,Моют волосы в воде…

Безвкусное "Гарольд Гейз, Мавзолей, Мексика"[11]… предполагало знакомство с прошлым девочки — и на минуту у меня явилась кошмарная мысль, что "Дональд Отто Ких" из городка «Сьерра» в штате «Невада» — старый друг семьи, бывший, может быть, любовник Шарлотты, бескорыстный, может быть, защитник детей. [с. 308]

Гарольд Гейз — с инициалами ГГ — был настоящим отцом Лолиты; он умер несколькими годами ранее. Сьерра-Невада переадресовывает нас к защитнику обездоленных Дон Кихоту (Кихот = Куильти).

Но больнее всего пронзила меня кощунственная анаграмма нашего первого незабвенного привала…: "Ник. Павлыч Хохотов, Вран, Аризона", [с. 309]

Анаграмма названия отеля — "Привал Зачарованных Охотников". В различных формах это название проходит через весь роман. Эта запись больнее всего пронзает Гумберта не только потому, что его удачливый соперник, видимо, был прекрасно осведомлен о "Зачарованных Охотниках", но и останавливался там одновременно с Гумбертом и Лолитой. Вернее, это можно установить, если мы припомним некоторые подробности, увяжем события и сопоставим факты. Немного раньше Гумберт замечает: "Только раз стоял он там же и тогда же, как и мы, — и спал в нескольких шагах от Лолитиной подушки" (с. 305). Вернувшись по этому следу на соответствующие страницы, мы поймем, что Лолита занималась любовью с Куильти, пока Гумберт Гумберт был в Касбиме, где его очень плохо постригли (с. 261–262). Подобный вывод позволяют сделать две фразы. Когда Гумберт возвращается к коттеджу, то обнаруживает, что Лолита сидит "вся насыщенная чем-то ярким и дьявольским, не имевшим ровно никакого отношения ко мне" (с. 263). А обозревая мотель, Гумберт заметил лишь пару автомобилей, но из одного гаражика "довольно непристойно торчал красный перед спортивной машины" (с. 262). Этот "красный перед", как можно заключить, принадлежит пресловутому Красному Яку, который возникнет в последующие дни и добавит Гумберту несколько горьких складок у рта. Куильти преследует Лолиту. Непристойно красный фаллический выступ действительно «пронзает» весьма больно.

В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии.

Номер, относящийся к его первоначальному, по-видимому собственному, Яку, представлял собой мерцание переменчивых цифр, из которых одни он переставлял, другие переделывал или пропускал; но самые комбинации этих цифр как-то перекликались (например, ВШ 1564 и ВШ 1616 или КУ 6969 и КУКУ 9933), хотя были так хитро составлены, что не поддавались приведению к общему знаменателю. [с. 309]

Первые два номера скрывают Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м. Хитро составленный общий знаменатель второй пары от меня тоже ускользает. «КУ» и «КУКУ», несомненно, обозначают «Куильти» и лагерь «Ку». И я подозреваю (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем),[12] что общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342.[20]

5

23-я глава II части насыщена аллюзиями больше, чем любая другая, но литературные ассоциации рассыпаны по всему роману. В подавляющем большинстве случаев эти ассоциации не являются «контекстуальными» — под этим я понимаю то, что контекст цитируемого, неверно цитируемого или пародируемого произведения не соотносится напрямую с персонажами и ситуациями «Лолиты». Эти аллюзии напоминают старых знакомых, которых случайно встречаешь на улице: можно помахать им, раскланяться, но нет нужды останавливаться и вникать в их личные проблемы. Например, Куильти обращается к Гумберту "Послушайте, дядя" и затем играет словами:

…у меня сейчас маловато в банке, но ничего, я займу и пущусь в траты, займу — и в траты, по словам поэта.[13]

Смысл слов о бесконечных "завтра, завтра, завтра" из «Макбета» (V, 5, 19), который пародирует Куильти, не имеет никакого отношения к этой сцене "Лолиты".[21] То же самое можно сказать о следующей тройственно аллитерированной аллюзии. Гумберт сидит с Ло у бара:

У вас прелестная девочка, мистер Гумберт. Мы с Биянкой всегда восхищаемся ею, когда она проходит мимо. Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии) смотрел, как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую смесь. J'ai toujours admire l'oeuvre ormonde du sublime Dublinois.[14] [c. 254]

Пиппа, бедная и милая девочка-швея, — героиня драматической поэмы Роберта Браунинга "Пиппа проходит".[22] Фраза "Пиппа проходит мимо" повторяется в поэме несколько раз. Праздничная песнь Пиппы влияет на жизнь людей, которые ее слышат, но сама Пиппа об этом не подозревает. Мистер Пим — главный герой мрачного и малопонятного романа А. А. Милна.[23] Ультрамирской (ormonde) шедевр великого дублинца — это «Улисс» Джойса, где:

Поверх занавески окна Ормондского отеля, за золотом бронза, головка мисс Дус за головкой мисс Кеннеди, смотрели и восхищались. В Ормонде причал мистера Саймона Дедалуса <…> За бронзой золото, головка мисс Кеннеди за головкой мисс Дус, поверх занавески бара, слушали, как проносятся вице-королевские копыта, как звенит сталь.[24]

Любопытно, что в «Лолите» совсем немного аллюзий, связанных с русской литературой; я подозреваю, что большую часть из них Набоков использовал в своих ранних произведениях, особенно в «Даре». Но кое-что у него все же осталось. Упоминаются имена Чехова и Достоевского. Фраза относительно последствий развратных действий "и все станет все равно, и никаких запретов уже не будет" (с. 329) кивает на "Братьев Карамазовых".[25] По возвращении в Рамздэль Гумберт замечает: "Как в тургеневской повести, поток итальянской музыки лился из растворенного окна — окна гостиной" (с. 352). Тургенев вообще питал слабость к таким вещам, его "Вешние воды" — прекрасный тому пример. Иногда мне казалось, что письменное признание Шарлотты Гумберту — это диковатая травестия письма Татьяны к Онегину; и, рискнув зайти еще дальше, мы обнаружим аллюзию на поэму Пушкина «Цыганы». Возможно, это абсурд, но дважды повторенное и жеманное Шарлоттино "Ne montres pas vos zhambes"[15] подозрительно напоминает моностих русского поэта-декадента Валерия Брюсова: "О, закрой свои бледные ноги!" В конце главы 10 (часть II) появляется гоголевская аллюзия. "Но ничего, — говорит Гумберт, — это не имеет значения, я всего лишь животное, ничего, будем продолжать эту жалкую повесть" (с. 237). В гоголевских "Записках сумасшедшего" (что могло бы стать хорошим подзаголовком для "Лолиты") Поприщин, от лица которого ведется повествование, все время повторяет в своем дневнике: "Ничего, ничего, молчание".