От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Встаньте! — велел Багримов Гольдинову. — Куда вы были ранены?
— В грудь, спину и в правую руку.
— Раздевайтесь по пояс… Да вы у нас Геркулес! — привычно начал балагурить Багримов, заговаривая во время осмотра зубы раненому. Геркулесом младший лейтенант был полгода назад, не меньше, теперь же сильно исхудал, правда, крупные и мощные, накачанные мышцы брюшного пресса проступали по-прежнему рельефно и видны были, наверное, даже лучше, чем прежде. — Что у нас, смотрим: множественные ранения грудной клетки, — констатировал врач. — Осколочные. Непроникающие. Надо бы рентген сделать. На спине — тоже. Дайте-ка я вас хоть послушаю… Дышите. Хорошо, лёгкие в порядке. Что это было? Граната? Мина?
— Миномётный обстрел.
— Что ж, повезло вам. А это что? След выходного отверстия. Похоже, пулевое, но пуля прошла по касательной… Ага, вот тут задела ребро. Больно?
— Чувствуется, если надавить.
— Да, прощупывается подживший перелом. Тут вам тоже повезло. Когда были ранены. Дней семьдесят прошло? Семьдесят пять?
— 22 сентября. Ровно два месяца назад.
— Так вы молодец… значит, организм крепкий. Надо бы внимательнее посмотреть, что там эта пуля натворила, но поверхностный осмотр ничего непоправимого не показывает. Теперь посмотрим руку. — Багримов нахмурился. — Осколочное ранение. Задета кость, нагноение, воспалительный процесс у нас налицо, дорогой мой. Рукой надо заняться серьёзно, не шутите с ней, — и, обращаясь к начальнику особого отдела, спросил:
— Я должен дать заключение по результату осмотра?
— Одевайтесь, Гольдинов, — скомандовал особист и отвёл начальника медбата в сторону.
— Скажите, у вас нет сомнений в происхождении этих ранений?
— Никаких. Осколочные и пулевое ранение в грудь, задето ребро, пулевое в плечо, пострадала плечевая кость. И всё серьёзнее, чем я ему сказал. Желательна госпитализация.
— Хорошо. Другими словами, использовать его сейчас как бойца невозможно?
— Всех нас можно как-то использовать, — пожал плечами доктор. — Но я бы его сейчас подлечил, а потом комиссовал на полгода. Если же смотреть не так широко, то необходимо срочно обработать рану.
— Хорошо, — повторил особист. Багримов неверно понял его вопрос, но уточнять он не стал. — Часа через три-четыре я его к вам пришлю. Сделайте всё, что нужно. А пока напишите короткое заключение по результатам осмотра, прямо сейчас, и после этого я вас не задерживаю.
4.
Когда дверь за капитаном медслужбы закрылась, Кропалюк вернулся к столу и достал из ящика бланки протокола допроса.
— Садись, младший лейтенант. Начнём, — сказал он и подумал, что, пожалуй, впервые, ещё не зная наверняка, какие ответы получит на заданные вопросы, уже почти решил, как поступит с окруженцем и что скажет тому, закончив допрос. Кропалюк рассердился, но на этот раз на себя: допрос — всегда состязание, при каких бы обстоятельствах он ни проводился. И если хоть в одном ответе Гольдинова, хоть в одном его слове он почует ложь, никакие наблюдения этого дня и никакие личные воспоминания не остановят начальника особого отдела. Он будет рыть, он разворошит и раскопает всё, это он умеет. Глядя на чистый, не тронутый пером бланк протокола, Кропалюк настраивал себя на работу. Привычно предупредил об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, отобрал подписку о неразглашении, по обыкновению пропустил шапку протокола — он всегда заполнял её после допроса, и задал первый вопрос.
— Ваша фамилия?
— Гольдинов.
— Имя? Отчество?
— Илья Григорьевич.
— Дата рождения?
— 1919 год.
Двадцати трёх нет, подсчитал Кропалюк. Двадцать два…
— Место рождения?
— Город Киев.
— Местожительство?
— Киев, улица Кирова, дом 28, квартира 30.
— Национальность?
— Еврей.
— Паспорт или другие документы, подтверждающие личность, есть?
— Нет.
— Род занятий?
— До войны — тренер по боксу, с декабря 1939 работал физруком Специальной военизированной пожарной команды НКВД завода № 393 в Киеве.
— Чем ещё занимались?
Протокол не требовал уточнений, но особист хотел услышать ответ. И этот ответ должен был остаться на бумаге.
— Преподавал бокс и лёгкую атлетику в Киевском техникуме физкультуры. Выступал за киевское «Динамо». Чемпион Украины в тяжёлом весе в 1937–1941 годах. В прошлом году участвовал в чемпионате СССР. Занял второе место.
— Семейное положение?
— Женат. Есть дочь.
Кропалюк помнил наизусть анкетную часть протокола, работа с ней задавала ритм, и, уловив его, он набирал силу, легко менял направление и скорость допроса, задерживаясь на существенных моментах, бегло уточняя незначительные.
— Когда были призваны в РККА?
И вот тут, даже раньше, чем ожидал особист, раньше, чем это выяснялось на похожих допросах, история окруженца вышла из общей колеи. Война меняла всё, но и в новой, изменённой жизни сохранялись пути, схожие для тех, кто попадал под власть войны, и для кого только она теперь была законом. Однако история Гольдинова выписывала совсем уж невообразимые петли, так что Кропалюку оставалось только успевать вести протокол, лишь изредка направляя младшего лейтенанта короткими вопросами.
К концу второго часа допроса Гольдинов ещё раз рассказал, как вышел к Калиново-Попасной, как увидел рядом со станцией батальон немецких танков, прошёл в сторону Александровки и проскользнул через линию фронта в расположение 261-й дивизии.
На этом можно было заканчивать. Кропалюк протянул протокол Гольдинову, и тот уверенно подписал его левой рукой.
— Так ты левша, младший лейтенант? — спросил особист и подумал, что давно должен был заметить это.
— Да. Но пишу и дерусь обеими руками одинаково.
— Тогда вот что. Возьми бумагу и запиши всё, что ты мне сейчас рассказал. Коротко, без подробностей, но с датами и всеми населёнными пунктами, через которые ты проходил. Полчаса даю, потом — на перевязку к Багримову. — Он не сомневался, что окруженец точно повторит рассказанное на допросе, но две бумаги всегда лучше одной. — Я пока оформлю остальные документы.
— С чего мне начинать? — удивился Гольдинов.
— Как обычно, с начала: Я, Гольдинов Илья Григорьевич, родился, учился, женился, работал, служил… Ты же автобиографии писал? Вот и сочини ещё одну. Тебе их ещё писать и писать. — И заметив вопросительный и удивлённый взгляд младшего лейтенанта, покачал головой: — Нет, Гольдинов, не здесь. Завтра отправляешься в Ворошиловград [2], в особый отдел армии.
— Товарищ старший лейтенант, оставьте меня в дивизии, — вдруг привстал со стула Гольдинов. — Я могу воевать. Ранение — ерунда, рука заживёт, а пока я и с одной здоровой левой могу. После всего, что я прошёл, гулять в тылу?.. Да я всё равно на фронт вернусь, ни на день не задержусь!..
— Нет, Гольдинов. Во-первых, у тебя нет документов, и выдать их я не могу: тебя должен проверить особый отдел армии. А во-вторых, твоё ранение не ерунда. Слышал, что сказал Багримов? Да, не слышал… А я слышал. Всё, закончен разговор. Пиши и дуй на перевязку.
Глядя, как медленно