Король дзюдо - Альберт Иванов

Поужинал я с папой и мамой, чему они приятно удивились. Сообщил им о новых жильцах. Они уже знали. И ушел к себе в сарай.

Только я включил телевизор, примчался Славка и выпалил:

— Ого-го! Ого-го! — и покрутил головой, не находя слов.

— Что ты ржешь, мой мустанг ретивый? — спросил я, не отрывая глаз от экрана. Шла моя любимая передача «Клуб путешественников».

Славка, придя в себя, рассказал следующее. Поужинал он, слегка подзаправился (представляю себе), и спускается по лестнице, направляясь ко мне. И видит: в подъезд входит наш новый жилец — сын музыканта. На площадке ниже открывается дверь и выходит Нина Захарчева самая красивая девочка в нашем классе.

Снова признаюсь, не только лето с его речкой мирило меня с пребыванием в этом городке!..

Сын музыканта, завидев ее, быстро взбежал по ступенькам и стал перед ней на колени. «Офелия, о нимфа!» — закатил он глаза и воздел руки.

Нина, известная трусиха, тут же бросилась назад, к себе, и забарабанила в дверь.

А он поднялся, усмехнулся и стряхнул пыль с брюк: «Мадемуазель, для паники нет никаких оснований. — И добавил: — Я не француз Дефорж, я Дубровский». И, посвистывая, пошел в свою квартиру. Вот те на! Что за птица?..

Когда, исчерпав свои впечатления, Славка исчез, я выключил телевизор и лег на диван, размышляя: «А может, этот новенький немножко того?..»

Незаметно уснул, и снилось мне почему-то солнце, которое светит всем: и мне, и слепому фронтовику — деду Вальки, и такому хулигану, как Сашка, и его кобелю Дику, и коту Филиппу, и красивой девочке Нине, и странному сыну музыканта всем поровну…

Глава 2. СЫН МУЗЫКАНТА

Утро чертило геометрию света и тени по сараю через открытые оконце и дверь.

Внезапно я услышал приближающееся к сараю хихиканье. Ну, слух-то у меня неплохой, а коридор между сараями длинный. Пока дойдут, можно одеться.

Я быстро вскочил, оделся. И ко мне без стука (какая дура будет стучать в открытую дверь!) вошли Нина Захарчева в сиянии своей блистательной красоты и ее подруга Клава Петрова.

Они всегда вдвоем ходят. У них, девчонок, так принято: красивая обычно с некрасивой. И что странно, некрасивая всегда умнее. А возможно, ничего странного тут нет: одно уравновешивает другое. Я не хочу сказать, что Нина намного глупее Клавы… Вероятно, Нина скрывает свой ум: ей, чтобы произвести впечатление, и красоты достаточно, а Клава из кожи вон лезет, чтобы показать, какая она умная. Если бы она не старалась казаться такой умной, то мы, глупые, подружились бы с ней.

Даже хихиканье у них разное: у Нины естественное, от души, а у Клавы, прямо скажу, ненатуральное. Подхихикиванье какое-то… Однажды папа сказал вгорячах маме, я запомнил: «Мужчина — сила, женщина — слабость. Но слабость свою она компенсирует красотой». Папе-то, ясно, повезло: у нас мама красивая, и уж как она компенсирует силу папы своей красотой — каждому сразу видно.

Я еще пока ничего собой не представляю, но, вообще, думаю: лучше, если уж некуда деться, жениться на глупой красавице Нине, чем на ее умной подруге Клаве. Клава же слова не даст сказать — всю жизнь сиди и ее слушай. Спасибо Огромное!

Ведь если разобраться, каждый человек ищет в жизни то, чего ему не хватает. Я вот далеко не глуп, а красоты (тут тоже ум во мне говорит) у меня никакой. Следовательно, Клава мне ну никак не подходит: двое умных — не много ли? А Нина, прямо замираешь, молчит, а глаз от нее оторвать нельзя. Прямо-таки явление природы!.. Как-то я даже посоветовался по поводу этой сомнительной проблемы со Славкой Роевым: «Я женился, скажем, я на Нине Захарчевой. Все за ней ухаживают, место в трамвае предлагают, хоть она и не на костылях. Ревность страшная, готов всех убить!.. Или вот, женился я на Клаве Петровой. Она хоть и ногу сломает, никто в трамвае не встанет. Зато ревности никакой. Как тут быть: кого выбрать?»

Славка так ответил: «Ты проверь, кто лучше готовит. Ту и выбирай!» Повар…

Но всякие рассуждения могут завести далеко.

Нина и Клава часто заходили ко мне с кассетным магнитофоном, и мы слушали вечерами записи знаменитых в то время «Аббы», «Бони М» и других ансамблей. Черт побери, почему мне не нравится классическая музыка?.. Наверное, я чего-нибудь недопонимаю, но я не чувствую себя современным с ней. Я думаю, что классику надо изучать только для того, чтобы придумать затем что-то новое.

А ведь классика когда-то тоже была современной. И за нее даже преследовали. Я видел фильм «Большой вальс», там Штрауса гоняли за вальс, как беспризорника. Разве я виноват, что, например, древние романсы мне нравятся меньше, чем песня «Белфаст» у «Бони М»? Могу, конечно, соврать — сказать, что нравятся очень-очень. А мне не нравятся…

Пусть меня считают недоразвитым, но я человек в своем времени. Хотя вот песня из «Великой Отечественной», вроде бы несовременная, на меня и сейчас действует:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бой…

Может, я такой плаксивый, но у меня слезы наворачиваются. Наверное, исторически эта песня ближе ко мне.

А вот когда я слышу арии из оперы «Иван Сусанин», тоже о защите моей Родины, слезы из моих глаз ни за что не выжмешь! Впрочем, я верю, что здорово, наверное, для тех, кто понимает.

Я полагаю, не надо никому ничего навязывать. Сами разберемся!

Об этом я и говорил однажды Нине и Клаве, когда мы слушали новые записи. Нина только делала круглые глаза, удивляясь тому, что я такой умный, а Клава прищуривалась, показывая тем самым, что глупее меня она никогда никого не видела.

— Посмотрись в зеркало, — буркнул я ей. — У видишь и поглупее.

— Как ты-то догадался? — наигранно изумилась она. — Я же молчала…

— Ума палата, — ответил я ей.

— Палата № 6, — хмыкнула она.

— При чем тут Чехов? — широко улыбнулся я.

Она сразу варежку (рот) разинула:

— Неужели ты Чехова читал?

Вот дуреха. Как же я мог Чехова не читать при моей-то маме-библиотекаре и нашей библиотеке, на которой весь дом развивается!

Ну, все это в прошлом. Сейчас-то утром ко мне в сарай они вошли какие-то притихшие, словно сейчас зима и их валенком ударили. А ведь минуту назад хихикали.

— Нет, ты слышал? — выпалила Нина, сверкнув изумительно-глупыми, прекрасными глазами.

— Да, ты же не слышал… — сдержанно заметила Клава, мигнув своими маленькими умными глазками.

— Да нет, слышал, слышал, — отмахнулся я. — А о чем? — И сделал дурацкий вид, хорошо понимая, что речь пойдет о сыне музыканта.

С чем-чем, а с интуицией у меня в порядке. Помнится, в прошлом году вызвала математичка меня к доске: «Чижов!» Я, встав из-за парты, отвечаю: «Пара!» «Что?» — удивилась она. Ну, пошел я к доске, пошел, раз зовут, а интуиция меня не подвела: учительница двойку поставила. Вообще, беда с этой интуицией. Наследственное! Как-то папу к начальству вызвали. «У меня интуиция, сказал он взволнованной маме. — Или грудь в крестах, или голова в кустах». И что же? Папе дали орден «Знак Почета».

Может, я иногда и ошибаюсь. Но ведь на ошибках мы учимся. А на наших ошибках — учителя. Иначе они бы все перезабыли.

И еще: я иногда справедлив. Сам знаю: с нами трудно. Но это ж временно.

Валькин слепой дед мне рассказывал, что ему фашисты огнеметом глаза выжгли, зато он целое отделение бойцов спас… Он провел своей сухой, морщинистой рукой по моему лицу и сказал: «Вам я верю*. Я понял, что он верит не только в меня, но и во всех ребят… Так и хочется сделать что-то необыкновенное! Но как, если тебе всего четырнадцать лет и ты лишь перешел в восьмой класс?

Считается, что в жизни всегда есть место подвигу. Мы и сочинение на эту тему в школе писали, и все правильно ответили: конечно, есть. Ну, предположим, место для подвига иногда находится пожар или стихийное бедствие. А совершишь ли его? Я вот слышал, что на этот вопрос все как один семиклассники ответили утвердительно. Привираем мы, наверное. И Сашка Кравцов тоже написал, что в жизни всегда есть место подвигу, а от его прижизненных «подвигов» вся малышня на Набережной, от монастыря до бетонного моста, плачет.

Я уже говорил о том, что меня иногда заносит? Думаешь об одном, говоришь о другом, делаешь третье. Пушкин писал: «Пока сердца для чести живы…» Он-то понимал, что «души прекрасные порывы» нужно посвятить отчизне, людям вообще, именно пока ты молод. А я, пока молод, трусоват.

Ладно.

Приходят, значит, утром они, Нина и Клава, ко мне в летнюю резиденцию. Говорят наперебой: слышал, слышал, слышал?

— Да не знаю, где он, — ответил я.

— Кто он? — растерялись они.

— Слышал звон, — говорю я.

— Да ну тебя, — отмахнулись они. — Ты о новеньком слышал?

Надо же, обо мне небось они так не говорили прошлым летом, когда я сюда приехал.

Быстренько они мне обо всем прокукарекали, о том, что мы уже знаем. О приезде преподавателей Культпросвета и их сыне, тронутом искусством.