Ученик хрониста. Хроники земли Фимбульветер - Татьяна Авлошенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хельга как-то вытянула из Торгрима, а потом проболталась мне, что есть у наставника великая неосуществимая мечта: стать свидетелем, а лучше участником чего-то, что будет иметь право быть занесенным в хронику не красными даже, а золотыми буквами. Кто-то жаждет власти и славы, Торгрим Тильд – события. А приходится записывать сплетни караванщиков да цены на городском рынке. Скучно хронисту в тихом университетском Гехте, но виду не подает. Кружит Торгрим по улицам, ищет свое главное событие, но пока что тщетно.
Мне тоже нет нужды сидеть в ратуше до ночи. Нужно только прочитать заданный отрывок, понять, в чем загвоздка, а разобраться с ней можно в другом месте.
Втиснувшись на подоконник возле узкого длинного окна, я снова изучаю прижатые пальцем страницы.
Вот те раз! Семьдесят лет назад на ярмарке в Гехте продавали горный мед. И что? Он считается вкусным, но впрочем абсолютно бесполезен, добывать его трудно, потому и стоит лакомство дорого. Но его привезли на ярмарку, значит, спрос на медок был. Год выдался настолько спокойным и жирным, что у людей появились деньги на излишества? Или же в Гехт съехались все богатеи Фимбульветер? Или добытчики набрели на невиданные прежде залежи меда? Интересно…
Я стянул со стола Торгрима несколько тонких кусочков коры серого дерева. Чернильница в виде хрустального дракончика азартно прикусила перо. Шелестели страницы хроники. Какие из упомянутых событий могут быть связаны с ярмаркой? А с Ближними горами?
Гехт времен моего прадеда оживал, обретал краски, словно опущенный в воду полосатый камень. По улицам шли люди, у которых были имена, дела, судьбы. Их благополучие и беды были прочно связаны с состоянием города, но и Гехт зависел от них.
Я споткнулся об оборванное слово будто о камень, прикинувшийся безобидным снежным бугорком. «Двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 27-ой день зимы. Почтенный Лейф Кёккен открыл трактир «Три пету…»
И дальше уже другим почерком. Буквы не округлые, ровные, как во всей летописи, а словно стиснутые с боков:
«Двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 28-ой день зимы. Хронист Орм Бъольт ушел из Гехта. Я, ученик Снорри Турл, принимаю…»
Ушел из Гехта? Хронист никогда не бросит свой город! Отлучился ненадолго и не смог вернуться? Но кто же без особой надобности выходит за стену зимой? Если за пределами Гехта случилось нечто, из ряда вон выходящее, то почему нет записей об этом событии? И «ушел», а не «уехал». Без кхарна в Белом Поле верная смерть. Что случилось на следующий день после открытия трактира «Три петуха»? Что заставило Орма Бъольта уйти, не дописав строки?
Я пролистал все летописи, написанные рукой Снорри Турла. В глазах рябило от выделенных красным ключевых слов. Турл прожил еще пятьдесят лет и – редкость среди хронистов – умер своей смертью. Об ушедшем учителе Снорри не упоминал больше ни разу.
Захлопнув летопись, я в изнеможении сполз на пол. Опираясь локтями о стол и положив подбородок на руки, уставился на фунсову книгу. Так Вестри опускает голову на стул и тоскливо смотрит на плиту, где стоит миска с сухариками. Очень этот взгляд способствует получению желаемого. Но не у меня.
Книга словно ухмылялась. Зазор между страницами смотрелся ехидным ртом с поджатыми губами. Но… Листы пергамента всегда прилегают друг к другу вплотную!
Витающие в ратуше духи покойных хронистов должны были разорвать меня на клочки, увидев, сколь непочтительно я распахиваю летопись. Но, наверное, они просто опешили от такого невиданного святотатства.
Вот она, страница с оборванным словом. Такая же, как и другие… Книги для хроник сшивают сразу, заключая чистые листы пергамента в надежный переплет. Летопись всегда пишется набело, хронисты ничего и никогда в ней не изменяют. Я осторожно провел пальцем между листами. У самого корешка крохотный выступ. Орм Бъольт дописал слово. И еще две страницы после него. Но потом кто-то аккуратно вырезал листы.
Хронист, портящий летопись, или позволяющий это сделать кому-то еще? Скорее куры заклюют белую росомаху! Трактир «Три петуха»…
На вывеске единственного в Гехте трактира местный художник намалевал двух петухов, восхваляющих третьего. Превозносимый кочет повернут к посетителям грудью и то ли расправляет крылья, то ли подбоченивается. Физиономией (если таковая бывает у птиц) он донельзя похож на хозяина заведения почтенного Эмиля Кёккена.
Хельга, Оле и Торгрим сидели за столом в углу. Видимо, только что пришли. Стражник увлеченно махал хозяину заведения рукой с тремя оттопыренными пальцами. Увидев меня, отогнул еще один. Почтенный Эмиль кивнул и поставил на поднос четыре кружки с зеленым пивом.
– Разбавленное небось? – спросил Оле, отхлебнув.
– А то! – покладисто согласился трактирщик.
– Во кощун! – восхитился Сван. – И не боишься признаваться?
– А чего? В морду дашь? Так в следующий раз я тебе наливать не буду. Трактир-то приличный один! Или капитан стражи в кабак пойдет, с хамлом всяким тамошнее пойло тянуть? Дед говорил, нас даже в бунт, когда Пестрые улицы громили, палить не осмелились. Чего кушать будете?
Оле, широкая душа, заказал обед на всех и повернулся к Хельге, продолжая начатый ранее разговор:
– Он принес Драчуна, бросил его и ушел спиной вперед, ступая на собственные следы, чтобы покойник после не нашел его и не начал мстить. Это так, а иначе можно решить, будто почтенная Гудрун ходила не в кладовку за стевией, а поднялась на второй этаж, свесилась из окна и зарубила Рэва сломанной гребенкой для вычесывания кхарнов! В это ты больше веришь?
Хельга качает головой, но светлые прямые брови упрямо сдвинуты. Не будет сестре покоя, пока не вывернет это дело наизнанку. И нас всех вместе с ним…
Мой учитель, верно почуяв приближение трудных времен, поднялся.
– Приятно вам пировать, а меня ждут Закатные ворота. Сегодня приходит караван из Лохольма…
– Ты стервятник, Торгрим! – Оле указал на хрониста полуобглоданной куриной ножкой. – Пользуешься трудами честных стражников. Разузнал, что хотел и полетел за новой добычей, а нам тащить Эмилю всю грязную посуду! Расскажешь потом, что слышно в Лохольме и на трактах…
Служанку почтенный Эмиль Кёккен не держит из жадности. Еду и пиво посетителям подает сам, не особо при этом торопясь. Обратно же миски и кружки каждый гость должен приносить собственноручно. И горе тому, кто улизнет, оставив посуду на столе: в следующий раз в единственном в городе трактире и сухую кость не получишь.
Почтенный кормилец придирчиво разглядывает висящую над стойкой бронзовую дощечку. Углядел что-то, плюнул на малозаметное пятнышко и яростно стер его тряпкой. Табличка воссияла новым светом.
«В двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 27-ой день зимы почтил Его Величество трактир сей новооткрытый своим присутствием».
Говорят, что снежинки – это души умерших, которым разрешено остаться в этом мире. Тем, кто при жизни был особо благ и праведен, дозволено приближаться к людям и даже опускаться на них. Вот творишь ты какую-нибудь шкоду, а на рукаве у тебя как раз примостилась душенька любимой бабушки… Впрочем, многие утверждают, что к народу цепляются исключительно души покойных стражей из Палаты Истины. Мол, их рвение и после смерти не утихает…
Мы с Хельгой идем на кладбище.
В Дырявых горах, где в глубоких шахтах, тянущихся к чреву земли, рудокопы добывают металлы, и серый Дракон Полудня Мед, покровитель ремесел, раздувает пламя в кузнечных горнах, тела умерших сжигают. Пепел ссыпают в медный кувшин и хранят в семье. У нас не так.
Белая поляна за городской стеной, в стороне от наезженных трактов. Ровная, спокойная… Как застеленная постель…
Могильщики уже ждали нас, неторопливо насыпали в железный короб раскаленные угли. Сивые от старости кхарны – один запряжен в печку на полозьях, другой в сани с телом Рэва Драчуна – равнодушно перетирали челюстями жвачку. И никого больше.
Труп Рэва три дня пролежал на леднике в казармах городской стражи. Друзья и родственники могли забрать его, но никто не захотел озаботиться похоронами первого вора Гехта.
Один из могильщиков подошел к нам.
– За казенный счет, значит, покойничка-то оприходуем, по-простому?
– Да.
– Ну так можно опускать, готово все.
– Подождите.
Я думал, что Хельга хочет еще раз осмотреть раны убитого, но сестра склонилась над его сапогами.
– Ларс, видишь?
Сапоги как сапоги, полгорода в таких ходит. Вот только на каблуках маленькими гвоздиками набиты буквы Р и Д.
– Следы?
– В точности! – кивнула Хельга. – Кое-где смазанные, как если бы человек бежал, оскользаясь. Носок пропечатан лучше каблука. Если бы потом пятился, давил бы на пятку. Да и нелегко это, идти спиной вперед, всякий раз наступая точно на свой след. Благодарю, хессе, можете приступать.
