Сказочник - Анна Клименко

– Тарнэ… Если я пожелаю отодвинуть ночь, расплата будет ужасной.

– Хранительница боится небытия? – аметистовые глаза потеплели.

– Да, боюсь, – внезапно призналась ийлура, – я столько лет жила здесь, что уже не представляю себя без этого места. Без Храма, без Эртинойса… Без тебя, в конце концов.

– Но если вмешаться во временные потоки, когда-нибудь мы… все-таки будем, – нерешительно предположил он.

– Да, возможно, – ийлура убрала руки, шагнула назад, – но где-то нас и не будет, понимаешь? И я боюсь именно этого.

Не говоря больше ни слова, Тарнэ повернулся и пошел прочь от света, в густую тень. Ийлура смотрела ему вслед, затем вновь повернулась к Великому Дракону.

Стоять и смотреть на закат было легко. Даже приятно. И только крошечный червячок тоски по утраченному точил сердце – час за часом, не останавливаясь, отринув даже мысли об отдыхе или просто жалости.

Дар-Теен разомкнул тяжелые после сна веки. Он еще чувствовал касание шершавых льняных простыней, ощущал лавандовый запах подушки, ловил на щеках невесомое дыхание жасминового сада – ветви непомерно разросшихся кустов нахально лезли в окно комнаты, все собирался их подрезать, да так и не успел…

И вдруг все пропало. Не было ни постели, ни стен, отделанных дубовыми панелями, ни вездесущего аромата жасмина.

Сердце с размаху ухнуло в ледяную полынью: Покровители, но что такого могло случиться? Или все это не более, чем продолжение ночного кошмара, в котором зеленоглазая ийлура Эристо-Вет была на волосок от смерти?

Вместо чистого и немного колючего льна – зеленый светящийся студень, в котором тело плавает как в остывшем киселе, вместо распахнутого в ночь окна – тонкий, словно иголка, черный провал в никуда.

Да и сам он, Дар-Теен, выглядел совсем по-другому, чем перед сном: не в полотняном исподнем, а в полном боевом снаряжении. Пальцы продолжали судорожно сжимать рукоять верного меча.

«Покровители, да что же это?»

Ийлур задергался в киселе, кое-как соображая, что странная зеленая субстанция ничуть не мешает дышать, только воздух получается прогорклым, и на языке остается вкус пепла. Его толкало в спину, тяжко ворочало и несло к черному проколу.

– Фэнтар! – судорожно выдохнул Дар-Теен, призывая бога-Покровителя.

Мыслей не осталось, было только желание бежать, укрыться от страшной черноты.  Ийлур попытался нащупать ногами землю – не получилось. Его бережно «несли» к открывшемуся шире провалу. Также бережно, как сладкоежка подносит ко рту редкую сладость.

Дар-Теен бестолково бултыхался в киселе, как муха в паутине; он даже не пытался разобраться – а что, собственно, происходит – и каким образом он из постели угодил в воплощенный кошмар.

«Боги, да это же… Флюктуация!» – вдруг осенило его.

Самое страшное, что вообще можно было придумать. Странные и смертельно опасные явления, происходящие на границе живого и мертвого, на стыке двух миров – того, что продолжал жить, и того, что медленно уходил в небытие.

«Но это невозможно!» – вопил в душе  кто-то маленький и жалкий, – «я не хочу!..»

И сознание, заартачившись, отказалось принимать все происходящее за действительность.

Дар-Теен со злостью укусил себя за руку, на глазах от боли выступили слезы – но он не проснулся… И ничего не изменилось.

Причмокивая, разинутая пасть бездны ждала его.

«Но Эристо-Вет! Боги, как же я без нее?!!»

Но когда липкий и холодный мрак сомкнулся над головой Дар-Теена, и вопль отчаяния затих, словно впитавшись в кромешную тьму, ийлур внезапно ощутил чужое прикосновение к шее.

Тонкие горячие пальцы осторожно скользнули за пазуху, на груди что-то тихо захрустело – и после этого наступила тишина. Безмолвие вечности.

Глава 1. Гнилые топи

Гнилые топи были плохим местом. Злые, истосковавшиеся по крови комары, ржавые лохмотья мха, одевшие кривенькие деревца, сочная травка под ногами – вот вам и все. 

Что до обитателей этого восхитительного уголка Эртинойса, то их водилось здесь немного. Даже не водилось: забредали они со стороны и, единожды попав в трясину, возвращались в поднебесье уже другими. Без памяти, с единственным желанием кого-нибудь сожрать. Гнилые топи, одним словом...

Шеверт подбросил в костер сырых веток. Тотчас же повалил едкий, выжимающий слезы дым; потом дровишки подсохли и занялись веселее – к склонившимся черным стволам рванулось пламя, обожгло дыханием промозглую ночь.

– Ого, хорошо как горит, – глубокомысленно изрек Топотун.

Он сидел на корточках по левую руку от Шеверта, протягивая к огню большие, похожие на лопаты, руки.

– Точно, хорошо, – согласился Миль, – если бы еще скалозуба подстрелить, то стало бы еще лучше.

Этот стоял по правую руку от Шеверта, выстругивая из толстого сука острый кол. Таким можно было и упыря забить, одного из тех, что нет-нет, да встречались в Гнилых топях.

– Ты же знаешь, скалозубы водятся только в пещерах, – тихо, с легкой укоризной заметила Андоли. Она подсела ближе к огню и протянула ладони к пляшущим язычкам пламени. В багровом свете ее руки казались совсем тонкими, почти прозрачными и вызывающими жалость.

Над поляной воцарилось молчание. Лучшие воины всегда немногословны. Тем более, воины, только что выполнившие опасную миссию.

Шеверт хмуро оглядел команду. Три кэльчу и одна...

Топотун получил свое прозвище за изумительную способность громко топать даже в самых серьезных обстоятельствах. Ну что поделаешь? Походка у парня была такая. Да еще  ноги большие, и руки – тоже. Сам Топотун вырос на голову выше среднего кэльчу, немного косолапил и сутулился, словно стеснялся своего роста. Костяные чешуйки на голове,  по воле Покровителя заменившие кэльчу волосы, казались вечно вздыбленными, как будто их хозяин постоянно пребывал в ярости, косматые брови срослись на переносице, широкий лоб украшал рваный шрам, отметина в память о драке с пришлыми. В общем, вид у Топотуна был еще тот – лишний раз и подойти страшно. Но вот глаза цвета спелых каштанов – они-то как раз были добрыми, с теплым огоньком. И более всего на свете любил Топотун сдобные пирожки, которые по большим праздникам пекла его дорогая матушка.

Миль тоже имел прозвище – Хитрец. Тонкие костяные пластины на висках успели побелеть, и Шеверт был уверен, что этот кэльчу гораздо старше его, лет этак на десять. Но вот незадача – Шеверт сам понятия не имел, сколько прожил под небесами Эртинойса, а потому возраст Хитреца остался загадкой, тем более, что сам он не желал об этом и говорить. Впрочем, кому есть дело до возраста Хитреца? Главное, что он был крепким кэльчу, отлично рубился на мечах и умел готовить огненное зелье. Не то, что пьют – а то,  от которого противник превращается в живой факел.