Жертвы времени - Евгения Фёдорова

Он неуверенной походкой спустился по узким ступеням — в какой-то момент мне показалось, что он сейчас упадет, — и гулко постучал в железную дверь.

Ему открыли сразу же, и я практически ослеп от яркого холодного света, вырвавшегося из-за двери В проеме через ослепляющий фон прорисовалась тонкая женская фигура. Из-за яркости света она казалось еще тоньше, чем была на самом деле, края ее были размыты, стерты.

— Здравствуй, Шива, — мягким, бархатистым голосом, полным нежности и тепла, сказала женщина и я внезапно понял, что привлекало Энтони в Нижний город. Его тянула жизнь. Настоящая, неподдельная, не обремененная ложью и обманом, резкая, опасная, но настоящая. В этой женщине не было ничего, кроме достоинства и силы. Она не хотела наживы, она готова была отдаться вся тому, кто будет достоин прийти и взять то, что ему надо.

Я задохнулся от понимания того, что здесь, среди отребья и преступности еще остались настоящие люди. Люди, которых уже нет там, в Среднем или Верхнем городе, нет, потому что они давно стали другими.

Энтони, которого здесь знали под странным прозвищем, которое я слышал впервые, счастливо засмеялся, мечтательно и мягко, вслушиваясь в ее голос. Этот смех проник мне в душу, пошел холодком вдоль позвоночника, коснулся предчувствием желудка. Я застыл на месте, не в силах пошевелиться, пораженный смехом, какого еще никогда не слышал от своего друга. Смехом ребенка, счастливо сжимающего родительскую ладонь.

— Ты не один, Шива? — женский силуэт поплыл в свете ламп, длинные волосы побежали белыми волнами, но мои глаза еще не привыкли к прямому свету из-за ее спины и я не смог рассмотреть черт.

— Мой друг уже уходит, он не захотел присоединиться к нам, — Энтони даже не повернулся ко мне. Словно забыв о моем существовании, он сделал шаг вперед, заставляя девушку посторониться и коротко поднял руку вверх, показывая, чтобы я уходил.

Он гнал меня. Он показывал, что пришла пора прощаться до следующей нашей встречи, но будет ли она, эта встреча, смогу ли я выбраться отсюда живым, не знал. Обида закралась в душу и это несмотря на то, что я прекрасно знал особенности женской магии.

Повернувшись, я медленно, словно в забытьи, пошел прочь. До меня долетели слова девушки, которые, в ночной тишине, были хорошо слышны.

— Здесь в это время, как и в любое другое опасно, Шива. Твой друг сумеет постоять за себя, если попадет в неприятности?

— Сумеет, — ответил Энтони хрипло — Он не любит оставаться в дураках. Будем надеяться, ему это удастся.

Я остановился, ощутив внезапное желание выяснить, что имел в виду Тони, но железная дверь гулко стукнулась о дверной косяк, замок громко щелкнул.

Да, он прав, не люблю оказываться в дураках и плевать мне на чьи-то надежды и сомнения! Не стучаться же теперь к ним в дверь, чтобы узнать, что он хотел сказать мне последними словами. А если это была пьяная чушь? Как я буду выглядеть? Дураком, которым я выглядеть не люблю!

Вздохнув глубоко, отравив свои легкие гаммой неприятных запахов, я уверенно зашагал вперед по улице.

Слух заметно обострился. Здесь, в Нижнем городе весь свет был направлен в дома, и улицы тонули в полумраке, лишь изредка разбавляемом слабо-светящимися изображениями, нанесенными на стены Из окон тоже не проливалось ни капли света, все стекла пропускали его лишь в одну сторону — внутрь Оттого казалось, что город мертв, или вы находитесь где-то в переходах пещер.

Я совершенно не знал, где нахожусь и, пройдя пару кварталов, остановился, достал сигарету, потянулся в другой карман за зажигалкой. Ее не было, и я принялся судорожно искать по карманам, так как очень хотел закурить Вместо зажигалки обнаружилась дырка в подкладке Совсем расстроившись, я побрел дальше, но что-то настойчиво впилось мне в щиколотку.

Усмехнувшись, я нагнулся: зажигалка, провалившись сквозь брюки, застряла в правом ботинке. Поблагодарив небо и всех Высших за хорошую шутку, я прикурил и двинулся дальше.

Странно, — думал я. — Энтони никогда не рассказывал, что у него есть подружка в Нижнем городе. Если подумать, когда я начинал его расспрашивать о чем-то, друг непременно узнавал от меня что-нибудь новое, а сам умудрялся не сказать ровным счетом ничего. Был у него такой талант.

Вспомнился вечер, громкая музыка, заглушающая голоса, и люди, пытающиеся эту музыку перекричать. Мягкий матовый свет, льющийся сверху. Бутылка коньяка и зеленый бархат бильярдного стола, на который ложилась тонкая. Партия была разыграна. Молодой лорд проиграл.

Я нахмурился.

Не забив ни одного шара, я рассыпался в восхищенных комплементах, обворожительно улыбаясь девушке и откровенно оглядывая ее прекрасную фигуру, но и этот бой был мною проигран. Женщина была оплачена другим.

Тони вечно мне мешает, особенно в последнее время! Уж и не знаю, от каких это таких проблем он утащил меня прочь «погулять и проветрить мозги».

Ладно, что уж тут? Имеем, как говорится, то, что есть, но, думается, нежиться на простынях, обнимая гибкое женское тело было бы куда приятнее, чем полночи бродить по вонючим подворотням, ища выход. Куда теперь? Я остановился, оглядываясь, прислушался, но все было по-прежнему тихо. Неужели все это дудки, и жители беднейших кварталов по ночам, как им предписано городом, не покидают своих убогих жилищ? Пожалуй, я бы возблагодарил Высших за такой исход. Может потому Энтони без страха шлялся по Нижнему ярусу?

Шива, — я тихо фыркнул, — прозвище какое-то.

Небо стало еще чернее, а одинокая звезда, неотступно следовавшая за мной, ярче. Узкие улицы словно сами удлинялись, идти становилось все тяжелее, а сердце от каждого шороха норовило выпрыгнуть из груди, неприятно колотясь где-то в горле.

Привыкнув относиться к своей жизни спокойно, я, видят Высшие, дорожил ею может быть даже больше многих других. Уже однажды у меня пытались ее отнять, уже однажды я отвоевал ее у людей, что не спали в тот вечерний час; у домов, равнодушно глядящих оконными проемами; у улиц, которые не хотели кончаться. Как сейчас…

Сзади раздался крик, что-то загрохотало. Вот оно, пришло время, и я зря успокаивал себя ненужными надеждами. Улицы оживали. Первая же встреча с каким-то оборванцем, выскочившим из-за угла и вцепившимся в мой рукав, чуть не остановила мое сердце. Я сначала испугался, а потом обозлился, но не на бедняка, шепеляво просившего денег и показывающего мне лишенную четырех из пяти пальцев руку, а на то, что сам так испугался какого-то бродяжки. Это вылилось в необычайную жестокость, с которой я сначала сбил попрошайку на землю, а потом пару раз пнул под ребра, заставив завывать и скулить как собаку.