Испытание истиной - Владимир Савченко

Заметки, как правило, касались физических проблем и собственных идей Калужникова о разрешении их. В них Нестеренко понял далеко не все — да, по правде говоря, не сильно и старался. Однако он все-таки уяснил, что Калужников чем далее, тем сильнее был увлечен своей «шальной» идеей о строении материи, о которой упоминал Кузин; похоже, что из института теоретической физики Калужников ушел именно в связи с этой идеей, так что в данном пункте Виталий Семенович оказался не прав.

Но для Сергея Яковлевича этот вывод был совершенно неглавным. Главным и окончательным выводом явилось то, что Калужников не скрывался, и не петлял, и в Усть-Елецкую попал без особых намерений. По всем записям чувствовалось, что он не из тех, кто огорчает правосудие ложными действиями; да и не тем была занята его голова. Видно, в самом деле случилось фатальное совпадение, и погиб Калужников там, на берегу Тобола, основательно, без дураков.

«Такой не подведет», — решил Нестеренко и передал дело в суд.

ОШИБКА

Минуло полгода. Весенний разлив Тобола наполнил водой ложбинку на левом берегу, озеро Убиенное восстановилось. Радиоактивный фон в зоне тобольской вспышки уменьшился до безопасных пределов, и ограждение вокруг этого места сняли. В Новодвинске жизнь тоже шла обычным порядком. У следователя Нестеренко на работе шли заурядные дела: о торговых хищениях и спекуляциях, об украденных автомобилях и мотоциклах, о пьяных хулиганствах с увечьями, о взломе сараев и кладовых, — тот криминалистический планктон, в коем не развернуть интеллект, логическую цепкость и эрудицию.

Тягу к интеллектуальному Сергей Яковлевич — человек, как отмечалось, молодой и увлекающийся — удовлетворял чтением научно-популярных журналов. И вот в июльском номере широко известного издания Академии наук он нашел подборку статей под общей на двойную страницу шапкой «ТОБОЛЬСКИЙ АНТИМЕТЕОРИТ».

Дело было в теплый августовский вечер, во вторник. Нестеренко еще за обедом, придя с работы, перелистал свежий журнал, но не стал читать наспех, жуя, а отложил на потом. Есть особое удовольствие в чтении того, о чем знаешь помимо публикации, и Сергей Яковлевич предвкушал такое удовольствие. Все-таки он одним боком причастен к данному научному событию, а другие читатели нет, ага! Интересно сопоставить то, что он знает, с тем, что здесь пишут… Отобедав, Нестеренко устроился в кресле на балконе, раскрыл журнал.

Две самые большие статьи излагали материалы двух конференций, собранных по проблеме тобольской вспышки, — общесоюзной и международной. Основное внимание и там и там привлекли доклад члена-корреспондента Академии наук П.П. Файлова, который был председателем экспертной комиссии, и дискуссия по нему. Докладчик обстоятельно показывал, что гипотеза академика Нецкого о метеоритах из антивещества всеми фактами, собранными на месте вспышки, блестяще подтверждена. Дискутанты оспаривали частности, а в целом были с этим согласны.

Но Нестеренко больше заинтересовало не это научное согласие, а фотографии и рисунки остеклованной «борозды» в различных ракурсах: расположение ее на местности, вид сверху, вид вдоль горизонтальной оси и даже разрез, в котором она напоминала полуобвалившийся окоп полного профиля. Вникнув в статьи, он понял, что «борозда» фигурирует всюду не между прочим, а как решающий довод в пользу того, что на берегу Тобола упал антиметеорит. Файлов в своем докладе по расположению «борозды» указывал, откуда прилетел на землю антиметеорит: из созвездия Дракона. А видный английский астрофизик, член Королевского общества Кент Табб по геометрии «борозды» вычислил даже массу тобольского антиметеорита, вероятную плотность вещества в нем и скорость соприкосновения с почвой. По Таббу получалось, что метеорит весил около килограмма и состоял из окислов антижелеза и антикремния; скорость его была порядка 40 километров в секунду.

— Елки-палки, — сказал Сергей Яковлевич, чувствуя, что лицу стало жарко, а сердце бьется тяжело и гулко. — Да ведь это же…

Кaк уже говорилось, мелькнувший в показаниях Алютина факт о прорытой между озером и Тоболом канаве для ловли рыбы вершей не занял внимания следователя — как не занимают нас вещи, малоотносящиеся к нашим прямым целям. И только теперь, глядя на снимки аннигиляционной «борозды», он отчетливо понял, что она и есть тот самый прорытый Алютиным и Калужниковым канал. Действительно: он находился в самом узком месте перешейка между рекой и озером, вел к реке по кратчайшему расстоянию… да и вообще иных канав между Тоболом и озером на снимках местности не было!

«Да-а… — Нестеренко потер лоб ладонью. — Вот так финт! Всем финтам финт. Выходит, не разобрались ученые?.. — Он облокотился на журнал, уставился на шумевшую под балконом улицу. — Ну конечно: кузнец таился, помалкивал — как бы за озеро отвечать не пришлось. Калужников погиб. Потом эксперты составили „Заключение“, собрали материалы, вернулись в свои институты — и пошла писать губерния! И я сглупил, надо было сразу переслать им копию показаний Алютина. И в голову не пришло! Да и то сказать: ведь это они выезжали на место происшествия, не я. Что же мне их из Ново- двинска поправлять? Сами должны были разобраться. А где ж им вникать во всякую прозу? Они — ученые, люди возвышенного образа мыслей… Скандал!»

Сергей Яковлевич еще раз перечитал статьи. Да, выходило, что наиважнейший довод в пользу того, что тобольская вспышка произошла от падения антиметеорита, а не от иных причин, — «аннигиляционная борозда». Канал имени Калужникова и Алютина. «Да как у них все гладко выходит: и вес, и плотность, и скорость, с которой метеорит прилетел из созвездия Дракона! (А ведь и у меня все гладко вышло, никаких вопросов со стороны суда. И я не лучше сработал?!) Простой, но если „борозда“ ни при чем, то что же там было? Да, да, юридически все правильно: были угрожающие жизни обстоятельства вспышка. Но отчего вспышка? Отчего погиб Калужников?»

На следующее утро, придя в прокуратуру, Нестеренко затребовал из архива дело Калужникова. И теперь, чем более он вникал, тем яснее ему открывались не то чтобы несообразности, а невероятности в истории с его исчезновением.

Так он добрался до блокнотов, перечел их. Тогда, в январе, следователь при оценке заметок погибшего исходил из деликатно, но определенно высказанного доктором Кузиным мнения, что они — блажь. Самое большее, что выжал из них при таком подходе Нестеренко, — это то, что Калужников, увлекшись своими идеями, бросил институт и изменил привычный образ жизни; в конце концов, это было его личным делом. «Ну а если они — не блажь? — думал теперь Сергей Яковлевич, разбирая торопливые фиолетовые каракули и отчеркивая интересные места. — Если Калужников был прав в своей „шальной“ идее?»