Искатель. 1984. Выпуск №1 - Владимир Шурупов

— Лаком, — поправил Кузьмин, — театральным лаком…

— Ну да, он так и говорил, я забыл… До чего спать охота!..

— Пришли уже.

Оставив командира в келье, Кузьмин пошел по коридорам, по двору, заглядывая во асе углы.

— Что ищешь, Леонид Васильич? — окликнул его Фомин.

— Ты, часом, какую-нибудь фанерину не видал тут? — спросил Кузьмин.

— Какую фанерину?

— Обыкновенную. Деревянную, белую… Мне нужен кусок фанеры, понял?

— Понял. Не видал. А на кой она вам?

— Для спросу…

Своим рассказом о чудаке-актере — художнике, преподававшем в драмкружке, Гаврилов подсказал ему идею.

В одной из комнат, похожей на канцелярию, нашел Кузьмин то, что искал. С одной из стен обои были сорваны, с другой свисали широкими полосами. Оторвав несколько полос, Кузьмин скрутил их в рулоны, по пути зашел к Савицкому, набрал из печи еще красных углей, ссыпал их в котелок и пошел к трапезной, размахивая котелком, из которого вился легкий сизый дымок, как из паникадила.

Сверху от чердачной площадки раздался предостерегающий шепот. Газаев, приложив палец к губам, знаками приглашал Леонида подойти потихоньку к дверной щели, потом не выдержал, махнул рукой, спустился на несколько ступенек к Цыгану и зашептал:

— Рыжая, ну та самая, развязалась, но веревку с рук не сбросила, делает вид, что все так и было, да у меня глаза как у орла…

— Горы научили? — вставил Кузьмин.

— Точно говоришь… А это зачем? — только сейчас разглядел он принесенные Цыганом обои и котелок с углем.

— Потом узнаешь. Дай-ка мне в щелку глянуть…

— Погоди. Ты подежурь вместо меня полчасика, я пойду что-нибудь перехвачу. С утра не ел.

— Горы, говоришь, научили, — невпопад сказал Кузьмин, думая о чем-то своем.

— При чем горы. Цыган? — настороженно спросил Газаев.

— Володя, час тебе дам передохнуть, только давай-ка, земляк…

— Какой ты мне земляк? — удивился Газаев,

— И тебе земляк, и другим, есть у меня в роду и горская кровь, тек что давай, земляк, перед тем как сам поешь, пособирай у ребят печенье, конфеты, что наберешь, только старайся не наше, а трофейное, с их этикетками. Потом забеги в трапезную внизу, там есть деревянное блюдо. Так ты вали все на него и дуй сюда наверх, я тебя потом отпущу. Думаю, что заставлю этих монашек из петель вылезти…

Газаев, прыгая через три ступеньки, бесшумно слетел вниз, к выходу. Цыган подошел к щели и заглянул в нее: рыжая монашка сбросила веревки и потирала кисти рук, что-то шепотом говоря своим соседкам. Те слушали ее вроде бы равнодушно, но опытному актерскому глазу Леонида было ясно, что они готовы слушать и дальше. Он чуть приоткрыл дверь, и фигуры вновь окаменели, а рыжая, забыв повязать платок, так и стояла простоволосая, спрятав поспешно руки за спину, делая вид, что и она связана. Ноги у девчонок подрагивали, они переминались, поводили плечами.

Увидев это, Кузьмин побежал вниз и столкнулся с Газаевым, несшим блюдо с печеньем и конфетами.

— Вова, быстро ведро чистой воды, и ты свободен.

Газаев молча передал блюдо, убежал и через пять минут принес ведро воды и кружку.

— Начало операции — артподготовка, — без улыбки сказал Кузьмин и ногой распахнул Дверь на чердак. Фигуры вновь окаменели.

— Милостивые дуры, — начал он громко и серьезно. — Не пора ли попробовать солдатских гостинцев? А, девоньки?

«Девоньки» молчали и, похоже, собирались вновь кричать.

Кузьмин взял ведро с водой в одну руку, блюдо прижал к груди и шагнул вперед.

Головы вскинулись, рты раскрылись для крика, руки напряглись, но Кузьмин быстро поставил шагах в двух от них ведро, положил блюдо на пол и вернулся в свою «зону».

— Дуры, — сурово продолжал он, — лопайте, животы-то поди свело. Даем десять минут, чтоб вы очухались…

Свои слова он сопровождал жестами, показывая на часы, растопыривая десять пальцев, объясняя, что они с Газаевым уходят и оставляют их одних.

— Вот теперь рыжей работа — всех накормить, руки-то у нее развязаны…

— Всех накормить или всех развязать. Похоже, что вешаться они раздумали, но все же, Володя, будь на стреме…

Они прикрыли дверь, присели на корточки у порога и закурили.

— Кто мог подумать, что Володя Газаев такими делами будет заниматься? — задумчиво проговорил горец. — А где мой нож, мой автомат, где моя ловкость джигита? В услужение и монашкам пошел. А где сейчас мои братья джигиты?

Он говорил грустно и устало, будто только теперь почувствовал всю тяжесть прошедших лет.

— Мы приказ выполняем… — Кузьмин посмотрел в боковое окно на чистое небо. — Четыре года мы с тобой только о смерти думали, теперь пора о жизни подумать… Ты после воины что будешь делать!

— Не знаю, — тихо ответил Газаев, — я еще ничего не умею, только воевать, пожалуй, научился, убивать научился… Ничего другого не умею…

— Горы научат, — улыбнулся Цыган.

— Горы всему научат, — вздохнул солдат.

Они поднялись наверх, приоткрыли дверь. Монашки так же чинно, как стояли, сидели теперь на своих подставках. Все руки были развязаны, и только как напоминание над их головами висели удавки. Ведро и блюдо стояли у двери — Кузьмин видел, что почти всю воду монашки выпили, а печенье и конфеты сложили каждая на своем табурете.

— Ишь ты, от подарка не отказались, а есть не едят…

— Может, боятся отравы?

— А вода?

— Ох, и змей ты, Цыган, тебя к нам в горы надо — дотошный мужчина ты…

— Иди обедай, — сказал Кузьмин, — я подежурю. Командир на час вздремнуть лег, так что через час пусть кого-нибудь другого присылает или приходите все — я тут моим балеринкам представление устрою…

— Чего задумал?

— Потом увидишь. Расскажу, а вдруг не получится? Иди.

Прислонившись к притолоке, Кузьмин внимательно стал рассматривать девушек, чинно сидящих на своих местах.

— Что, дуры-лапочки, догадались, что позировать надо? Правильно, вот так и сидите, сложив руки на коленях…

Кузьмин снял пилотку, снял ремень, стал расстегивать пуговицы на гимнастерке. Видя эти страшные приготовления, монашки в ужасе вскочили на свои табуреты и схватились за веревки. Он рассмеялся и, набрав в грудь воздуха, неожиданно запел красивым и звучным голосом. Это была не песня, а просто красивый открытый звук.

Девчонки замерли и выпустили петли.

— То-то, дуры, не шалить у меня. — И, повернувшись спиной к монашкам, стал прилаживать на стене против них, у самой двери, с двух ее сторон рулоны обоев.

Угли в котелке совсем остыли, он выбрал один, подошел к стене, осмотрел ее и оглянулся на девушек.