Начало всех начал - Тина Вальен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пусть приезжает, накануне. Я верну все его подарки и окончательно освобожусь. Понимаешь, Клава, мне самой очень больно, поэтому и боюсь встречи с ним. Знаю, что лучшей партии мне не найти, но без любви, «как на свете без неё»? — затормошила я драгоценную подругу.
— Зачем тебе эта любовь?! Ты забыла, от чего сбежала на край земли?
— Не забыла, поэтому и попробовала обойтись без неё. Не получилось, потому что внутри всё протестует. На себя посмотри: смогла бы ты полюбить кого-нибудь, кроме Петра?
Клавдия даже покраснела. Мне иногда казалось, что любовь их неприлично затянулась. Старший сын окончил университет раньше меня на год, ибо в школу пошёл с шести лет. При таком-то отце! Теперь он заведует учебной частью. Военная служба заменена трудовой повинностью. Этого надо было ещё добиться. Второй сын в четвёртом классе, а младшему только шесть!
Клава права: ей далеко не двадцать лет. И Гена прав — не надо инсценировать раздумья. Всё решено, пора возвращаться в Москву.
Бабушка Вера в каждом письме жаловалась на плохое здоровье, и кто, как не я, должна быть рядом с ней? Уже год назад можно было со спокойной совестью передать дела Петру Ивановичу, если бы не просьба Деда.
Им был собран уникальный материал, почти готовая диссертация. Уезжая, он просил завершить её, сделать сравнительный анализ методов воспитания и обучения трёх эпох, указать все ошибки, совершённые за этот период, сделать выводы и внести предложения, включая новые открытия в подростковой психологии. На Западе именно она является фундаментом воспитания. Дед даже оставил мне всю свою уникальную библиотеку, которая пополнилась последними работами знаменитых детских психиатров и психоаналитиков, присланных его сыном. Материал опубликован. Несколько моих статей на эту тему открыли дорогу в аспирантуру. Я окунулась в такую важную и нужную для педагогической практики работу и утонула в ней. Сегодня я горжусь тем, что хорошо выполнила дело, о котором просил Дед, но это задержало меня на целых два года.
Все мысли были уже там, в Москве. А главная причина возвращения? В ней я боялась признаться даже самой себе.
— Евгения Викторовна! — услышала я тревожный голос Клавы. — Женечка, я к тебе с горем… — и заплакала. — Нет тебе, родная моя, покоя. Только расслабилась, вздохнула спокойно… и на тебе.
Она протянула мне телеграмму. «Бабушка Вера умирает. Прилетай». Кончился мой летний отдых длительностью полдня.
Самолёт уже набрал высоту, а слёзы текли и текли по моим так и не загоревшим щекам. Только бы застать бабусю в живых, увидеть её добрые глаза, успеть сказать спасибо за всё, что она сделала для меня. Успею ли? Смогу ли снять тяжкий грех с души перед ней и родителями? Тоска по ним сдавила горло.
Вспомнилось, казалось теперь, такое далёкое прошлое.
Я из семьи военных. Родители колесили достаточно долго по стране и вот — отставка. Выбор, где осесть, был не велик: Люберцы и Рига, последнее место службы отца. Везде надо было ждать квартиру в течение двух и более лет. В Риге у меня, наконец, наладилась учёба, я с удовольствием занималась в художественной школе. Мама мечтала о родительском доме в Люберцах и моём поступлении в московский вуз, но дом был самовольно занят большой семьёй троюродного брата. Выгонять её было неудобно.
Папа сделал оригинальный выбор. Он устал от полуголодного времени (шёл восемьдесят шестой год), устал от дефицита всего и вся, от ожидания вечно не хватающих для военных квартир. О так устал, что, наплевав на общепринятое желание всех отставников поселиться в Москве или большом городе, повёз нас на вечное поселение на свою родину, в деревню к огромной родне. Бабушка, его мама, несколько лет назад умерла, и её дом пустовал. В нём наша семья и поселились.
Надо признаться, мы с мамой активно сопротивлялись такому решению отца: мама даже хотела развестись, только бы не жить в деревне. Папа сделал хитрый тактический манёвр: он привёз нас только погостить всего лишь на лето, и всё там очаровало, убедило остаться.
Две светлых и рыбных речушки, прямо за огородом лес, заливные луга с пряным ароматом разнотравья, квакающие в болоте лягушки, забивающие своим ором трели соловьёв по весне, и главное — обилие накрывающихся к нашему приходу столов. Всё лето мы с мамой ходили в гости к многочисленным родственникам, а папа взял немыслимо большой кредит, и к осени мы въехали в прекрасный дом, построенный с помощью всё той же родни. В сарае завелась коза, во дворе ходили куры во главе с гордым ярко-пёстрым петухом, весь подпол был забит овощами, банками с соленьями, и мы с мамой смирились и расслабились. А зря.
Пришла зима и одним махом освободила нас от эйфории. Ближайшая школа была только в пяти километрах от деревни, и туда по заснеженным дорогам приходилось ходить пешком, так как автобус вечно застревал в сугробах. Только через два года строители сдали асфальтированный тракт, возвышающийся над полями, который прозвали БАМ. К этому времени я была уже в Москве в пединституте.
Эти два года я с трудом адаптировалась к незнакомой мне обстановке. Мама нервничала из-за низкого уровня преподавания, и, хотя я теперь с лёгкостью стала отличницей, мы обе понимали, что в приличный вуз мне не поступить. Зато отец чувствовал себя как рыба в воде и на все наши стенания находил положительный аргумент:
— Трудно пешком? Это хорошая закалка. Плакал приличный вуз? Сойдёт и наш областной педагогический. Приедешь потом в свою школу и усилишь в ней преподавание, родишь внука, мы с ним будем рыбачить, — это было вершиной его мечты.
— Учись преодолевать трудности, крепи броню, выковывай характер! — не переставал твердить он нам с мамой, нежно любя обоих.
Спасла от одичания школьная библиотека. На её полках, никем не тронутые, жили классики всех времён и народов. Мир раздвинулся для меня во всей своей пространственной и духовной безграничности. Обучение музыке осталось несбыточной мечтой, зато я нашла свою музыку, музыку души от общения с великими людьми всех эпох. Начала я с «Человеческой комедии» Бальзака, а заканчивала уже ЖЗЛ.
Всю зиму я с трудом входила в школьный коллектив, но уже к лету у меня появились друзья. Они не шли ни в какое сравнение с теми, которые были у меня раньше и по которым я очень скучала. В Риге я легко и просто вошла в новый коллектив, мы с классом разговаривали на одном языке. В деревенской школе я попала в застывшее болото и показалась всем выскочкой. Мои идеи, обычные в прошлой жизни, воспринимались с удивлением и неприязнью, но я не сдавалась и победила: был подготовлен концерт, с которым мы потом ездили по сельским клубам, создана команда КВН, слабенькая из-за специфического менталитета аборигенов, но смеху хватало всё равно. Так к лету я стала «своей» и нашла закадычную подружку, с которой ходили на танцы в старенький клуб. Танцы продолжались до полуночи, потом парочками — кто с мальчиком, кто с подружкой — расходились по деревне гулять. Поклонников у меня было предостаточно, но после пары свиданий они оказывались неимоверно скучными. Юношеский максимализм требовал появления и в жизни героя, минимум — капитана Грея или хотя бы одного их Генрихов французской династии, но реальность предоставляла в основном Герасимов. И всё равно сердце замирало, когда на танцах появлялись незнакомые ещё мальчики из других деревень или городские, приехавшие на каникулы к родственникам. Сердечный трепет только однажды нашёл достойного рыцаря в последнее выпускное лето. До сих пор помню щемящую нежность первых прикосновений, касание губ. Неизведанное и сладкое чувство переполняло и пугало, виной чему было жёсткое воспитание папы, особенно в «этом» вопросе. Фарисейский вопль с экрана телевизора «У нас секса нет!» услышала вся страна и благодарно согласилась. И даже беззастенчиво откровенные выкрики разгорячённых самогоном деревенских мужиков: «… я тебя хотел» означали, видимо, всего лишь простое несогласие типа: «ты не прав, друг».