Воины клевера - Максим Волосатый

Широко распахнув глаза, Таная робко покачала головой.

— А что вообще такое «Пестик», знаешь? — прищурилась торквани. — Что такое «Клевер»?

— Да, конечно, то есть нет, — все так же робко кивнула, а потом помотала головой Таная.

— Понятно, да и зачем тебе, — вздохнула торквани. Она аккуратно присела на край той же колоды — годы не щадят ни людей, ни торков, да и ни одну другую расу Клевера, разве что спрашивать с нелюдей они приходят гораздо позже.

— Слушай внимательно, — проворчала она, — повторять не буду.

Таная замерла, внимательно прислушиваясь к словам торквани: Са-Сефара заслужила уважительное отношение.

— Обитаемый Клевер — это четыре мира, четыре Лепестка: Желтый — мы, Зеленый — аталь, Серый — глеммы и Огненный, — скривилась торквани, — вы, люди. Посередине — Пестик. Магия, хальер, есть везде, кроме Огненного. Не досталось вам. А в Пестике этой хальер — вдесятеро. Понятно?

— Нет, — тихо произнесла Таная, словно извиняясь за непонятливость.

— О духи! — закатила глаза Са-Сефара. — В Желтом Лепестке шаман возьмет и срубит дерево, а тут — так же — лес снесет и не заметит. Силушки-то на десятерых. Теперь понятно?

— Понятно, — закивала женщина, — понятно, только…

— Твой парень — халь, — пояснила торквани, — только беда в том, что халь у нас жить не могут. Сейчас он горшок разбил, а подрастет… А ну как не понравится ему кто?

— Ох, — схватилась за голову Таная, — убьет не ровен час кого.

— Убьет — полбеды, — прищурилась торквани, — иного и убить не зазорно, воин крови не должен бояться. А вот сотворит чего такое, что и себя, и тебя, и весь наш Хайар снесет, вот тут ты чего будешь делать?

Танае, судя по лицу, как и любой матери, было наплевать и на себя, и на Хайар. Дитятку угрожает невесть что, какой уж тут Хайар?

— Сараси Са-Сефара, — невесть откуда вспомнила приличествующее обращение Таная, — что ж делать-то теперь?

— Сараси? — прищурилась торквани. — Нет, дочка, я не сараси.

Она замолчала, старые, но еще зоркие глаза остановились на какой-то точке над горизонтом, высматривая видимое им одним. Медленно-медленно торквани перевела взгляд на человеческую женщину:

— Сараси — это воины, это шаманы, сараси — это жизнь, дочка. — Она вздохнула. — А я не сараси, я просто старая Са-Сефара, которая скоро помрет тут, на окраине Пестика. Молчи, — оборвала она вскинувшуюся было Танаю, — просто так не помру. Перед смертью тебе еще помогу. Одна ты со своим сорванцом не справишься, мужик тебе нужен. И не красней, не девка.

Таная резко выпрямилась:

— Спасибо, Са-Сефара, но тут я сама разберусь. — Куда только девалась усталая перепуганная женщина? — За науку благодарю, а со своим ребенком попробую управиться одна.

— Не перечь, — сдвинула брови старуха, — твоего-то уже сколько лет как Твари забрали? Пацан — байстрюк байстрюком растет, ни вежества, ни силы своей не знает. Койку свою как хочешь огораживай — твое дело, а халь в Пестике воспитывать — это уметь надо.

Она поднялась. Резко, сильно, несоразмерно со старым, ветшающим телом. Темные глаза впились в лицо женщины:

— Ты что думаешь, кто-нибудь из Лепестков пропустит появление в Пестике халь? Никто, Как только парень выкинет чего значимого — тут же придут, — она сжала посох так, что и без того бледные старческие пальцы белыми полосами перечеркнули темное дерево, — и не могу тебе обещать, что с добром придут.

Торквани повернулась и, не дожидаясь ответа, молча двинулась вниз с холма.

— Днями пришлю, жди, — бросила она через плечо.

И ушла, медленно растворяясь на уходящей вверх по холмам дороге, накрытой зеленоватым покрывалом вечернего неба. Ушла, оставив человеческую женщину одиноко стоять возле старенького покосившегося сарая на вершине холма, за которым начиналось безбрежное море Пестика. Неизведанное и страшное, каждый год требующее и требующее новых жертв.

Маленькая фигурка Танаи с развевающимися волосами долго оставалась неподвижной. До тех пор, пока сумерки не закрыли гладь моря, разрешая закончить еще один день, а снизу не раздался беззаботный мальчишеский крик, зовущий и напоминающий матери, что жизнь все так же идет своим чередом.

Глава 2

— Ирил, положи гарпун и иди сюда. — Тахор говорил негромко, но юноша мгновенно отложил непослушный наконечник гарпуна, который пытался приладить к древку.

Что-что, а послушание и мгновенное выполнение приказов Тахор вбил в Ирила намертво. Когда Са-Сефара в первый раз привела невысокого торка из горных кланов познакомиться с семьей Ланья, и у матери, и у тогда еще мальчишки Ирила чуть не случилась истерика. Торки и так красотой не блещут, но Тахор выделялся даже тут. Больше всего он походил на сбежавшую из Территорий Тварь. Невысокую, быструю и злобную. Взрослые потом закрылись в доме и долго, очень долго обсуждали что-то, а Ирил ходил кругами и молил непонятно кого, но всех вместе и каждого в отдельности, чтобы злобный торк никогда больше не появлялся у них дома. Его молитвы услышаны не были. Появившаяся мать с покрасневшими глазами тихим голосом, но очень твердо объявила ему, что с этого момента ужасный незнакомец по имени Тахор будет его воспитателем. Мальчишка хотел было возмутиться, пожаловаться. Ведь мама должна же понять, что это чудище ну никак не может быть его воспитателем, а вдруг оно его просто съест. Точно, для этого его Са-Сефара и привела. И никакая она не старуха, а вовсе даже и грялла из той страшной сказки, которую вчера рассказывали…

За спиной матери неслышно открылась дверь, в проеме вырос торк, злобно щерящийся своим клыкастым оскалом, — и все слова умерли. Ирил не мог сказать ни слова. И даже слезы, которые его всегда выручали, сейчас куда-то делись. Мать подвела мальчишку к торку, молча вложила детскую ручонку в корявую лапу и отвернулась, тихо всхлипнув. Старая торквани обняла ее за плечи, прижала к себе и что-то тихо начала говорить. Но Ирил всего это не видел. Он понимал только одно: вот теперь ему конец. Торк внимательно посмотрел в перепуганное мальчишечье лицо и на миг погасил свой оскал. Ирилу показалось, что в лице Тахора промелькнуло что-то вроде сочувствия, но уже в следующую минуту торк развернулся и решительно зашагал прочь, ведя за собой Ирила. Тогда Ирил этого еще знал, но именно в этот момент кончилось его детство.

Следующие месяцы Ирил плакал каждую ночь. Мама тоже плакала, он иногда слышал. Он думал, что что-то изменится, что однажды они проснутся, а Тахора нет. И снова будет все по-прежнему. Но дни шли, а торк все так же по утрам жестоко поднимал мальчишку до рассвета, не давая тому ни на секунду задержаться в теплой постели. Выгоняя в ледяную утреннюю хмарь и заставляя целый день с утра до вечера выполнять его безумные требования. Надо отдать торку должное — он учил. Учил всему: от боя со странным торкским мечом в руках до перевязывания ран. От умения поймать в мутной прибрежной воде зазевавшуюся мелкую Тварь до искусства прятаться на голой земле. Найти еду в пустынных холмах, без ушибов упасть с дерева, согреться ночью маленьким куском тряпки. И так — до бесконечности. Но первое, чего он требовал, было выполнение приказов. Если Тахор пролаивал «стой», останавливаться нужно было тут же. Если он бросал «замри», то, что бы ты ни делал — в носу ковырялся или суп глотал, — замри и не дыши. Непослушание торк карал. Жестоко. Сколько раз мать в слезах убегала в другую комнату, когда Ирил выл от боли, держась за горящую огнем руку или ногу, пострадавшую от разъяренного Та-хора. Мать плакала, но каждый раз после разговора с торком все возвращалось на круги своя. Ирил злился и страдал — мама, оказывается, тоже хочет ему зла. И ведь не похвалит никто никогда…