Двенадцать башен - Ли Юй

Старая китайская повесть всегда отличалась дидактичностью. Мораль автора-рассказчика присутствует в самом сюжете, в авторских высказываниях и в рассуждениях героев, в нравоучительных стихах, в стихотворных концовках к главам. Ли Юй не скрывает своего желания преподать читателю мораль. Рассуждения писателя касаются разных явлений жизни. Они не просто назидательны, но имеют и познавательный интерес. Некоторые из них напоминают иносказательные миниатюры и притчи. Взять хотя бы рассуждения писателя о людях и их поступках на примере животных. «Скажем, пчела привыкла непрестанно теребить цветок, не проявляя зачастую к нему ни малейшего интереса. Так поступают и люди-пчелы. Они суетятся всю жизнь, наполняя ее сверх меры пустыми хлопотами и волнениями». В другом месте Ли Юй говорит о положении человека в семье, о его достойном (или недостойном) поведении в обществе, о добродетели женщины. Иносказательные миниатюры иногда сопровождаются соответствующими поучениями. В повести «Башня Возвратившегося журавля» Ли Юй вкладывает свои моралистические рассуждения в уста одного из героев — Дуаня.

Жанр повести хуабэнь, в котором писал Ли Юй, имел свои особенности, ставшие к XVII веку литературной традицией. Ли Юй воспринял многое из того, что было свойственно его предшественникам, но и внес немало нового. Старые повести часто имели длинные и замысловатые названия. Известная легенда о Белой змейке в переложении Фэн Мэнлуна называлась: «Повесть о том, как Белая волшебница была навеки погребена под Громовой башней». Ли Юй был одним из первых авторов, отказавшихся от пространных и замысловатых названий. В его книге названия всех двенадцати повестей лаконичны и фиксируют внимание читателя на главном — башне. Отличительной чертой повествовательной прозы Китая было широкое использование элементов фольклорной традиции, а также различных литературных клише. Так, значительную роль в повествовательной прозе играли разнообразные зачины и концовки, стихотворные включения в тексте (например, описание пейзажа, портретная характеристика). В прозаическом тексте часто встречаются сказовые штампы («рассказывают, что...», «кто мог предположить, что...»). Ли Юй не часто использует традиционные правила, многое в них изменяет, а от некоторых вообще отказывается. К примеру, стихотворный зачин он обычно сохраняет, но заостряет его символический смысл, тем самым углубляя содержание рассказа. От стихотворной концовки он фактически отказался, видимо, как от ненужной условности. Сравнительно редко прибегает Ли Юй к стихотворному портрету или пейзажу, предпочитая дать их в прозаическом тексте.

Прозаический текст и стихи у Ли Юя часто носят весьма личностный характер, чего почти не было в предшествующей прозе. Например, в шестой повести после стиха следуют слова: «Эти стихи сочинил лет двадцать назад один поэт, которого звали Литератором, мир пробуждающим. Как-то раз он отправился к Тигровому холму, собираясь купить там цветы...» Ли Юй пишет здесь о самом себе, так как «Литератор, мир пробуждающий» — это он сам. В последнем рассказе он говорит прямо: «Эти стихи я сочинил еще до смутного времени, в те годы, когда покинул город и поселился в деревне». Далее следуют воспоминания о «смутной поре». Примечательно, что Ли Юй часто выступает в рассказе от первого лица. Раньше в повествовательной прозе этого практически не было. «Я намерен нынче поведать вам сию историю, с тем чтобы...» Подобные фразы, абзацы, даже в том случае, когда рассказ дальше развивается в русле повествования от третьего лица, заостряют субъективные, личностные черты повествования. Или такой распространенный сказовый штамп, как обращение к читателю и слушателю, поскольку сказ обычно слушали и смотрели, как театральное представление. Ли Юй охотно прибегает к нему, считая, что он придает повествованию динамичность и эмоциональность. Но в отличие от более ранней прозы Ли Юй превращает это клише в оживленную беседу автора с читателем, доверяет читателю свои мысли, высказывает сомнения, спорит, убеждает.

К особенностям художественной манеры Ли Юя можно добавить еще одну важную черту — его удивительное умение свободно и смело использовать разговорный язык своей эпохи, причем не только в диалоге, но и в авторском тексте. Диалоги у Ли Юя очень живые, звучат легко и свободно. Авторская речь богата и колоритна. Конечно, автор прибегает и к книжному языку (порой усложненному), но лишь в тех случаях, когда это совершенно необходимо. Читатель без труда заметит еще одну особенность художественной речи Ли Юя — обилие образных слов, пословиц и поговорок, народных выражений, крылатых слов и книжных речений. «Герой ростом в семь чи от страха сократился сразу на несколько цуней»; когда юноша хочет получить сразу двух дев, автор замечает: «Не захватив местности Лу, он уже думает о царстве Шу». Для XVII века, когда демократическая литература, в том числе и ее язык, находились в стадии формирования, появление повестей Ли Юя было явлением знаменательным.

Судьба творческого наследия Ли Юя сложилась не вполне благополучно. В маньчжурскую эпоху произведения Ли Юя почти не печатали, если не считать пьесы. Малоизвестен Ли Юй и в переводах на другие языки. Исследования этого интересного автора до последнего времени почти не велись. Научный интерес к Ли Юю возник лишь в последние годы, когда о нем появились очерки синологов X. Мартина (ФРГ), Н. Мао (США), Хуан Ли-чжэня (Тайвань). Начинают появляться отдельные очерки и статьи в КНР. Частичный перевод цикла «Двенадцать башен» сделан был в свое время Ф. Куном на немецкий язык. Американский синолог Н. Мао пересказал повести на английском языке.

Настоящая книга представляет собой первый полный перевод повестей Ли Юя, осуществленный по китайскому изданию книги «Двенадцать башен» («Ши эр лоу»), опубликованной в 1947 году в Шанхае.

Д. Воскресенский.

Двенадцать башен

Повести

БАШНЯ СОЕДИНЕННОГО ОТРАЖЕНИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Страшась сластолюбцев воров, хотели от них уберечься, однако нежданная страсть явила подлинный образ

Случается в жизни: возжаждет кто-тоПресечь сокровенные чувства влюбленных.Глубокий ров он тогда прорывает,Чтоб разделить две души истомленных.Надеждой он тешится, что друг другаДо самой кончины не встретить влюбленным,И вправду глубок этот ров, но вряд лиДля них он станет вечным заслоном.Пусть доверху ров заполнен водою,Но вспыхнувшей страсти он не потушит,Как древле Хуннян[2], так зеленые водыПомогут — сведут влюбленные души.Воды из дворцового рва черпнешь,И в ней благовонную тушь[3] найдешь[4].

Эти стихи, написанные на мелодию «Красавица Юй», таят в себе мысль о том, что люди, живущие в нашем мире, могут без труда удержаться от опрометчивых действий, дабы не нарушать правил поведения. Гораздо труднее преодолеть влечение, которое возникает между мужчиной и женщиной, желание насладиться на ложе любви. И если удается погасить страсть, то лишь в самом начале. А так здесь бессильны даже сила верховной власти, не то что домашние запреты. Да, все бесполезно! Пусть сам Нефритовый владыка[5] грозит грешникам суровой карой, а правитель ада Яньло[6] велит тащить их в обитель мрака — влюбленным все нипочем. Что задумали, то и сделают, наперекор всем и вся. Ополчатся на них горы, реки, деревья и травы; обрушат град стрел и каменьев небесные светила — они все равно не отступятся. Ведь через тысячи, тысячи лет, если в этой жизни им не повезет, они уверены, что вознесутся в высотные дали[7] и там, став небожителями, сочетаются в браке. Потому они и готовы погибнуть или, оставаясь демонами сластолюбия, ждать десять тысяч лет, отказавшись от перерождения в человеческом облике[8]. Где же, скажите мне, найти в мире запрет, способный остановить этих грешников, если им все в жизни постыло и они мечтают о смерти? Вот почему и надобно выдернуть с корнем росток сластолюбия, пресечь разврат, пока он не набрал силу. Тогда и не потребуются особые запреты, разве что строгость в общении обитательниц внутренних покоев дома с посторонними мужчинами, и то без излишней подозрительности.

В сочинениях ученых-конфуцианцев[9] говорится: «Мужчинам и женщинам в общении своем сближаться не должно!» В даосских книгах[10] пишется так: «Если нет в сердце влечений, в нем не найдется места для метаний». Оба этих речения необыкновенно точны. Допустим, некий мужчина сделал девице подарок или назначил свидание, пренебрегая запретами дома: я-де сам себе хозяин, наплевать мне и на преграды, и на запреты! Заметим, однако, что в древности совершенномудрым людям тоже не были чужды страсти. В то же время они знали: если ты возжелал с кем-то увидеться или чем-то обладать, значит, совершил сие действие хоть и без особого умысла, но не случайно. Но тогда ты уже сам себе не хозяин, тебя охватило смятение. Скажем, какая-то дева вознамерилась передать тебе пустяковую вещицу. Протянула руку и, будто невзначай, легонько коснулась тебя. А ты уже возомнил, будто дева к тебе неравнодушна, возможно, даже заигрывает с тобой, словом, как говорится, «пририсовал змее ноги». Ее легкое прикосновение навело тебя на мысль об известной истории про добрую жену, которая подносила пищу на уровне бровей[11] или, на худой конец, ты усмотрел в нем проявление добрых чувств и некое намерение, которое презреть невозможно. Едва сия мысль втемяшилась тебе в голову, ты не раздумывая ответил деве согласием, забыв о возможных бедах. Но уверен ли ты, что она не помышляет обратить твою слабость себе на пользу? Этими рассуждениями мы и хотели предварить нашу любовную историю, очень похожую на пьеску. Заметим, что встречи влюбленных чреваты большими опасностями. Случайно брошенный взгляд, неосторожно оброненное слово, даже вздох грозят бедой. Потому лучше, когда люди остерегаются взаимных сближении или вовсе друг с другом не общаются. Если не верите, напомню вам две истории, случившиеся в древности. Первая рассказывает о певичке Чжан — Красное Опахало, которая досталась аптекарю Ли. Когда она жила еще в покоях Яна (того самого, что носил титул Юэского гуна[12]), то, пожалуй, не разбиралась в мужчинах. Так же, как и девица Хунсяо — Красная Шелковинка, которая в свое время жила у вельможи Го. Ее умыкнул некий Цуй по прозванию Тысяча Буйволов[13]. Обе истории произошли оттого, что хозяева, вознамерившись похвастаться своей роскошью перед гостями, заодно показали посторонним мужчинам и своих возлюбленных. Глупцы! Они, видно, забыли, что беседу можно вести и глазами, и даже перстами. И тот, чью душу всколыхнула подобная беседа, не остановится ни перед высоким забором, ни перед стенами, даже если они сделаны из железа и меди. Кто-то рано или поздно убежит из дома, а кто-то умыкнет предмет своей страсти. Ничего такого не случится, если чтить две заповеди, упомянутые выше: «...в общении своем сближаться не должно», а также вторую: «Если нет в сердце влечений, в нем не найдется места для метаний».