Спасенье огненное (сборник) - Евдокия Турова

Поэтому московский князь и посылает Эльдэнэ в Пермь Великую, окраину Новгорода. С чего бы югра и пермь дают новгородцам серебро? Да немало дают! От любой напасти Новгород им откупается, с купцами ганзейскими торг ведет на серебряные слитки, свою монету чеканит. Как же это все делается-то?! Вот поэтому князя и взволновало: уж не обидят ли новгородские ушкуйники югру и пермь? И очень огорчило, что ушкуйники – очень плохие парни и обижают всех.

– Не дело это. Престол православный у нас, в Москве. Надо нам блюсти древнее благочестие, надо пермскую землю защитить от этой заразы новгородской, от ушкуйников, разбоя и беспорядка.

– Стоит ли, княже, зубами держаться за кусок, который в горло не лезет? – вырвалась у Эльдэнэ тайная мысль. Бороденка княза задралась, глаза выкатились в гневе. Эльдэнэ замолчал. Он знал, что покорять эти громадные холодные земли никаких сил у Московии нет. Но он не мог знать, что пятьсот лет Москва будет пытаться уничтожить славу ненавистного северного соседа, стереть саму память о нем. Позднее историки скажут, что ненависть Москвы к Новгороду была иррациональной, то есть разумному объяснению не поддающейся.

Князь же, остыв, ведет разговор дальше.

– А обиженные есть среди перми?

– Как не быть обиженным, князь, если есть богатство?

– Ищи обиженных. Подними их, оборужи, усиль. Пусть пока молятся своим богам. Надо уважать и чужую веру, раз это обычай народа. Крест и благодать истинную мы им принесем. Как время настанет. Не нужна ли им охрана? Защиты не просят? Отряд я замыслил туда послать. У Тимофея Пестрого сын Василей пойдет. Вызнать надобно, чем новгородцы прельщают вогулов, как серебро берут. Немирной народец-то, шибко хитростливый.

Задумался князь, похаживая. Рука с тяжелыми перстнями легла на небольшую золоченую клетку со зверьком заморским. Зверь шипел и зубы скалил, норовил царапнуть. Князь хлопнул в ладоши. Зашел слуга, держа за хвост серую мышку, та издавала обреченный писк. Мышку опустили сквозь прутья клетки, и зверек ловко словил ее мягкой лапкой, в которой обнаружились немаленькие острые когти. Зверька привезли восточные купцы. Серебром заплатил князь за такое чудо невиданное, полгривны дал (100 граммов серебра). Кот называется. Девкам велено было по чуланам ловить мышей для прокорма заморского чуда. В Московии разрешено такого диковинного зверя держать только по княжьему разрешению, чтобы всякий простолюдин не равнялся бы с верхними мужами.

Да, так значит, вогулы… Но князюшкина голова не про вогулов болит. Знамо дело, не дети малые в лесах живут, народ лихой. И кабы не нужды собственные, никакого дела бы до них не было, живи оне! Так ведь нужда припирает, надо на что-то казну опереть, войско содержать, людишек кормить княжеских. Таки не на что! Поэтому он ставит вопрос резко:

– Почему из Новгорода люди в эти леса за серебром ходят, как будто по грибы?

Почему-почему… Пока что – покотому, и больше нипочему. Собственный лазутчик Эльдэнэ пробрался даже в охрану одного купца новгородского. И?.. Да ничего, собственно, и не узнал. Ехали от Устюга в начале зимы. Как река стала, так и пошли. Санный поезд, никакого товара в санях, только мужики в тулупах до пят, и все.

В охране обоза он был, овес да сено лошадям тащили с собой в зимний поход за серебром. За большие деньги пришлось то место покупать. И то страху натерпелся. Шли, мол, от самого города одне и те же. Гусем сани-те шли, понял? Одне за однем. Главными были два мужика громадного росту, вовсе отдельно от всех ехали в санях. Не спали, почитай. Сперва по речке, потом лесной дорогой. По обеим сторонам сосны да елки высоты громадной и толщины в несколько обхватов. Будто по леву руку гора и по праву – тоже гора. Небо сверху токо, как голову запрокинешь. И до того густа чаща, что, казалось, и руки туда не можно сунуть. Виднеются стволы древес поваленные, одно на другом. В иных местах глубоко в снегу шла дорога, как ровно ручьем проложена. Снег тамока глубок необычайно, случалось, лошади грузли до того, что одна токо голова виднелася. По следу гнали распряженных коней, чтобы их менять. Лошадка – не человек, не вынесет. Дак и распряженные кони, ровно зайцы, иной раз в снегу-то прыгали. Ну, как опять на реку вышли, тамока гладко. Под лед не уйдешь, дак пройдешь. Тамока мы повеселяя пошли.

– Чё у их с лесными было – то я только издаля видал. Ете два мужика с саней сходили и шли в землянку. Недолго там побыв, шли обратно, а уж за имя лесные тащили мешки с чем-то. Тяжелые. Ете мешки тут же завязывали натуго, замыкали замком деревянным с веревкой, знашь? Чё тамока, в мешках было – не вем. Один мужик, из громадных, печатку тискал. И дальше покатили. Как ветер, слушай, летели. Коней жалели, а ни себя, ни нас не жалели. Три землянки – и завернули обратно. В земле вятской коней сменили, нас оставили, взяли другую охрану и полетели дальше. А мы спать завалилися. Силов никаких не было. Мужик из охраны мне сказывал: уши, мол, заткни и глаза завесь. Если чё, в прорубь под лед засунут. И чё-то таково мне страшно было, что и не высказать. Не пойду боле.

Лазутчик этот сходил только один раз. Вдругорядь, с большими уговорами посланный, ушел и не вернулся. То ли сбежал, то ли сгинул где-то. Может, заподозревали в чем-то, да и засунули под лед или продали в рабство в Казань.

Что везли и куда – неведомо. Если в мешках земля серебряная – то маловато будет мешков, если серебро – то где и каким способом добыто? Этого Эльдэнэ не понял. Поэтому ничего и не сказал. Зачем про то князю знать, что самому Эльдэнэ непонятно?

Пера-маа

Неблизкий путь до Перми Великой. Там, где сейчас постав лены города и живут люди, высился тогда, в двенадцатом-четырнадцатом веке, непроходимый лес – парма. Обширный край – Пермь Великая. Это не государственное название, а, скорее, географическое понятие. Откуда такое название произошло, точно неизвестно. Может статься, из говора каких-то лесных людей, обозначавших словом «пера-маа» нечто очень далекое, лежащее где-то там, неизвестно где.

…И шел и ехал Эльдэнэ с отрядом через Устюг, потом Весляной до Камы, потом волок до речки Колвы, где стоит посад князей новогородских великопермских Искор-городок. Есть чему подивиться, ничего не скажешь. Стоит Искор в глухих лесах на высоком холме, детинец поставлен. Не московское богатство, конечно, дома все деревянные, рублены «в лапу», крыты тесом топорным. Да уж больно ладно сложены, узорочьем деревянным украшены, церквы бревенчаты, крыты лемехом. И все мастер ладил, нигде-то нигде промашки не дал. Радуется глаз на Искор-городок. И земли вокруг изобихожены. Плотинки насыпаны, на прудах гуси. Иулий месяц стоит, а у них уж жито готово под серп. Это их была придумка, новгородцев – озимое жито. Никто еще так-то не умел. Ячмень да овес только сеяли. А озимые не толковали.

Хоть и без большой радости встретили гостя из Московии, а накормили и в баню сводили, как положено. Угощенье, конечно, не то, что на пирах князей московских. Но такого хлеба и бражки такой нигде не отведаешь. Никто не умел печь столь мягкий, пышный хлеб.

А разговор с новгородцами не порадовал. Да и не ждал тут ничего Эльдэнэ. Не первый раз он видит русов. Слов нет, богаты новгородцы, умелы, как никто. Вон домы какие, какая рожь, сколь овечек в загонах, какой лен стоит. Торговать мастера. И соль разведать толкуют, и железо, серебро. А поговоришь с русом – будто столб перед тобой, вкопанный в землю на дюжину локтей. Не то что не сдвинешь – не пошевелишь. И сейчас глядят новгородцы спокойно и спесиво. Они всем показали, как можно жить хорошо и богато, всех купили. Чего еще надо? Татарин ежели подопрет, войско наймем. К их уменьям, да богатству – ну, хоть сколь-то бы гибкости. Сами не толкуют, так Эльдэнэ наняли бы. Только намекнул, мол, не все в Московии хотят покорения Новгорода. Есть там некоторые… обмануть можно московитов-то. И услышал… сказку вот такую:

– Жили тутока в одной деревне пятеро братьёв и ихна сестра. Ну, братовья – мужики богаты, усядбы у всех хороши, да и саме – хоть куда: и ростом удалися, и мастеровиты, толкуют во всем. Кто хозяйство большое держит, кто торговлю развел, кто опеть образа писать наловчился. А сестрица – ни то, ни сё. Сама горбатенька, личиком страшненька и по хозяйству – ничё ни к чему. Дом-от и то на болоте поставила. Разе тол ковой-от человек дом на болоте строит?! И взяла ее черная зависть. Пошто у братовьёв дома богаты, пошто свадьбы по седмице гуляют, пошто гостей полон двор, а ко мне никто не едет?! Точит ее зависть, точит. Пить-исть не может сестрица, думает, как бы ей над богатой родней возвысится. И нашелся злой разбойник, проторил к ей дорожку. Ты, мол, помоги мне братьев одолеть, уж я тебя не обижу. Ты к им хаживашь, запоры знашь, отвори задние ворота, а мы свое дело сделам. Братья-те хоть и не дураки, ворота поло не дярживали, ну дак наверняка только обухом бьют, да и то промашка быват. Ухватила сестричка минуточку, разбойников-то и провела. Всех братьёв поразорила горбунья. Хоромы бело каменные стали над болотиной. Все богатство туда от родни свезла. Кто чё поперек сделат – разбойник тутока как был. Ох, уж она приём над братьями, чё хотела, то и творила. Велела себе в землю кланяться, а сама сапожок на голову ставила. И каблучком-то вот едак, вот едак. Вовсё в говно мужиков растерла. Разбойник уж давно конец себе нашел, а сестрица все так же над братьями изгалялася. Так, сказывали, и живут по сю пору.