Разнотравие, Сказки - неизвестен Автор

Схватил Валда огурец, убежал. Я себе еще налил-выпил.

Гляжу -- идет Валда, улыбается, несет плюшку. "Вот, -- говорит, -- цел динамик. Токмо гнездо в нем птица какая-то свила." И правда: снизу динамик -- сверху гнездо! "Вот диво-то какое! -- радуется Валдушко, -- жалко и рушить-то... Может, пусть? На хрен нам ето радиво? Гнездо лучше! Прилажу куды-нибудь."

Выпили по такому случаю и опять молчим. Правда, светлее как-то стало. Ишь ты -- малая радость, а большую тоску из сердца гонит. Так на радостях четверть и приговорили. Тут Воротейко подрулил, хорош уже. Да и с ним еще бутыль: щас, мол, Леня Сергiенко сало притащит -- посидим как люди. "Ну, -говорю, -- вы тут сидите, а я пошел. Надо еще лапнику притащить -- похороны как-никак будут. Надо чтобы все как по обряду положено, а то обидится еще Еремеевна, вредничать станет."

Вот собрался я -- портянки свежие, сапоги даже помыл, топор взял и тележку, пошел в лес. Во лесу плутать не стал -- места знаю. Лапнику нарубил тележку целую, в самый раз от дома до погосту хватит. Сел на пенек, махорочки достал, гляжу -- под самым сапогом -- чуть не раздавил -груздочек черный. Ну, думаю, видать пошли, надо будет сходить в последний отгул, пособирать. Оченно я уж их люблю, груздочки-то енти, когда соленые. Решил так и курю, а гриб-от так и растет, прямо на глазах. Пока самокрутку ладил да курил -- поди втрое больше груздочек стал. Я сижу удивляюсь -глазу-от не заметно, а как отведешь на мгновение, а после обратно на гриб, так и видно -- растет.

Глянул я на полянку, а там груздей ентих тьма! И не по всей полянке, а как дорожкой в лес уходят. Бросил я самокрутку, сапогом притоптал, лапник с телеги выгрузил аккуратно -- и ну-давай грузди резать! Иду и в тележку груздочки складываю. А дорожка-от все в лес так и ведет дальше. Ну, я сперва тихо шел, а приноровился, так и прибавил шагу -- перешел на крупную рысь.

Сколько уж я по времени их собирал -- не знаю, а телега полная, так уж все тяжелей и тяжелей бежать. Остановился я отдышаться -- смотрю, и грузди тут кончаются. Добрал я остаток по карманам, ну, думаю, пора из лесу домой выруливать -- солнце ужо к закату. Посмотрел я, пооглядывался, сориентировался на местности, направление выбрал, попер телегу по буеракам. А как скоро на тропку вышел, так полегше стало...

Вот иду я так, радостно мне внутри -- там уже ведра с солеными грибами теснятся: семь, восемь, девять... Вдруг -- раз! Встала телега, будто колеса заклинило. Толкаю я, толкаю ее -- нейдет ни в какую! Поднял я глаза, да так и обмер весь. Прямо на тропке, метрах в двух поди от телеги, стоит старуха. И не просто стоит, а прямо глаза мне с-под бровей сверлит! Вся в черном, платок на голове вкруг шеи обмотан, посох кривой в руке левой, а правая над головой поднята и пальцы в двуперстие сложены на старообрядческий манер. Я так и сел. Ну, думаю, кранты мне за жадность мою по груздям пришли. Ползу под телегу, стараюсь не дышать, будто и нет меня вовсе.

Полз, полз, так в лапти старушечьи и уткнулся носом -- телега сзади осталась.

Ну че, думаю, сам грешил, самому и зад оголять. Встал, рубах оправил за пояс, пинжак от листвы да иголок отряхнул. Гляжу на бабку гордо, глаза в глаза. "Че, -- -говорю, -- старая надобно? Библиотеку ищешь али остановку троллейбусную?" В общем, орлом держусь, труса не показываю. А бабка мне и говорит: "Не ходи во Всеспатьевскую церковь, бо там ересь никонская и сам диавол!"

Во мне, ясное дело, дух противоречия атеистский проснулся, говорю: "Врешь, старая! Как там диаволу быть, в церкве-от, ежели там весь как есть Господь наш Иисус Христос один, да еще поп Евлампий, и больше никого!"

Затрясло ее при тех словах: "Не поминай, -- кричит, -- имени сего! Не то спепелю в труху!"

Хватаю я тут бабку за шиворот, да ставлю на пень. "Щас, -- говорю, -разберемся, кто ты есть." Крестом животворящим осенил ея, гляжу -- не испарилась, стоит на пне, и даже разогнулась вроде. "Ну, -- говорю, -- раз ты вся как есть сущность человеческая, сказывай, в чем претензии имеешь к попу всеспатьевскому. Да гляди, не таи ничего! Ежели проврешься -- не сдобровать тебе будет!"

Бабка видит, значит, что не шучу, ну и смирилась. Села на пенек, я подле, кисет достал, приготовился внимать. Помолчала она недолго, глазами будто бы в даль вглядываясь, потом на меня пристально так посмотрела и начала сказывать:

-- Давно дело было, я еще в девках ходила об ту пору. А уж красавица была! Теперь не разглядишь, так что -- верь слову. А хороша была несказанно, все парни дывались, с вечера и до первых петухов так гуртом и ходили перед домом. Девки, конечно, меня за то не жаловали, сплетни пускали такие, что хуже не сочинить. Но я-то не смотрела, в строгости себя держала, потому как к набожности приучена была с малолетства. В церкву ко всем праздникам, хоть и время было лихое, тайно выходила. Да вот беда -- стал ко мне диакон присматриваться. Как приду, так он все на меня и глазеет. Мне-то не в думу до времени, не к нему чай в церкву хожу, а к Духу Святому. Да тут поп старый, Филарет, преставился. Дьякон ентот, Евлампий, его место и занял. И уж как Филарета схоронили, так и вовсе бес в него вошел -- давай он меня сантажировать: вот, мол, как я славу про тебя по деревне пущу! Я все от него как-то уворачивалась, а тут -- на праздник какой-то молилась Троице, да така, видно, глубокая медиттация случилась, что и не заметила, как служба-то кончилась. Народ-от весь утек, Евлампий тут подходит ко мне сзади: "Попалась, -- говорит, -- шельма!" Так меня голосом его громовым из астралу и вырвало. Я -- бежать. Ан двери-то поганец запер, и окна все тож. Я по церкве бегаю, кричать бы, а голосу нет -- один воздух из груди, без звука. А Евлампий смеется, нечестивец, орет: "Ну обождем, бегай покуда не устанешь!" Сел на лавке, чекушечку с-под рясы достал, выхлестал с горла. Я вижу -- нет смыслу бегать, отдышалась, подхожу к нему. "Чего, -- спрашиваю, -- надо тебе?" А он, значит, прохрюкался с водки и говорит: "Дело такое: ляжешь с шишом. А нет -- будет тебе жизнь дальнейшая хуже чем в геенне огненной. Сдам тебя партогру колхозному как сектантский элемент. Волголаг рядом, сила рабочая на сооружение Рыбинского гидроузла очень как требуется."

Я с перепугу язвить ему не стала: "Пошто тебе меня под шиша подкладывать? Сам-то што же не станешь?" Он в ответ: "Причин тому множество. Во-первых, сам я не могу по слабости своей тебя обходить, зато уж смотреть на енто дело люблю оченно. А потом еще проигрался я в карты шишу и ежели не умилостивлю его, придется ему крест аналойный отдавать. Так что ляжешь ты с шишом, а я, како в писании сказано, буду рядом стоять и в собрании язычников проповедовать. Да мне уж и жалко тебя по правде-то, так уж и быть, сама выбирай -- како место тебе в ентот момент читать." Вот, так и было...

Вздохнула старушка и замолчала. Потом очнулась будто, говорит:

-- Поп ентот и пустил про меня после на всю, как говорится, Ивановскую. Пили они вместе с парторгом на Успение, он ему с пьяных глаз и раструбил!.. А там уж, сам знаешь, как в деревнях новости ходют -- скорость слуха по физике быстрее чем скорость звука. Так и совсем не жизнь мне в людях стала, ушла я в скит. Там все слезы и выплакала. Теперь. Вишь, вспоминаю, а глаза сухие. Да и тебе рассказываю, как приглянулся ты мне, другому бы ни в жизь. И знаю еще, что через тебя правда моя свершится. Вот и весь сказ.

Помолчал я так минут с десять поди, да говорю бабушке: "Страшная у тебя сказка! Одно слово -- темное прошлое. А как же правде-от через меня свершиться? Нешто мне попа всеспатьевского, Евлампия, грохнуть, что ли? Так ведь грех же! Не попусти Господь!" "Да нет, -- бабка говорит, -- пошто же гробить-то ево. Надоть, чтобы ен, так же как и я, в слезах пожил. Ты вот крестик ентот снеси при случае. Правда сама и произойдет."

Взял я крестик у баушки -- старый крестик, кипарисовый, -- положил в карман потайный: "Ладно, -- говорю, бабка, будет по-твоему, сделаю, как сказала. Прости Господи -- крестик передать вроде не грех. Скажи только, как мне домой теперь с телегой ентой выйти."

Встала она с пенька, посох подобрала, огляделась -- солнце-от село уже, смеркается: "Той дорогой, что ты шел ко мне, до деревни твоей двадцать пять верст чепыжами, С телегой ежели, то к завтрашнему вечеру дома будешь." "Эх ты, -- говорю я, -- вот незадача! Че ж делать-то?" Бабка в ответ: "Дак ты по чепыжам-то не ходи, а иди по ентой тропке. Часа через два, в сам раз, к погосту и выйдешь."

Я карту местности представил себе мысленно: "Вот дела! -- говорю, -- Эк меня в таку глушь забраться угораздило?!" Тут меня и осенило! "Твои, -говорю, -- дела, бабка?" "Мои. -- отвечает, -- Я тебя сюда и привела. И азарту в тебе грибами распалила. Да ты не бойся, они настоящи, не потрависся."

Я-то смеюсь уже: "Ладно. Грузди как грузди. Жаль вот только, Зиппу свою на пеньке, видать, на том оставил. Хорошая была Зиппа, настоящая. И заправил только. Так-то и не жаль вроде, да думаю, лешак непременно подберет -- все он выморщить у меня ее пытался, а я не давал -- боялся, что лес подпалит, нехристь. Теперь уж точно, жди беды!"