Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова - Николай Хохлов

Я понимал. Даже излишняя театральность тона Михаила Борисовича больше не резала мне уха.

Молчаливый Комаров, совсем утонув в кожаном кресле, упорно покручивал одной рукой телефонный шнур.

– Как ваш немецкий язык? – продолжал Михаил Борисович, усердно разыскивая что-то в пачке бумаг.

– Не ахти как. В школе учил, чуть-чуть дома. В общем, немного разговариваю…

– Внизу подколото, в самом низу, – бросил вполголоса Комаров Михаилу Борисовичу.

– Ага, вот она! – Михаил Борисович вытянул узенькую полоску бумаги и вернулся ко мне взглядом.

– Так что же? Решили?

– Какие уж там решения, Михаил Борисович. Говорите, с чего начинать.

Михаил Борисович протянул мне полоску.

– Начните вот с этого. Перепишите своим почерком.

Бледно отпечатанный на машинке, видимо, стандартный текст:

«…обязуюсь выполнять задания спецслужбы НКВД СССР по борьбе с немецкими захватчиками.

Все, что мне станет известным по ходу этой работы, буду хранить в полной тайне.

За нарушение настоящей подписки буду нести ответственность по всей строгости советских законов.

Подпись…»

– Подождите, – остановил меня Михаил Борисович. Выберите какой-нибудь псевдоним. Так полагается.

Вспомнились рассказы отца о наших дальних предках с Украины. Но «Больченко» длинновато. Я сократил и написал «Волин».

Подколов подписку обратно к бумагам, Михаил Борисович нажал кнопку на краю стола и сказал сразу и Комарову, и мне:

– Теперь поговорим о конкретной работе.

Почти сейчас же раздался стук в дверь, и в кабинет вошел человек небольшого роста, лет тридцати, курносый, с широким русским лицом, смеющимися глазами и лохматой головой.

Он не спеша подошел ко мне и переглянулся с Михаилом Борисовичем, как бы ожидая сигнала.

– Вы знакомы? – спросил Михаил Борисович голосом, в котором чувствовалась шутка.

– Конечно, Боже мой, Николай! – воскликнул вошедший. – Как дела? Ты что – в армии? Вот уж не ожидал такой встречи.

Последние слова прозвучали довольно неуверенно. «Значит, это он рекомендовал меня разведке», – подумал я.

– Итак, вы уже знакомы? – не то вопросительно, не то утвердительно повторил Михаил Борисович.

– Как же, как же, – отозвался я. – Знакомы. Здравствуй, Сергей. Что ты здесь делаешь?

Сергей усмехнулся и сел без приглашения.

– Вероятно, то же, что и ты. У нас теперь дела будут общие, как видно…

Наступило короткое, немного неловкое молчание.

Я разглядывал Сергея с откровенным любопытством и думал, что в самом-то деле мое знакомство с ним было до сих пор только поверхностным.

Примерно за год до начала войны и он, и я поступили во Всесоюзную Студию Эстрадного искусства. Оба попали в одну концертную бригаду, но особенной дружбы между нами не завязалось. Наверное, из-за разницы в возрасте. Я был новичком на эстраде. Сергей уже много лет работал профессиональным актером. За его плечами было трудное прошлое бывшего беспризорника, затем – музыканта в военном духовом оркестре, шофера-испытателя на автозаводе имени Сталина. Поговаривали, что в армии он вступил в партию. Образования Сергей не имел почти никакого, но, несмотря на это, выдержал экзамены в Театральный институт и, успешно закончив его, стал актером Театра Красной Армии.

Сергей Пальников обладал острым глазом артиста и большим чувством юмора. Поступив в эстрадную студию, он начал писать фельетоны на бытовые темы и сам читал их со сцены. В короткое время он создал себе известность на концертных площадках Советского Союза.

С началом войны партийная организация поручила ему, как видно, принять участие в артистическо-разведывательных планах НКВД СССР.

Михаил Борисович хитро переводил глаза с одного из нас на другого, явно довольный эффектно устроенной встречей. Потом остановился взглядом на мне.

– Ну, что ж, Николай. Сергей будет вашим старшим товарищем по группе. Он член партии, вы – комсомолец. Будете представлять коммунистическое ядро будущей эстрадной бригады. Партдокументы оставите у нас и свою партийность держите в секрете. В вашу группу мы наметили еще двоих. Двух девушек. Обе они беспартийные. Вы встречались с ними в эстрадной студии. Одна из них – певица Тася Игнатова – как говорят, ваша хорошая знакомая…

Я с укором посмотрел на Сергея, но тут же решил счетов не сводить и ответил, пo возможности, безразлично.

– Да, я знаю ее по студии…

– Ну, и Нину-жонглершу вы тоже должны знать, – продолжал Михаил Борисович. – Не так ли? Коллектив, как видите, набирается интересный. За вашу работу на эстраде я не беспокоюсь, а вот по поводу других вещей давайте поговорим конкретно.

И мы начали разговаривать конкретно.

В начале октября месяца вместе с потоком «эвакуировавшихся» уехали в Ташкент моя мать и младшая сестра. В квартире отчима, по московским условиям большой и удобной, никого, кроме меня, не осталось. Единогласным мнением «коммунистического ядра» будущей эстрадно-боевой группы квартиру было решено превратить в штаб для нашей четверки.

Я уже вернулся работать в Эстрадно-концертное объединение, заявив во всеуслышание, что батальон послали на фронт, а меня как белобилетника вернули к гражданской деятельности.

Все вчетвером – Тася, Нина, Сергей и я – устроились в одну эстрадную бригаду и начали выезжать на концерты во фронтовые части. Днем выступали у самой линии фронта, а вечером успевали еще вернуться в Москву. Так близко подошел фронт к городу.

Но на концерты старались выезжать нечасто. Основное наше время было занято подготовкой для будущей партизанской работы в занятой немцами Москве.

Для большинства москвичей эти зловещие слова – «занятая немцами Москва» – прозвучали бы тогда еще невероятной, невозможной бессмыслицей. Но в высших правительственных кругах уже был отдан приказ – готовить город к эвакуации.

В проходных будках заводов появились первые списки сотрудников, отвечающих за вывоз оборудования. На вокзалах стали скапливаться тысячи людей, которым «по секрету» сообщили, что лучше выехать в тыл. Началось уничтожение документов и важных бумаг в министерствах и учреждениях. Даже в школах спешно сжигали архивы и списки учащихся. К середине октября паника начала медленно расползаться по городу. Слишком многие стали понимать, что судьба столицы висит на волоске.

Улицы по вечерам были безлюдны и мрачны. По главным магистралям, звонко стуча подковами сапог, бродили пары военных патрулей. В темных закоулках время от времени с неожиданно лиричным звоном рассыпались в куски витрины продовольственных магазинов, а иногда и ювелирных. Виновников редко ловили, а поймав – расстреливали, не церемонясь. Город был на осадном положении.

Многие покинули Москву в те дни. Но многие и остались. По самым разным причинам. Для четверых артистов Московской эстрады – Игнатовой, Мещеряковой, Пальникова и Хохлова – причина была простой – задание советской разведки.

Идейный автор «артистическо-разведывательной бригады» подполковник госбезопасности Михаил Борисович Маклярский решил в первую очередь снабдить нашу четверку следующими, по его мнению самыми необходимыми, вещами: запасом продуктов, как самой сильной валютой военного времени, и резервом советских денег на случай, если они не будут аннулированы.

И то, и другое – для оплаты агентуры, взяток чиновникам и прочих повседневных расходов разведработы.

Для выполнения же боевых заданий Михаил Борисович решил создать на нашей штаб-квартире склад оружия и боеприпасов.

В один из октябрьских дней Сергей и я появились на углу Кисельного переулка, наискосок от продуктовой базы НКВД СССР. Наше начальство старалось не вызывать нас в здание НКВД, чтобы мы не примелькались там или не были замечены кем-либо из непосвященных.

С противоположной стороны улицы медленно подошел Комаров, почти сгибаясь под тяжестью двух серых мешков, совсем не гармонировавших с элегантным синим пальто. Он сбросил мешки на тротуар, облегченно вздохнул, поправил сбившийся галстук, шепнул: «Несите так, чтобы не видели», – и исчез, оставив нас в некотором недоумении по поводу его совета.

Дома, собравшись вчетвером вокруг таинственных мешков, мы развязали первый и с удивлением увидели, как из него посыпалось несметное количество спичечных коробок, затем бульонных кубиков, так на полмешка, и десятки консервных банок одной и той же комбинации – свиного сала с фасолью. Сюрприз другого мешка был большим – копченое сало и кусковой сахар. Сахар, наколотый большими серыми обломками, лежал внизу. На него были набросаны пласты сала. Кристаллы соли осыпались вниз, сахарная пудра поднялась вверх и в результате, как долгое время потом шутил Сергей, нас торжественно наградили в октябрьские дни соленым сахаром и сладким салом. Но на самом-то деле для военного времени эти мешки были настоящим богатством. После короткого и бурного совещания богатство было сложено в мамин диван.