Молодые львы - Ирвин Шоу

— Спасибо, — поблагодарила Маргарет. Христиан кивнул и, закурив, сел рядом. Удобно откинув голову на спинку скамейки и прищурив глаза, они молча любовались видом вздымавшейся перед ними горы. Извилистой струйкой поднимался дымок, и первая в это утро сигарета показалась Маргарет крепкой и вкусной.

— Как чудесно! — воскликнула она.

— Что именно?

— Горы.

— Это враг! — пожал плечами Христиан.

— Что, что? — переспросила Маргарет.

— Враг.

Маргарет взглянула на него. Глаза его сузились, губы были крепко сжаты. Она снова стала рассматривать открывавшуюся ее взгляду картину.

— Почему вам не нравятся горы?

— Это же тюрьма, — ответил он, переставляя ноги, обутые в изящные, высоко зашнурованные ботинки с пряжками. — Для меня, конечно.

— Почему вы так говорите? — удивилась Маргарет.

— А вы не думаете, что это идиотизм — растрачивать вот так свою жизнь? — зло усмехнулся Христиан. — Мир рушится, человечество борется, чтобы выжить, а я тем временем учу всяких толстушек, как скатываться с горы, чтобы не свалиться вниз лицом.

«Ну и страна! — несмотря на отвратительное настроение, мысленно улыбнулась Маргарет. — Даже у спортсменов Weltschmerz[7]».

— Но если вам не нравится, — вслух продолжала она, — почему вы тут живете?

Дистль ответил невеселым беззвучным смехом.

— Я прожил семь месяцев в Вене: здесь я уже не в силах был оставаться. Я думал, что найду там какую-нибудь разумную, полезную работу, пусть даже очень трудную. Мой совет вам — не пытайтесь в наше время получить в Вене работу по душе. Что касается меня, то я в конце концов устроился помощником официанта в ресторане — подавать тарелки туристам. Вот я и вернулся сюда, домой. Тут по крайней мере вы можете прилично заработать на жизнь. Вот вам и Австрия — за чепуху платят хорошие деньги. — Дистль покачал головой. — Простите меня, — неожиданно закончил он.

— Простить? За что?

— За такие разговоры. За то, что я жалуюсь. Мне стыдно за себя. — Он бросил сигарету, засунул руки в карманы и слегка сгорбился от смущения. — Не понимаю, что на меня нашло. Всему причиной, должно быть, раннее утро и еще то, что мы одни с вами бодрствуем здесь, на горе. Не знаю… Мне почему-то показалось, что вы поймете меня… Ну что здесь за люди! — Он снова пожал плечами. — Скоты! Едят, пьют, наживаются. Вчера вечером мне так хотелось поговорить с вами…

— Жаль, что не поговорили, — ответила Маргарет, Сидя рядом с ним, прислушиваясь к его ровному, звучному голосу, — она понимала, что это специально для нее он так старательно выговаривает каждое немецкое слово, — Маргарет понемногу успокаивалась и уже не чувствовала себя такой оскорбленной.

— Вы вчера так внезапно исчезли, — снова заговорил Дистль. — И плакали, когда уходили.

— Все это глупости, — решительно заявила Маргарет. — Видимо, дело в том, что я еще не совсем взрослый человек.

— Но ведь можно быть взрослым и все же плакать — часто и горько.

«Видно, он хочет дать мне понять, — подумала Маргарет, — что и сам иногда плачет».

— Сколько вам лет? — внезапно спросил он.

— Двадцать один год.

Христиан кивнул с таким видом, словно Маргарет сообщила ему что-то очень важное.

— А что вы делаете в Австрии?

— Не знаю, — нерешительно протянула Маргарет. — Мой отец умер и оставил мне кое-какие средства. Немного, правда, но достаточно. Я решила, что, прежде чем осесть окончательно, нужно немножко посмотреть мир…

— Но почему вы остановили свой выбор именно на Австрии?

— Тоже не знаю. Я училась в Нью-Йорке на театрального художника. Один из моих знакомых побывал в Вене и рассказал, что здесь есть замечательная школа и что тут ничем не хуже, чем в других местах. Во всяком случае, здесь все иначе, чем в Америке, а это очень важно.

— И вы посещаете эту школу в Вене?

— Да.

— Хорошая школа?

— Нет. — Маргарет засмеялась. — Все школы одинаковы. Они, должно быть, хороши для всех, только не для тебя.

Дистль повернулся к Маргарет и серьезно взглянул на нее.

— И все же вам нравится наша страна?

— Да. Я люблю Вену, люблю Австрию.

— Но вчера вечером вы не очень-то восхищались Австрией.

— Нет, — ответила Маргарет. — Я говорю «нет» не об Австрии, — откровенно призналась она, — а о тех людях. Не могу сказать, что они мне понравились.

— На вас подействовала песня, — сказал он. — Песня о Хорсте Весселе.

— Да, — подтвердила Маргарет после короткой паузы. — Я никогда не думала, что здесь, в таком чудесном месте, так далеко от всего…

— Ну, не так уж далеко мы живем. Совсем даже недалеко… Вы еврейка?

«Вот он, этот вопрос, разделяющий людей в Европе», — подумала Маргарет.

— Нет, — ответила она.

— Конечно. Я так и знал. — Христиан сжал губы и перевел взгляд на горы. На его лице появилось обычное для него испытующее, озадачивающее выражение. — А вот ваш друг…

— То есть?!

— Господин, который должен приехать сегодня утром…

— Как вы узнали об этом?

— Спрашивал кое у кого.

Наступило короткое молчание.

«Странный он все-таки человек! — решила про себя Маргарет. — То дерзкий, то робкий, то сухой и мрачный, то деликатный и внимательный…»

— Он, как видно, еврей, — заметил Дистль. В его серьезном вежливом тоне не чувствовалось ни предвзятости, ни враждебности.

— Видите ли, — принялась объяснять Маргарет. — Если рассуждать по-вашему, то, пожалуй, да, еврей. Он католик, но мать у него еврейка и, вероятно…

— Что он за человек?

— Он врач, — медленно продолжала девушка. — Конечно, старше меня. Он очень красивый, немного похож на вас. Очень остроумный: людям в его обществе всегда весело. Но вместе с тем он серьезный человек. Он дрался против солдат у дома Карла Маркса и покинул баррикады одним из последних…[8] Я беру свои слова обратно, — вдруг спохватилась Маргарет. — Глупо рассказывать каждому встречному подобные истории — того и гляди накличешь неприятности.

— Да, да, — согласился Христиан. — Больше ничего не говорите… Но все же он вам нравится? Вы собираетесь выйти за него замуж?

Маргарет пожала плечами.

— Мы говорили об этом. Но… пока не решили. Посмотрим.

— Вы расскажете ему о прошлой ночи?

— Да.

— И о том, как вы рассекли губу?

Маргарет машинально дотронулась до разбитой губы и покосилась на Дистля. Тот сосредоточенно рассматривал горы.

— Вчера ночью у вас побывал Фредерик, не так ли?

— Да, — тихо отозвалась Маргарет. — Вы знаете о Фредерике?

— О Фредерике знают все, — резко ответил он. — Вы не первая выходите по утрам из этой комнаты с синяками.

— Но разве ничего нельзя было сделать?

Христиан хрипло рассмеялся.

— «Милый, живой юноша!» Если верить сплетням, то многим девушкам это нравится, даже тем, кто поначалу сопротивляется. Маленькая деталь, придающая пикантность гостинице фрау Лангерман. Фредерик — местная знаменитость. Здесь все к услугам лыжников: фуникулер, пять ручных буксиров, пятиметровый слой снега и… изнасилование по местному способу. Видимо, Фредерик не решается заходить слишком далеко, если девушка сопротивляется по-настоящему. Ведь вас он оставил в покое, правда?

— Да.

— Но в общем-то вы провели отвратительную ночь. И это в доброй, старой Австрии называется радостной и счастливой встречей Нового года!

— Боюсь, это лишь небольшая деталь общей картины, — заметила Маргарет.

— Что вы имеете в виду?

— Песню о Хорсте Весселе, нацистские разговоры, избиение женщин, в комнаты которых врываются силой…

— Чепуха! — громко, с неожиданной злостью оборвал ее Дистль. — Не смейте так говорить!

— А что особенного я сказала? — удивилась Маргарет и почувствовала, что к ней вновь, без особых, казалось бы, причин, начинает возвращаться беспокойство и страх.

— Фредерик пробрался в вашу комнату не потому, что он нацист. — Христиан снова перешел на спокойный и терпеливый тон педагога, каким он разговаривал с ребятишками в группе для начинающих. — Фредерик поступил так потому, что он свинья. Он плохой человек, который по случайности стал нацистом, и в конечном счете настоящего нациста из него никогда не выйдет.

— А вы нацист? — спросила Маргарет. Она сидела неподвижно, уставившись в землю.

— Я? Конечно, нацист. Вас это шокирует? Ничего удивительного. Вы начитались этих идиотских американских газет. Ведь мы едим детей, сжигаем церкви, малюем губной помадой и человеческой кровью на спинах монахинь непристойные рисунки и водим их нагишом по улицам, выращиваем людей на специальных фермах и так далее и тому подобное. Это было бы смешно, если бы не было так серьезно.

Наступило молчание. Маргарет захотелось немедленно встать и уйти, но прежняя слабость вновь охватила ее, и она побоялась, что тут же свалится в снег, если попробует подняться. Она испытывала жгучую боль в глазах, ноги налились тяжестью, словно она не спала несколько суток подряд. Жмурясь, она посмотрела на спокойные белые горы; сейчас, после восхода солнца, они как бы отодвинулись на задний план и уже не казались такими внушительными.