Целый осколок (СИ) - Ясный Дмитрий

Город замер, город затих. И лишь только ранним утром, и поздним вечером, по улицам стремительно скользили бессловесные безликие тени — это добрые горожане спешили на службы, в мастерские, в свои лавки и обратно. Или не скользили, а мертвенно-тихо сидели по домам под запорами, засовами, замками и трепетно дрожали, доедая последний ломоть черствого хлеба и мелкие моченные яблоки, отчаянно страшась выйти за порог дома. Неизбывный страх грубо и властно возлег на город и взял его, как мордатый здоровяк-наемник испуганную служанку трактира.

Сколько было тогда произведено арестов подозрительных и подозреваемых? Десятки? Сотня? Скольких «ночных людей» взяли на их хавирах, лежках, в тайных убежищах? Тоже сотня? Или две сотни? А сколько было раскрыто злоупотреблений городских властей и даже обнаружено двое павших, поклоняющихся Совершенным и их покровителя эльдарам.

Как тогда возбудились отцы-инквизиторы! Как забегали, метя подолами своих ряс все углы, улицы, ступени! Вот же они, подозреваемые в убийстве! На дыбу их! Каленным железом жечь! Все-все, расскажут, во всем покаются! Уу, демоны!

Но впавших в ересь через день в железной клетке увезли в Астурийскую обитель, а дело так и продолжило буксовать на месте. А потом и вдруг все, мертвая тишина. Более никаких результатов, более никаких вариантов у следствия. Ни арестов, ни задержаний ничего. Убийца отца-инквизитора не найден, орудие преступления тоже. Даже никаких разных, достойных рассмотрения и откровенно глупых, версий не выдвинуто. Затем в течении недели все как-то заглохло, затихло, успокоилось. Рассосалось, размылось и исчезло, как исчезают круги на воде от брошенного камня. Инквизиция, представители орденов, Сестры Битвы, Ангелы Смерти и технобратья неожиданно и враз за один день покинули город, и чуть осмелевшие горожане осторожно выглядывали на внезапно опустевшие улицы, блестя льдинками затаенного страха в глазах.

Но почему так? И почему столь любопытные показания стражника второго класса были оставлены без всякого внимания? Ведь этот документ уже тогда был в архивах приората. Или не был? Но кто-то же допросил стражника, кто-то же занес его слова на эту необычно белую бумагу?

И почему никто не начал розыск стражника и неизвестного, таинственно исчезнувшего из камеры? Знали же об этом, знали! И тот, кто допрашивал, и тот, кто вел протокол допроса и тот, кто, кто фиксировал отсутствие стражника на службе. И кто выписывал разрешительный ордер на допросную. И выдавал ключи. Слишком много человек, слишком много глаз — нереально надежно скрыть и стереть все следы и признаки.

Кстати, кто это, как его имя? Кто опрашивал? О, гнусный Покровитель и проклятые Господом приспешники его!

В бешенстве отброшенный лист плавно спланировал на пол, бесстыже светя протертыми скребком участками на месте имени и имен.

Значит, это точно подлог. Продуманный и умело осуществленный. Кто-то, неизвестный ему, но имеющий доступ в этот кабинет, вложил эти листы в общую стопку, чтобы подтолкнуть его, подсказать ему. Подтолкнуть куда и что подсказать? Что нужно искать неизвестного со связанными руками и мешком на голове? И где же его искать? В мастерских, в кузницах? А может это револьвист, винтовальник или солдат какого-то барона или виконта, ведь они тоже имеют дело с порохом и могут легко заполучить подобные отметины на руках. А уж высоких ростом и сильных мужчин там не счесть. Сколько уйдет времени и сил без всякой надежды на хоть какой-то результат? Дни, десятки дней или уж сразу не мелочась, месяцы? Нет, это глупо и бессмысленно. Только удача или чудо помогут ему. Но чудес не бывает.

Тогда может быть, ему необходимо расследовать убийство стражника? И как расследовать? Обыскать весь пригород и весь Нуэлльский лес? Заглянуть под пока еще недвижимый лед на самое дно реки? Спуститься в скромные размером городские катакомбы? Да-да, только об этом он и будет думать всеми днями. Ему опять же ему потребуется чудо, чтобы наткнуться на труп стражника на столь огромной территории. Ну а с чудесами и их существованием, уже определились.

Кстати, а почему он не задается другим вопросом и вопросами? Отчего так? Что этому помешало, что его отвлекло? Почему он не думает о том, кто подложил эти бумаги? Ведь если этот неизвестный станет ему известен, то…

То может он и узнает чье слово и чья воля — это расследование поручила ему. Поручила вдруг, по прошествии целых двух месяцев. И поручено оно ему, юному легату-следователю, а не более достойному и опытному любому другому отцу-инквизитору.

Вот только…. А стоит ли узнавать, и какова будет стоимость этого знания? Леонардо глубоко задумался размеренно, вышагивая от стены до стены и не услышал ни шум шагов приближающихся к его кабинету, ни скрип открывающейся двери.

— Милорд! Ваш обед!

Леонардо вздрогнул, резко развернулся на голос и скрип открывшейся двери. Ладонь упала на оголовье «парадного» кинжала, судорожно сжалась, и тут же расслабилась, стекла киселем пальцев с рукояти оружия. Он испугался! Какой позор! Пусть и на мгновение, но поддаться страху! И от чего? От голоса его доброго слуги?!

— А, Бруно! Это ты… Что, уже полдень?

— Да, милорд, полдень. Время обеда. И вот он, ваш обед, ваше сиятельство. Отварное мясо курицы с травами, тушенные овощи и подогретое виннское. И еще ягодный пирог — голос Бруно наполнился неприкрытым сомнением — Кухарка утверждает, что он с малиной, и что ягоды с ледника. А вода с родника.

Нет, не видел Бруно его испуга. Или «не видел».

Леонардо прошел к креслу, неторопливо убрал бумаги в стопки, ребром ладони подравняв края. Расстегнув стальные пуговицы, небрежно бросил одежду на широкий сундук. Усевшись в кресло, назидательно поднял указательный палец вверх и произнес скучным и пыльным голосом:

— Вступая же в лоно нашей матери Церкви, либо беря на себя временное бремя служения Ей, отринем же все мирские различия свои и будем именоваться лишь братом или сестрой, отцом или матерью. Тот же кто в Мире был высок положением и рождением своим, может просить и только просить, именовать себя монсеньор или же видам. Ты это забыл, Бруно?

— Это очень не нравиться Его Светлости, вашему отцу, милорд. Он считает это принижением чести рода. Рода Раннийских владетелей. И это не нравиться мне, вашему верному Бруно. Сыну великого герцога и его наследнику…

— Довольно! Замолчи, Бруно! Мне это надоело!

Голос Леонардо с капризными нотками грубо оборвал фразу крепко сложенного мужчины, с неимоверно широкими плечами, длинными мускулистыми рукам, наголо обритого и жемчужной серьгой в правом ухе. Еще у мужчины имелось три глубоких параллельных шрама на челюсти, спускающиеся на шею, как раз под серьгой. Словно кто-то когтистой лапой пожелал вырвать серьгу из его уха, но промахнулся. Обритая же голова скрывалась под фиолетовым платком плотной ткани с узлами, повязанным так, как вяжут на голову подобные платки «морские люди». На широком поясе мужчины висели три открытые кобуры с огромными, брутальными, без всяческой отделки, капсульными револьверами. Два шестизарядных монстра спереди, грузно свисают на бедра, третий же за спиной, стальным овальным кольцом завешанный в почти горизонтальное положение. Широкий проклепанный ремень скрипит и провисает под их тяжестью, тянет в овал кольца наплечных ремней. А наплечные ремни льются волнами по широкой груди, пересекаются на шерстяной ткани черной куртки полосами грубой кожи, уходят, расширяясь лопастями на плечах за спину, спускаются к поясу. И сильно отвисают вперед под тяжестью ножен с кинжалами, закрепленными рукоятями вниз и снаряженными барабанами для револьверов в специальных «кармашках». Левого широкого и короткого, почти тесака, и длинного правого, с сильно зауженным лезвием. Убрать еще полсантиметра и это будет стилет, а не добрый кинжал. На негласный запрет нахождения в приорате с оружием, мужчина плевал с самой высокой кампаниллы. Сапоги мужчины имели медную оковку носков и так же как нагрудные ремни, щеголяли начищенными бронзовыми бляшками. Из голенища левого сапога, из специально вшитого клина кожи, торчала костяная рукоять короткого ножа. С левого бока, чуть покачиваясь при его движениях, врагам Бруно угрожала острым конусным оголовьем тяжелая боевая шпага.