Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти - Джозеф Рейнгольд

С античных времен религиозная и философская мысль разделяли идею имманентности смерти. «Для всех созданий смерть уготована изначально» говорит Талмуд. Сенека писал, что «даруя жизнь, она, с первого же часа, посягает на нее», а сэр Thomas Вrowne отмечал, что «мы живем со смертью и умираем не мгновенно». Фейербах говорит, что «с самого рождения смерть таится в нашем мозге костей». Simmel уверен, что смерть с самого начала граничит с жизнью; смертный час является просто последней фазой непрерывного процесса, начавшегося еще при рождении. (18)

Абстрактная идея о непрерывности и, следовательно, неизбежности смерти резко расходится с личной установкой по отношению к смерти. Смерть – это нечто, «противоположное» жизни, происходящее случайно или по чьему-то злому умыслу. Она является несомненным фактом, но в то же время кажется невозможной для себя лично. Не может смерть быть и полным исчезновением потому, что то, что делает человека существом, наделенным сознанием, продолжает существовать и после физической смерти.

Еще один вопрос абстрактного свойства заключается в том, является ли смерть, воспринимаемая как тотальное уничтожение, абсолютным обесцениванием всех ценностей, или целью, или достижением цели? Утверждение Freud, что «целью всей жизни является смерть» (17) вытекает из его представления об инстинкте смерти, и в этом смысле все биологи и философы, считающие смерть неотъемлемым свойством жизни, рассматривают прекращение существования как конечную цель жизненного процесса. В позитивном значении, если взглянуть на смерть в процессе эволюции, она есть ничто иное, как плата за движение вперед и социальный прогресс. Смерть – «это уловка Природы, дабы создать еще более буйную жизнь» говорит Гете. По мнению de Chardin (19), для современного этапа человеческой эволюции, или «ноогенеза», (того, что Джулиан Хаксли называет «психологической эволюцией), …«смерть является постоянным, необходимым условием замены одного индивидуума другим в процессе существования», «необходимым рычагом управления в механизме жизни».

Но в чисто психологическом смысле, может ли завершение жизни считаться достижением? Jung (20) убежден, что коллективное бессознательное побуждает относиться к смерти как к выполнению жизненного предназначения и к цели жизни в чистейшем смысле, а не как к простому бессмысленному прекращению существования. «Каждый, кто придерживается рационалистической точки зрения на этот предмет, психологически изолирует себя, а также идет против своей собственной человеческой природы». Подобным же образом Eissler (9) рассматривает смерть как исполненный значения процесс, в котором предшествующая жизнь находит свое завершение, и посредством которого все предшествующие жизненные процессы сходятся в одну точку. Он основывается на предположении, что человеческая смерть всегда является конечным результатом всей его жизненной истории, и не может произойти вне связи с динамическим развитием личности этого человека. В этом случае смерть является необходимым, логическим и осознаваемым результатом жизненного процесса. По моему мнению, это крайнее выражение психического детерминизма весьма уязвимо; хотя в некоторых случаях смерть можно представить себе как некое завершение динамических тенденций, само это завершение вовсе не является выполнением предназначения. Хотя некоторые личные побуждения могут найти свое удовлетворение в связи со смертью, все же ее абстрактное значение как исполнение некоего предназначения кажется мне мистическим.

Marcuse (21) считает, что позитивная установка по отношению к смерти возникла в ходе исторического процесса. Он указывает, что, по мере развития западного мышления, интерпретация смерти варьировала от понятия смерти как простого естественного явления до идеи смерти как цели жизни, отличительной черте человеческого существования. «Восхваление» смерти берет свое начало именно здесь: смерть придает жизни «смысл», она – предваряющее условие «истинной» жизни человека. Осознанное принятие смерти считается прерогативой человека, знаком его свободы. Marcuse видит «странный мазохизм» в тенденции некоторых философов превращать бессмысленное и жестокое явление в экзистенциальную привилегию. Значение смерти, по его мнению, эмпирическое и поэтому, в конечном счете, историческое. Существует необходимость пожертвовать жизнью отдельного индивидуума ради того, чтобы продолжалась жизнь «целого», – не вида как такового, а совокупности социальных институтов и отношений, установленных людьми. Без подтверждения своей приоритетности эта совокупность может оказаться под угрозой разрушения. Он даже предполагает, что инстинкт смерти не является в первую очередь биологическим, но стал «второй натурой» под воздействием цивилизации.

Мы не можем дать точное определение абстрактной экзистенциалистской концепции смерти потому, что экзистенциализм имеет дело с конкретным человеком и с непосредственностью его личного опыта. Также мы не можем поместить экзистенциализм ни на сторону, придерживающуюся мнения об ограниченности жизни, ни на сторону, считающую ее бесконечной, так как в то время как одна школа трактует смерть как небытие, другая выступает за бессмертие в религиозном или метафизическом контексте. Для Сартра (Sartre) (23) смерть это то, что в принципе уничтожает весь смысл жизни; для Heidegger (24) встреча со смертью дарует «аутентичность» существования и «великую радость». Тем не менее, экзистенциалистская интерпретация тревоги будет здесь уместна, и для ее освещения я буду основываться на онтологическом анализе Tillich (25).

Если смерть является полным уничтожением, то никакие абстракции не могут «объяснить» ее. Как говорит Sternberger (26), ужас и абсурдность смерти невозможно преодолеть интеллектуализацией. Большинство людей способны примириться с тем, что они смертны, только если есть уверенность, что со смертью существование не прекращается. Результатом этого коллективного запроса явилось появление второй группы моделей смерти, которые отрицают окончательный характер смерти и предполагают наличие каких-либо форм бессмертия. Вне зависимости от того, на чем они основываются и каким целям служат, теологические и метафизические концепции перехода в другое состояние могут быть признаны абстрактными значениями смерти.

У всех великих религий есть своя эсхатологическая доктрина и все они провозглашают ту или иную форму загробного существования, будь то бессмертие души, воскрешение, или реинкарнация. Считается, что именно желание вечной жизни обуславливает существование религии или, по крайней мере, поддерживает веру в Бога. «Религия», писал William James (27), «для большинства представителей нашей расы означает бессмертие и ничего более. Бог – поставщик бессмертия». Однако религия необязательно появляется из-за желания бессмертия: так, в иудаизме вера в Бога не сопровождается идеей загробной жизни; вера в Бога не умерла и с приходом Просвещения.

Choron (28) утверждает, что обзор взглядов выдающихся философов показывает, что философская мысль, в целом, отрицает существование бессмертия для индивида. Это не означает, что философы не предпринимали попытки найти неэсхатологическое обоснование бессмертия. Создается впечатление, что, по крайней мере, в некоторых случаях аргументация является надуманной, и представляет собой попытку подвести рационалистическое обоснование под то, что философ черпает из догматических представлений или из страха перед своей собственной смертью. Борьба между натуралистическим отношением к смерти и невыносимостью мысли о полном исчезновении ясно прослеживается в работах Unamuno (29). Некоторые из метафизических доводов становятся слишком обезличенными, чтобы иметь отношение к реальной проблеме, например, остается ли то, что определяет сущность человека, после его смерти. Эти доводы валидны в качестве философских предположений, но не имеют значения для тех, кто надеется продолжить существование как личность после своей кончины. Что касается меня, то я не нахожу утешения в таких концепциях, как «Идеи» Платона, «метаморфозы» (Лейбниц), рассуждениях о неподдающемся разрушению человеческом разуме (Спиноза), о продлении существования до бесконечности, дабы удовлетворить нравственную потребность в добродетели (Кант) и о невозможности небытия в безграничной вселенной (Бруно).

Индивидуально-психологические концепции смерти

Экзистенциальные модели смерти принадлежат к индивидуальному опыту и, следовательно, бесконечно многообразны. Так много людей встречаются с определенными обстоятельствами, придающими смысл смерти, что ее значение, имея общую для всех почву, может даже быть ошибочно принято за нечто в структуре бытия. По моему мнению, это является основой для концепции смерти как несчастного случая и тревоги во всей своей многозначности. Помимо этой, возможно, универсальной интерпретации, мы можем открыть множество смыслов для одного и того же человека, а не только для коллектива. Только глубокая эмпатия в психотерапевтической обстановке может помочь в понимании того, что смерть означает для другого человека. Наиболее проникновенные образы умирания, равно как и реакция на них, формируются задолго до развития эмпирического знания о смерти. Более того, из-за того, что они находятся в подсознании, в представлениях одного и того же человека могут существовать противоречащие друг другу дополнительные значения; таким образом, встречаются идеи о смерти как об избавлении от зла и как о самом зле, о смерти как о возлюбленном или спасителе и о ней же как о разрушителе, смерть то представляется удовлетворением потребности в любви, то невозможностью удовлетворения любых потребностей, в ней видится то нарциссическое совершенство, то полный крах. Эти представления лишь на уровне логики противоречат друг другу, но каждое значение или установка основывается на жизненном опыте. Эти глубинные значения являются определяющими в отношении индивидуума к смерти, и их следует отличать от сознательно принимаемых, «концепций», которые, как правило, оказывают лишь незначительное влияние.