Испепеляющий яд - Аскольд Шейкин

Шорохов вскинул руки:

— Сколько на меня навалилось!.. А с главным вашим?.. Я мог бы сегодня его повидать?

— Он занят. Вообще в ту дверь входят не сразу.

— А господину Манукову что я могу говорить?

— Только то, что вы у нас были.

— Ну а…

— Потом. Все остальное потом, — увлекая за собой Шopoхова, "Федор Иванович" отступал к выходу. — Потом. Все остальное потом…

Таганрог всегда нравился Шорохову. Распростершись на высоком мысу, этот город открыт солнцу, свежему ветру. Он словно бы парит над бескрайним морским простором.

Такое ощущение возникло у Шорохова и теперь, когда, покинув Американскую миссию, он с высоты Воронцовского бульвара, протянувшегося у южной окраины города, смотрел на море. Береговая полоса оставалась где-то внизу. Казалось, что от подножья поросшего деревьями и кустами склона сразу начинается перламутровая водная гладь, беспредельная, потому что вдали она сливалась с осенним перламутровым небом, и где кончается небо, где начинается море, различить было нельзя.

"Дорофеев", «Сислей» — пустяки. Вообще может быть чепухой. Но как поступать дальше? Настаивать: "Человек серьезный. Прежде твердо договоримся"?.. Или какое-то сообщение сделать, прислать с нарочным? Станут еще раз выведывать, кто да что этот Шорохов. Осторожны. Вчерашняя слежка их дело. Будет она и сегодня.

И понятно, зачем Мануков затеял это приглашение в миссию. Человека, который о тебе знает слишком уж много, приблизь, обрати в подчиненные, займи мелочевкой: "Какая шинель? Какие сапоги?.." Сам-то Мануков во время казачьего рейда к нижним чинам не очень тянулся. На равных говорил с генералами. В Москве побывал, чтобы с большевистской стороны оценить подвиги Мамонтова…

Тронули за плечо. Обернулся: Чиликин.

Шорохов глянул вдоль аллеи в одну, в другую сторону. Поблизости никого больше не было.

— Простор! — Чиликин тоже оглянулся. — Жить бы да радоваться.

— Вполне, — согласился Шорохов.

Что дальше говорить этому человеку, он не знал.

— Удивлены? — спросил тот. — Но город-то крохотный. Каждый на виду. И смею спросить: в Земском союзе больше не появлялись?

— Зачем?

— Огорчены?

— Нет. Сало, мясо — мой обычный товар. Дешевле никто не поставит. Будут торги, определится.

Чиликин взял его под руку:

— Не надо стоять.

Аллею, по которой они шли, рассекала площадка с памятником Петру Первому. Отлитый в бронзе молодой царь с подзорной трубой в руках высился на цоколе из полированного коричневого камня.

Дама, не молодая, в темном пальто, в серой шляпке с вуалью привлекла к себе внимание Шорохова. По мере того, как они с Чиликиным обходили памятник, она тоже обходила его, но так, чтобы все время им заслоняться. Филер?

— Я бы не прочь чего-нибудь съесть, — сказал Шорохов.

Заведение, в которое они затем зашли, было не очень высокого пошиба. Пальто здесь если снимали, то вешали на спинку собственного стула, публика выглядела неказисто.

Офицант, наконец, подошел, принял заказ, удалился.

— Вы, — сказал Чиликин, — как понимаю, не позже чем завтра утром возвратитесь в Ростов. Скажите вашему Манукову: я могу передать ему полную опись всего, что генерал Мамонтов вывез из красного тыла. Разумеется, не бесплатно. Такая роскошь не для меня. В николаевских деньгах пятьдесят тысяч. Не очень и много.

Шорохов рассмеялся:

— Помилуйте! Ваш приятель вчера говорил, что трофеи переданы в Центральный банк. Николай Николаевич там опись получит. И притом: опись! Сама по себе, что она даст?

Чиликин качнул головой в сторону входа:

— За нами следят. Тот оцепеневший субъект.

Выждав с минуту, Шорохов взглянул в ту же сторону. За столиком почти у двери, спиной к ним, сидел человек, который вчера шел за ним от вокзала.

— Но зачем ему себя нам показывать? — спросил Шорохов. — Мог стоять за портьерой, ждать на улице.

— Мог, но не стал. Мало ли?.. Так вот, повторю: полную опись. Вы меня слушаете?.. Так и скажите: «Полную». Он поймет. И заметьте: господин Ликашин вчера на это намекал. Такие люди, как он, на ветер слов не бросают.

Манукову, высокому заокеанскому эмиссару, предлагалось спешно прибыть в Таганрог! Наглость. Или козловский издатель-редактор действительно владел документом достаточно важным. Купить самому. Если ничего стоящего не окажется, предложить Манукову, "Федору Ивановичу", наконец. Мол, представился случай, рискнул. Не очень и обманет, в общем. Правда, отдаст почти всю нынешнюю наличность. Сложность немалая.

Опасливо косясь на филера, Чиликин продолжал:

— Телеграфируйте, телефонируйте. До Ростова семьдесят верст. Поезда ходят. Может, наконец, выехать на авто.

— А если я его не застану в Ростове?

— Ваши заботы. Послезавтра я уезжаю. Вообще из России, — он еще раз качнул головой в сторону филера. — И, знаете, я ухожу. Завтра под вечер зайдите. Торжковская восемь. На подоконнике будет гореть лампа. Дверь окажется не на запоре.

— Нам еще не подали.

— Пойдемте. Все гораздо серьезней, чем полагаете.

Они вышли на улицу.

— Разойдемся на перекрестке, — сказал Чиликин.

Они так и сделали, но, едва свернув за угол, Шорохов остановился. Темнота только начала сгущаться. Улица еще просматывалась на всю длину. Шли какие-то женщины, старики. Никого больше.

Так что же? Слежка была вовсе не за Чиликиным, а за ним самим, как и вчера? И теперь этот человек в сером пиджаке, в галифе за ним наблюдает?.. Но тогда то, как он, Шорохов, сейчас ведет себя, глупость вдвойне. Уходить. Ничего больше не остается. Филер проводит до гостиницы, потом кому-то где-то об этом доложит. Примут к сведению. И что из того?..

На следующий день, под вечер, Шорохов пришел по чиликинскому адресу.

Дом был кирпичный, в один этаж. Высокое крыльцо с чугунным, узорчатым козырьком вело к дубовой двери с темной от времени бронзовой ручкой в виде гусиной шеи. Еще издали заметил: на подоконнике, за шторой, тусклый огонек. Оглянулся. Улица пустынна, сумерки. Отчетливо что-либо можно различить лишь шагов на сто, не больше.

Помнил: "Дверь окажется не на запоре". Но дверь-то еще и приотворена! Об этом Чиликин не говорил. Что бы ни было, а входить надо.

Не вынимая из кармана наган, Шорохов наощупь перевел предохранитель, снова огляделся. Безлюдье, прежняя тишина.

Перешагнул порог.

В прихожую выходило три двери. Толкнул правую. Она верней всего вела в комнату, где на подоконнике горела лампа. Сразу увидел Чиликина. Oн лежал на полу лицом вверх. Глаза были открыты. У головы темным кругом растеклась кровь.

Шорохов отступил в угол комнаты, в черный прямоугольник, образованный тенью распахнутой двери. Оттуда оглядел комнату.

На полу, среди канцелярских папок, бумажек — перевернутые ящики письменного стола.

Вытащили, вывалили все, что в них было.

Дверцы книжного шкафа распахнуты, книги разбросаны по полу, многие из них раскрыты веером.

Искали какой-то листок, конверт, который мог быть в книгу заложен.

Стулья тоже перевернуты. Кожа сидений вспорота. Искали и там. Значит, в ящиках, в книгах, того, что интересовало, не нашлось.

Тишина по-прежнему была полной. Ни с улицы, ни из глубины дома не доносилось никаких звуков.

Поднявшись на цыпочки, Шорохов подошел к Чиликину, наклонился, приложил руку к его груди. Мышцы одеревянели. Пригляделся: кровь на полу — сухое пятно. Убит не меньше шести часов назад.

Но почему горит лампа на подоконнике? Притом — керосина убыло не так много. Зажгли, самое большее, час-полтора назад.

Знали, что должен придти Мануков? Поджидали?

Шорохов еще раз склонился над трупом Чиликина.

Костюм не смят, руки спокойно вытянуты.

Не сопротивлялся.

Что же тут было?

Пуля вышла и верхней части лба, у кромки волос. Стреляли сзади, в затылок, притом снизу вверх. Объяснить можно только так: убили неожиданно, скорей всего в приятельском разговоре, незаметно занеся руку с револьвером за спину. Предательство. Что еще и могло быть?

Шopoxoв снова отступил в темный угол.

Итак, убили. Потом приступили к обыску. Начали с письменного стола. Вывернули ящики. Перерыли книжный шкаф. Перетрясли книги. Взялись за стулья. Вспороты сидения трех. Четвертый стул пощадили. Значит, то, что искали, нашли. Или — кто-то помешал. Не он ли своим приходом?

Шорохов услышал тяжелые вздохи. С ужасом перевел глаза на Чиликина. Жив?

Другое! Шум чьих-то шагов.

Выхватив наган, прижался спиной к стене.

Лампу смело с подоконника.

Успел удивиться: "Где же звук выстрела?"

В комнате была еще одна дверь. От удара она распахнулась. В темноте какой-то человек пробежал мимо Шорохова.

Уходить и ему? У крыльца напорешься на того, кто только что пробежал.