Кодекс состоятельных. Живи, как 1 процент населения в мире - Пол Салливан

Конечно, моя встреча с Tiger 21 оставила во мне неуютное чувство ненадежности моих финансовых решений. Но, кроме того, она пробудила во мне любопытство: я захотел узнать, что другие люди думают о деньгах. Той осенью начались протесты («Захвати Уолл-стрит»). Видя людей, которые разбивали лагеря протеста против по-настоящему богатых людей – вроде членов Tiger 21, как мне подумалось, – я зашел на сайт IRS, чтобы узнать, что нужно, чтобы стать одним из одного процента богатейших людей мира. Я знал, что мы живем среди богатых людей, но мы точно не считали себя богатыми. Примерно 50 % американцев – и бедных, и богатых – думают, что они представители среднего класса, эта цифра удивительно постоянна, и мы ничем не отличались. Я мог бы сказать «высший средний класс», в зависимости от того, кому я это говорю. Но информация говорила мне о другом. Она говорила мне, что быть среди Одного Процента – это зарабатывать приблизительно $345 000 в год. Мы с женой, как выходит, были среди Одного Процента. (Чтобы попасть в эту категорию по состоятельности, членам Tiger 21 требуется не менее $10 миллионов сбережений, которых у нас, конечно, не было.) Это открытие могло бы стать замечательной новостью, но оно повергло меня в шок. Если вы зарабатываете больше, чем 99 процентов американцев, вы не можете притворяться, что вы представитель среднего класса. Скорее всего, вы даже не можете сказать, что вы среди высшего среднего класса, когда вы преодолеваете отметку в 95 процентов. Нет, мы были среди Одного Процента. Для многих – ненавистного одного процента.

Я рос в бедности, и я лучше других детей из среднего и высшего среднего класса знал, что лучше иметь больше денег, чем меньше. Но я не считал, что я должен стать одним из тех, против кого протестуют. Ими могли бы стать некоторые из родителей детей в дошкольной группе, в которую ходила моя дочь, вроде одного из отцов, который хвалился другому отцу тем, что он взял отпуск на неделю для того, чтобы поохотиться на пум в Аргентине – сразу после того, как сказал, что развернул площадку для гольфа на лужайке за своим прибрежным домом. Он был среди Одного Процента, или, возможно, среди десятой части Одного Процента. И все же тот факт, что моя дочь когда-то ходила в школу, в которую ходил сын охотника на пум – выстраивающего площадки для гольфа менеджера хедж-фонда, кое-что говорит о том, как мы жили, – а жили мы среди богатейших людей, некоторые из которых могли также быть состоятельны. Я к этому нормально отношусь. Такая жизнь дает куда больше преимуществ по сравнению с тем, как я рос. Во-первых, безопаснее находиться на улицах. Дома, несмотря на то что они большие и их дороже отапливать, куда более привлекательны. Летом, когда деревья покрываются листвой, я не вижу своих соседей, и поскольку никто не косит свои лужайки, мои выходные проходят в тишине. Школы высшего класса. И у всех нас в распоряжении 700 каналов кабельного телевидения. Гигантский недостаток всего этого состоит в том, что так не живет большая часть населения страны – и мира. Я беспокоюсь не за себя или свою жену, а за наших детей. В детстве я подозревал, что мир – это не только кошмар, подобный Лудлоу, Массачусетс, но неужели они вырастут, думая, что все так же радужно, как в Фэрфилд Каунти?[2]

Когда я отходил от дня, проведенного с Tiger 21, мне не давало покоя то, что в шутках и разговорах с членами Tiger 21 я понял, что, несмотря на все их деньги, они не были в состоянии более высокой финансовой защищенности, чем большинство людей, которых я знаю. Во многом они были даже меньше финансово защищены, что, возможно, исходило из того, что они видели, как их не менее (и даже более) одаренные друзья добиваются меньшего, или из-за того, что они не добились успеха в других видах бизнеса на пути к своему состоянию. Поэтому у них были спорные вопросы. Я восхищался этим. Вместо того чтобы быть чрезмерно уверенными из-за тех многочисленных побед, которые они пережили, они искали консультаций: они не хотели, чтобы у них отобрали их заработанные деньги, и они не хотели, чтобы их дети все испортили. Почему все остальные не рассуждали так же? Почему мы говорим о совете о покупке акций, который мы получили от друга, так, будто мы хвастаемся (или лжем) о сексе в университете? Почему мы не просчитываем то, что нам понадобится в жизни? Почему мы не думаем о преимуществах образования и опасностях самообмана в отношении уровня безопасности, финансовой стабильности и чего-либо еще? Возможно, члены Tiger 21 задавали самим себе наводящие вопросы и принимали неудобные ответы. Они не прятались от того, чего не знали. Конечно, обратной стороной этого было то, что, если они задавали себе – людям, заработавшим десятки, если не сотни, миллионов долларов, – элементарные вопросы о благотворительности и о том, как им растить своих детей – с лучшими консультантами, которых можно получить за деньги, – была ли надежда для кого-то еще?

Неудовлетворительный ответ состоит в том, что раз на раз не приходится. Центр благосостояния и благотворительности Бостонского колледжа (Boston College’s Center on Wealth and Philanthropy) провел опрос среди богатейших людей с целью выяснить, как они думают о деньгах и как о них думают обычные люди. Это исследование проникает в самую суть проблем, связанных с состоятельностью: подобно сексу, она может сделать нас счастливыми, но также может доставить массу неприятностей. О деньгах может быть очень непросто говорить с друзьями, возможно, труднее, чем о сексе, и точно труднее, чем о болезнях. Даже люди со здоровым отношением к деньгам могут испытывать трудности в том, чтобы понять, богаты они или состоятельны. Пол Шервиш, глава Центра благосостояния и благотворительности, нашел прямую корреляцию между тем, что люди думают о своем финансовом положении, и их готовностью отдавать. Это не было пустым числом; оно выражало их видение того, что у них есть. До финансового кризиса показатель вложений в благотворительность был сильно выше у тех, чей доход был выше $300 000. Семьи с показателем меньше $300 000 – то есть почти все, кто не состоит в Одном Проценте, отдавали 2,3 процента своей прибыли; семьи, зарабатывающие больше, отдавали 4,4 %. Одно из заключений, основанных на этой закономерности, состоит в том, что люди, чей заработок позволяет им находиться среди одного процента самых богатых, чаще чувствуют уверенность в своем финансовом благополучии. В то же время в другом исследовании Шервиш спрашивал респондентов, каково количество денег, которое даст им уверенность в собственной финансовой стабильности: средний ответ был около $20 миллионов. Другими словами, чувство состоятельности для всех разное.

Сегодня все более популярной темой становится неравенство доходов, о котором обычно говорят как о разрыве между американцами, чье благосостояние росло после Великой рецессии, и всеми остальными, чьи доходы оставались прежними или уменьшались, чье состояние было незначительным с точки зрения инвестиционной деятельности. Эта тема приводит людей в ярость, поскольку она давит на то, что означает быть американцем: играть на поле, на котором у каждого есть шанс достичь величия в зависимости от своих заслуг. Но что, если неравенство доходов – это не отклонение, а норма и мы к ней постепенно возвращаемся? Двое экономистов среди более либеральных мыслителей – Эммануэль Саез из Университета Калифорнии, Беркли, и Томас Пикетти из Парижской школы экономики – провели удивительную работу, собрав информацию о доходах со всего мира, названную Базой данных мирового богатства. В 2010 году один процент богатейших людей Америки владел 17,42 % всего богатства страны, что приблизительно соответствует значению 1936 года. Тогда этот показатель снизился с отметки в 18,42 %, на которой он находился накануне Великой депрессии в 1929 году, что, в свою очередь, немного выше значения 2007 года, в который началась Великая рецессия (18,33 %). Самое большое значение было достигнуто в 1916 году – 18,57 %. Если бы вы посмотрели на выравнивание доходов или хотя бы на уменьшение благосостояния Одного Процента, вы бы обратили внимание на 1970-е. Десятилетие, скорее запомнившееся благодаря экономической стагнации, высоким ценам на бензин и недостатку политических лидеров, а не равенству. В отличие от американской ситуации, один процент во Франции, где экономика росла, имел 20,65 % богатства в 1916-м, но всего 8,94 в 2006-м, в последний год, на который у ученых была информация.

Консервативный взгляд на неравенство в доходах отражен в иных источниках информации, в исследованиях на схожую тему. Кевин Хассет и Апарна Матур из Американского института предпринимательства утверждают, что есть два более точных способа измерения неравенства: они являются авторами исследования потребительских расходов, изучающего траты домохозяйств, и исследования потребления энергии в коммунально-бытовом секторе, предметом которого является то, насколько активно люди используют бытовую технику вроде посудомоечных и стиральных машин, если она у них есть. Во время первого исследования оказалось, что потребление было стабильным с 1980-х, а домохозяйства с низкими доходами стали более обеспеченными. Они обнаружили, что богатые также меньше потребляют во время экономических спадов, что периодически уменьшает разрыв. Во время второго исследования обнаружилось, что менее обеспеченные слои населения не только постоянно пользуются посудомоечными машинами, но и владеют ими (даже если они использовали кредитные карты, чтобы их купить).