Мушка - Милорад Павич

Ему стало невыносимо в квартире, и он вышел на балкон. Птицы медленно летели сквозь дождь, и он смотрел на них через промокший дым трубки, держа над ней ладонь, чтобы табак не намок.

Вернувшись в комнату, Филипп написал письмо Ферете, которая ни разу не дала о себе знать, с тех пор как оставила его. Он не умел писать любовные письма, скорее можно было бы сказать, что он умел писать любовные картины, они были своего рода его любовными посланиями. Но, помня, как Ферета сказала ему, что больше не желает говорить о живописи (после чего говорить им стало не о чем), он сейчас, в минуту острого одиночества, написал ей любовное письмо.

Дорогая Ферета, мы столько времени потратили на мои картины, и вот теперь все кончено. Как ты сказала, для всего теперь навсегда поздно. От того, что было, ничего не осталось. Осталась только ты. Я ненавижу тебя за золотых рыбок и лунный свет, которые снятся тебе, я ненавижу тебя за пестрых птиц, которые летают в твоих снах.

Люблю тебя от века и до века, твой Ф. Р.

Странная судьба ожидала это любовное послание Филиппа Рубора. После того как старый художник закончил письмо, он не мог понять, на какой адрес его следует отправить. На адрес пустой, ограбленной квартиры, в которой они с Феретой когда-то жили и где теперь обитает бог знает кто? На адрес бывшего мужа Фереты? Или на электронный адрес ее украденного ноутбука? А может, стоило попытать счастья с эсэмэской, хотя ему было известно, что после отъезда из Швейцарии Ферета сменила номер?

Какое бы решение ни принял Филипп, письмо он все-таки послал, правда, так и не узнал (да и не мог узнать), прочитала ли Ферета когда-нибудь его слова.

Потом с письмом произошла еще более загадочная история. Ну а в самом конце случилось нечто столь невероятное, что даже трудно себе представить. Впрочем, следует подождать, пока все эти события наступят. А произойдет это в разных вариантах будущего. * * *

Дни и ночи сменяли друг друга, Филипп в своем женевском пристанище ел и спал, а вечерами (как в былые времена) смотрел телетрансляции теннисных матчей, замечая, что все теннисистки превосходят своих соперниц в игре настолько, насколько превосходят их в красоте. Иногда он ходил в ресторан, тот самый, где они с Феретой в первые дни пребывания в Швейцарии обедали с галеристом, женевским приятелем Филиппа и псом галериста. Он садился за тот же стол и заказывал те же блюда, что они ели тогда. Потом медленно шел обратно домой, разглядывая по пути витрины. Как-то раз, в ранние послеполуденные часы его внимание привлек магазинчик со странным названием «Chez chien qui peche» — «У пса - рыболова». В витрине он увидел нечто необычное. Лакированную деревянную шкатулку с табличкой, написанной от руки:

Шкатулка, которую невозможно открыть!

Он зашел в магазинчик и попросил показать шкатулку. Размером она была приблизительно с коробку для гаванских сигар, может чуть меньше. Он попытался нащупать механизм для открывания, но не нашел его.

— А вы можете открыть шкатулку? — спросил он продавца.

— Нет. Никому из нас это не удалось. Вам, если вы ее купите, я пожелаю успеха.

— Беру! — сказал Рубор и купил шкатулку. Отнес на почту, где ее соответствующим образом упаковали, и послал Ферете на адрес Геи.

* * *

Месяц следовал за месяцем, а он все не знал, получила ли Ферета его посылку И любовное послание. На смену одному году пришел другой, а Рубор тщетно ждал звонка от Фереты. Так же тщетно он ждал от нее эсэмэски, обычного или электронного письма. Вместо этого он как-то вечером нашел в своей почте имейл, который его взволновал. Неизвестный по имени Александр Муха писал ему следующее:

Дорогой и уважаемый господин Рубор, в русском интернет-блоге вы как-то упомянули, что человек, переживший переход из одного века в другой, имеет право на две автобиографии. Поэтому вы

написали одну для XX века, а другую — для XXI. Существует и третья. Это Ваша «Политическая автобиография», которую составил я. Понимая, что выхожу за рамки общепринятого, я, тем не менее, прошу Вас написать, отвечает ли она Вашим интересам. Если да, прошу Вас уполномочить меня опубликовать упомянутую «Политическую автобиографию», которую я прилагаю к этому письму и которую написал вместо Вас и от Вашего имени сразу после появления официального сообщения о Вашей кончине.

Прошу Вас также прочитать прилагаемый текст и исправить возможные ошибки, если Вы их обнаружите.

Заранее благодарю Вас, с уважением, Ваш почитатель Александр Муха

Филипп Рубор не знал, что и подумать. Некоторое время он сидел, уставившись в экран, а затем ответил незнакомцу, что согласен. Только после этого он открыл приложение к письму Александра Мухи и прочитал свою «Политическую автобиографию».

Целых два года от Фереты не было ответа на любовное послание Рубора и на посылку со шкатулкой, которую невозможно открыть. Но однажды из груды писем от галеристов, приглашений на приемы и вернисажи, каталогов выставок, которые ему присылали со всех концов света, вынырнуло письмо от Фереты и Геи. Оно только что пришло с обычной, допотопной почтой, работавшей со скоростью улитки. Письмо было из Турции, он увидел это по логотипу отеля «Адам Ева» на конверте: красное квадратное яблоко с зеленым листком на черенке.

Ферета впервые связалась с ним после отъезда из Женевы. Он предположил, что мать и дочь отправились отдохнуть на турецкий берег Средиземного

моря. Однако в его дрожащих руках письмо из нежданной радости превратилось в нечто враждебное. Напрасно он, напрягая зрение, вчитывался в пространный текст. Там не было ни слова ни о Ферете, ни о Гее. Правда, он и не ожидал достать из конверта признание в любви или что-нибудь в этом роде, нет. В конверт была вложена открытка с изображением какой-то античной скульптуры. Само письмо было замечательным, но составлено так, словно ни Фереты, ни Филиппа больше не существует на свете. Казалось, Ферета хотела сообщить Филиппу нечто крайне важное, но не хотела ему об этом писать. Письмо имело название, которое звучало так:

ТАНЕЦ ЖИВОТА

Юсуф родился в местечке Перге, из которого за день можно пешком добраться до малоазийского берега Средиземного моря. Как и большинство его соотечественников в те годы, он юношей покинул родину и отправился на заработки в Германию, где долгие два десятилетия мыл улицы. Он узнал, что в Германии собак подзывают такими же звуками, как в Турции кошек, и вернулся домой с небольшими сбережениями и минимальным запасом немецких слов, поэтому мог понимать повседневную речь немецких туристов, которые заполонили турецкий город Анталью, где Юсуф поселился после возвращения на родину.

Не будет преувеличением сказать, что Анталья поразила Юсуфа. Город становился все моложе, а Юсуф в нем все старше. Дома все новее, улицы все шире, машины все шикарнее и многочисленнее, а в Юсуфе роста оставалось метр и шестьдесят пять сантиметров, и только морщин становилось все больше, они плескались вокруг его глаз, как волны Средиземного моря о берег Малой Азии. Он не был красив. Невидный, одетый в старую темную одежду, Юсуф выглядел как человек, способный на кражу или мошенничество. Доверия он не внушал. Но ничего такого о нем никто не думал, потому что, пока он проходил свои семь с половиной километров по длинному галечному пляжу Антальи, никто из купавшихся там туристов его не видел. Они его просто не замечали. А он каждый день, с утра пораньше, шел от восточной части залива на запад, внимательно вглядываясь в гальку у себя под ногами. В это время солнце светило ему в затылок, то есть освещение было самым лучшим, а для его занятия это было решающим. Увязая ногами в гальке, он обшаривал ее взглядом слева направо, потом справа налево. Медленно и тщательно. Он нес мешок и складывал в него все из забытого или брошенного на пляже, что казалось ему ценным. Чаще всего это были потерянные монетки — евро из Германии, иногда турецкие лиры (похожие на евро), а то вдруг попадалась английская трубка или бейсболка. Чего только люди не забывали у моря! Так что в мешке Юсуфа скапливались самые разные вещи. Часы, носовой платок, сандалии… Проходя по анталийскому пляжу мимо отелей «Хиллсайд Сью» или «Шератон», он слушал, ведь уши его не были заняты, как глаза, вернее, он слышал, о чем разговаривали туристы. Большую часть из услышанного он не помнил, так же как не помнил шума волн, да и далеко не все он мог понять, если говорили по-немецки. Но и то, что понимал, тоже забывал. Кроме пары диалогов, которые остались в его памяти и которые он мысленно перевел на родной язык.

«Откуда у турок столько денег, чтобы так отстроить свою строну? — недоумевал пожилой грузный немец, развалившийся на средиземноморском берегу возле своего пива и массивной женщины. Оглядевшись вокруг, он добавил: — За последние пять лет только в этом районе появилось около сорока отелей и два аэропорта». «Ты спрашиваешь, откуда у них деньги? — переспросила немка. — Вспомни, последние сто лет турки ни с кем не воевали. Никто из живущих здесь не помнит ни одной войны. А война — это самое дорогостоящее занятие на свете».