Письма к подруге - Фаина Раневская

Нет, милая моя, я все же уйду и уйду очень скоро. Вот, пока писала тебе это письмо, обдумала все еще раз (в сотый, наверное, раз!) и поняла, что надо уходить как можно скорее и уходить тихо, не хлопая на прощанье дверями. Боже упаси меня хлопать дверями! Никто не виноват, что так получилось. Скажу тебе честно, что если бы я была на месте Алисы Георгиевны и какая-то шикса[24], которую из милости взяли в труппу, попыталась бы, пусть и сама того не желая, со мной соперничать, я бы поспешила от нее избавиться. Или бы не стала избавляться? Ох, не знаю. Я же не на месте Коонен нахожусь, а на своем собственном.

Мне горько и обидно. Столько было надежд! Так хорошо все начиналось! Я думала: вот награда за годы моих скитаний по стране. Ах, Фирочка, ты не поверишь, если узнаешь, как высоко я возносилась в своих мечтах! Выше неба и звезд! Наверное, за это судьба меня и наказала. Не возносись, и не будешь проклята!

На память о моей Зинке у меня остались афишки, несколько газетных вырезок и фотография. Помнишь, я говорила, что Павла Леонтьевна ругает меня за то, что я не делаю себе альбома. Состарюсь, захочется вспомнить, а ничего под рукой не будет. Вот я и решила наконец-то завести альбом. Даже купила альбом, красивый, в кожаном переплете. Подарила его потом Ниночке на день рождения и радовалась, что ничего не успела в него наклеить. Хорош бы получился альбом с одной-единственной ролью.

Буду заканчивать, Фирочка. Прости меня за то, что я написала тебе такое тяжелое письмо. Людям, которые приходят в себя после тяжелой болезни, полагается писать веселые письма. Я бы с огромным удовольствием написала бы тебе такое письмо, если бы могла. Но не могу.

Выздоравливай поскорее, милая моя, и не переживай о том, что от тебя не зависит. Не стоит портить себе жизнь мечтами о несбыточном. Павла Леонтьевна очень верно говорит: «Ничего не вышло, значит, так и надо. Бог уберег». Будет у тебя еще много-много счастья. Тебе еще и сорока нет, вся жизнь, почитай, впереди.

Кстати, собиралась спросить и чуть было не забыла. Эта твоя Сонечка Фрейфельд случайно не имеет родни в Таганроге? Был там такой врач Абрам Григорьевич Фрейфельд. Спрашиваю не из праздного любопытства. Если вдруг окажется, что имеет, будет у меня к ней одна просьба.

Целую тебя, милая моя!

Твоя Фаня.

Здравствуй, Фирочка!

Очень расстроилась, когда прочла твое письмо. Я хорошо знаю, что такое одиночество, и понимаю, как радуется душа, когда рядом появляется близкий человек. В моей жизни, пожалуй, не было более радостного события, чем встреча с Павлой Леонтьевной. И я прекрасно понимаю, как трудно разочаровываться в людях. Особенно если ты этого человека любила и полностью ему доверяла.

Если бы ты была рядом, то я бы взяла тебя за руку и долго бы говорила. До тех пор говорила бы, пока ты не начала бы улыбаться. Но в письме так много не напишешь, поэтому я скажу тебе коротко. Забудь! Забудь этого мерзавца, который и ногтя на твоем мизинце не стоит! И поблагодари Бога за то, что Он открыл тебе глаза на твое «сокровище» так рано. Если уж разочаровываться, то лучше сегодня, а не завтра или послезавтра. Давай посмотрим правде в глаза, милая. По твоему рассказу явственно видно, что твой Аркадий – обыкновенный альфонс, любитель поживиться за счет доверчивых женщин. Ты напрасно считаешь, что если у тебя нет ни капитала, ни каких-то ценностей, то ты не представляешь никакого интереса для альфонсов. Во-первых, ты – бухгалтер, ты работаешь с деньгами, а люди каждого бухгалтера считают чуть ли не миллионщиком. Во-вторых, те, кто не знает твои обстоятельства, могут думать, что у тебя что-то припрятано на черный день. Это тоже учти. Знаешь, милая, что я тебе скажу? Тебе, наверное, нужно переехать из Баку в другой город, да хотя бы и в Москву. Бухгалтеры требуются повсюду, а уж такого грамотного и ответственного специалиста, как ты, просто с руками оторвут. В нашем с тобой положении лучше жить там, где за нами не будет тянуться весь этот шлейф из прошлого. Подумай об этом, милая моя. Если вдруг захочешь перебраться в Москву, то я подыщу тебе место и жить на первых порах ты сможешь у нас. Не стесняйся, я же знаю, какая ты стеснительная. Близкие подруги должны помогать друг другу.

Что же касается мужчин, то все они одинаковы – сластолюбцы и эгоисты. Вот тебе свежий пример из жизни. Ты, наверное, знаешь актрису Аду Войцик[25]? В «Кукле с миллионами»[26] она играла Марусю. Ада талантливая актриса и замечательный человек. Мать у нее еврейка, а отец поляк. Мы с ней дружим. Несколько лет она прожила с режиссером Пырьевым[27]. Между ними была настоящая любовь (во всяком случае, со стороны Ады), а не то, что обычно бывает у режиссеров с актрисами. Ада родила Пырьеву сына и думала, что нашла свое счастье, но не тут-то было. Муженек начал гулять, и чем дальше, тем больше. Сейчас бедная Ада места себе не находит. Она любит своего мужа, она не хочет его терять, но не понимает, как отучить его от скверной привычки не пропускать ни одну юбку. Сама теперь жалеет, говорит, что поторопилась связывать свою жизнь со столь ненадежным человеком, но что поделать? Уже связала, есть сын. Лучше, чтобы глаза раскрывались как можно раньше. Это я снова повторяю то, что уже тебе говорила.

Хочешь еще пример? Изволь. Их у меня, как у дурачка шишек. Моя подруга Леночка (та, которая была замужем за сыном М. Дальского[28]) четыре года назад полюбила одного писателя, у которого сейчас дела идут не лучшим образом[29]. И он ее тоже полюбил. С первого взгляда. Я, кажется, уже писала тебе о том, что у Леночки бурный роман и совершенно неземные страсти, но в подробности не вдавалась. Так вот, Леночка очень долго уходила от своего второго мужа (тот все не хотел ее отпускать, потому что сильно любил), но наконец-то ушла, а ее писатель за это время развелся со своей второй женой. Они стали жить вместе. Казалось бы – взрослые, многое повидавшие люди. У каждого нынешний брак – третий по счету, оба, можно сказать, нагулялись досыта. Пришло долгожданное счастье, так цените его, дорожите им. Что касается Леночки, то она дорожит. Пылинки сдувает со своего писателя, надышаться на него не может, рассказывает всем о его гениальности. Насчет гениальности я бы с ней поспорила. Ее обже[30] до гения очень далеко, несмотря на то что его пьесы ставились в таких театрах, как МХАТ. Ставились, потом снимались, ты понимаешь, что я хочу сказать. Но если любишь, то конечно же будешь восторгаться. Любовь способствует восторгам. Однако долгожданное счастье оказалось с гнильцой. Мало того что Леночкин писатель морфинист, так он еще и любитель развлекаться на стороне. Причем сам он все эти свои интрижки за грехи не считает, ведь он любит Леночку, а интрижки всего лишь «пустяки», мимолетные увлечения. Удобное объяснение. Хотела бы я увидеть, что бы он стал делать, если бы у Леночки тоже появилось бы какое-нибудь «мимолетное увлечение».

Примеров много, но все их писать не стану. Нет необходимости, потому что везде одно и то же. Женщины любят и доверяют, а мужчины плюют на это. Так уж устроен мир, моя милая, и мы не в силах его изменить.

Мой отец, когда что-то срывалось, говорил: «Значит, это не мое». Вот и ты скажи точно так же. Аркадий был «не твоим», вот он тебе и не достался. И слава Богу! Если бы достался, то было бы хуже.

У меня нет никаких новостей. Ах, как бы мне хотелось похвалиться новой ролью! Но ничего нет. В театре неспокойно. Таиров ходит мрачнее тучи. Никто не осмеливается приставать к нему с расспросами, но ясно, что причина серьезная. Ниночка по секрету шепнула мне (она все знает от Алисы Георгиевны), что Таиров попал в положение Амана, только евреи тут ни при чем[31]. О заграничных гастролях, видимо, придется забыть навсегда, а я так мечтала об этом (ты меня понимаешь)[32]. Да что там гастроли – не закрылся бы театр! Десять лет назад только и слышно было, что где-то открылся новый театр, а теперь все наоборот – театры закрываются. Павла Леонтьевна шутит по этому поводу. Говорит, что Москве достаточно трех театров – Малого, Художественного и Корша[33]. Знаешь, Фирочка, иногда меня посещает мысль о том, что мне надо было не витать в облаках, а поступать к Коршу году этак в 15-м. И оставаться в Москве. Тогда бы на меня сейчас не смотрели бы как на темную провинциалку. Боже мой! Это я-то провинциалка? Отсталая и неученая? Но ведь смотрят, смотрят. Даже третировать пробовали, но не вышло. Я, знаешь ли, давно уже не та робкая девочка, которая на коленях умоляла родителей забрать ее из гимназии. Ох, попадись мне сейчас все те мерзавки, которые тогда надо мной издевались! Я бы им показала! Но ладно, лучше пусть не попадаются. Не люблю ворошить былое. Это просто к слову вспомнилось.

Ворошить не люблю, а все равно часто думаю о том, как бы могла сложиться моя жизнь, если бы тогда-то я поступила бы не так-то, а иначе. Понимаю, что это глупое занятие, ведь время вспять не повернуть, но ничего не могу с собой поделать. С Москвой у меня вообще складываются странные отношения. Я люблю Москву гораздо сильнее, чем мой родной Таганрог, но вот взаимности не наблюдаю. Москва меня не любит. Здесь меня и обкрадывали, и обманывали, и предавали, и смеялись надо мной… А уж сколько надежд моих здесь похоронено – и не сосчитать. Но тем не менее что-то меня здесь держит. Не хочу никуда уезжать из Москвы. К тому же здесь всегда можно найти какой-то актерский заработок. Скажу тебе честно, если махнуть рукой на высокое искусство и задаться целью заработать как можно больше денег, то здесь можно прекрасно устроиться. За один вечер в клубе можно заработать, как за неделю в театре. Но для меня искусство важнее денег, потому-то я и страдаю. Иногда говорю себе: «Дура!», но не могу ничего с собой поделать. Часто, очень часто вспоминаю Крым. Времена были тяжелые, но зато каких только ролей я там не переиграла! Правы те, кто говорит, что человек понимает свое счастье лишь после того, как оно уходит. Клянусь тебе, что если бы сейчас мне предложили бы вернуться в то время, то я бы согласилась. Черт с тем, что жили впроголодь и одевались во что придется. Зато так было радостно сознавать себя нужной! Скажу тебе без малейшего преувеличения, моя милая Фирочка, что для актрисы чувствовать себя нужной зрителям есть высшее счастье. И пусть спектакли идут в холодном, неотапливаемом помещении, пусть в животе бурчит от голода – это все пустяки. Я играла, как одержимая, я выходила на сцену каждый вечер и с замиранием сердца думала о том, что если у меня сейчас все так хорошо складывается, то что же будет дальше? В мечтах я видела себя второй Комиссаржевской. Теперь, когда вспоминаю, смеюсь над собой или плачу, в зависимости от того, какое у меня в этот момент настроение. Чаще, конечно, плачу. Жаль мне себя, юную наивную дурочку. В нашей семье Божьи дары распределялись не поровну. Красота и расчетливость достались сестре, а ум с наивностью – мне.