Победитель - Мэри Лю

Совершенно потрясенная, я вдруг поняла, насколько решительно он настроен.

– Он никогда не согласится. Вы ведь это осознаете? Страна все еще не очень вам доверяет, а поддержка Дэя в лучшем случае не безусловна. Как, думаете, он вам ответит? А если разозлите его настолько, что он призовет народ к действию, побудит к восстанию против вас? Или того хуже – сподвигнет людей поддержать Колонии?

– Я уже обдумал все это. – Анден устало потер виски. – Будь у меня вариант получше, я бы за него ухватился.

– И вы хотите, чтобы я его уговорила. – Я даже не даю себе труда скрывать раздражение. – Нет уж, увольте. Пусть другие сенаторы убеждают Дэя. Или попытайтесь сами. Найдите способ извиниться перед канцлером Колоний – попросите его о переговорах для согласования новых условий.

– Джун, вы – слабое место Дэя. Вас он послушает. – Анден болезненно морщится, даже не успев закончить фразу. – Я понимаю, как звучат мои слова. Я не хочу быть жестоким, не хочу, чтобы Дэй видел в нас врагов. Но я сделаю все, что в моих силах, ради защиты народа Республики. В противном случае Колонии начнут войну, и тогда, как вы понимаете, вирус распространится и на Республику.

Положение еще хуже, чем говорит Анден: если Колонии нападут при поддержке Африки, наши военные, вероятно, не смогут дать отпор. В такой ситуации Колонии победят. Меня Дэй послушает.

Я закрыла глаза и кивнула. Не хотелось признавать, но я понимала: Анден прав.

И я сделала то, о чем он говорил. Позвонила Дэю и попросила его вернуться в столицу.

От одной мысли о встрече у меня начинает бешено колотиться сердце, изболевшееся по нему за месяцы разлуки. Я так давно не видела Дэя, не говорила с ним… и вот завтра мы встретимся при таких обстоятельствах. Что он подумает обо мне теперь?

Что подумает о Республике, когда узнает, чего она хочет от его брата?

12:01

Окружной уголовный суд Денвера.

72° по Фаренгейту в помещении.

Шесть часов до встречи с Дэем на балу.

289 дней и 12 часов со дня смерти Метиаса

Сегодня судят Томаса и коммандера Джеймсон.

Я так устала от судебных процессов. За прошедшие четыре месяца двенадцать сенаторов получили приговоры за участие в заговоре с целью убийства Андена – в том заговоре, который мы с Дэем сумели разрушить. Сенаторов казнили. Казнили и Рейзора. Иногда мне кажется, что каждую неделю приговаривают кого-то еще.

Но этот процесс особенный. Сегодня я точно знаю, кого судят и за что.

Я сижу на балконе, выходящем на круглую сцену зала судебных заседаний, руки мои в белых шелковых перчатках не находят покоя, тело беспокойно двигается под жилетом и черным пальто с рюшами, сапожки тихонько постукивают по балясинам ограждения. Мое кресло, изготовленное из искусственного дуба, обито мягким алым бархатом, но мне почему-то неудобно. Чтобы успокоиться и занять себя, я аккуратно переплетаю на коленях четыре распрямленные скрепки, пытаюсь сделать из них колечко. За моей спиной стоят два телохранителя. Сцену полукругом охватывают кресла двадцати шести сенаторов страны, облаченных в одинаковые ало-черные костюмы; их серебряные эполеты бликуют в освещении зала, от сводчатого потолка эхом отражаются их голоса, которые звучат по большей части безразлично, словно обсуждают не судьбы людей, а торговые пути. Среди сенаторов много новых людей – они пришли на замену предателям, которых Анден уже вычистил. Я отличаюсь от сенаторов золотисто-черным одеянием (даже семьдесят шесть солдат охраны облачены в алое – по два для каждого сенатора, два для меня, по два для других принцепс-электов, четыре для Андена и четырнадцать у переднего и заднего выходов. Такое количество военных означает, что обвиняемые – Томас и коммандер Джеймсон – весьма опасны и могут выкинуть что-нибудь неожиданное).

Я не сенатор. Я – принцепс-элект, а потому должна выглядеть иначе.

На двух других принцепс-электах такие же черные с золотым одеяния, как и на мне. Я оглядываюсь: они заняли свои места на других балконах. Когда Анден направил меня на стажировку как возможного принцепса, сенат вынудил его выбрать и других кандидатов. В конечном счете нельзя готовить к должности главы сената лишь одного человека, тем более если ему шестнадцать лет и он – девушка без малейшего политического опыта. И Анден согласился. Он назначил еще двух принцепс-электов, обоих с должности сенаторов. Одна – Мариана Дюпри. Останавливаю на ней взгляд: у нее вздернутый нос и налитые строгостью глаза. Тридцать семь лет, сенатор с десятилетним стажем. Она возненавидела меня с первого взгляда. Далее я смотрю на балкон, где сидит еще один принцепс-элект. Серж Кармайкл, раздражительный сенатор тридцати двух лет, выдающийся политический ум, он сразу же дал мне понять, что мои возраст и опыт не ставит ни в грош.

Серж и Мариана. Два соперника в споре за пост принцепса. От одной мысли о них руки опускаются.

На балконе в нескольких десятках ярдов от меня сидит Анден, окруженный телохранителями. Он, кажется, спокоен, обсуждает что-то с военным. На нем красивый китель с блестящими серебряными пуговицами, серебряными эполетами и нарукавными серебряными знаками различия. Время от времени он бросает взгляд на обвиняемых, стоящих на круговой площадке. Я несколько секунд смотрю на Президента, восхищаясь его спокойствием.

Коммандера Джеймсон и Томаса приговорят за преступления против народа.

Томас выглядит аккуратнее, чем обычно, если такое вообще возможно. Волосы его приглажены, и, очевидно, на каждый ботинок он израсходовал по банке крема для обуви. Он стоит по стойке «смирно» в центре помещения и смотрит перед собой с сосредоточенностью, которой мог бы гордиться любой коммандер Республики. Мне хочется знать, что происходит в его голове. Представляет ли он себе проулок рядом с госпиталем, где убил моего брата? Вспоминает ли неформальные разговоры с Метиасом (а их было немало) в те моменты, когда оба уже сдали смену? Или ту роковую ночь, когда он предпочел не помочь Метиасу, а предать его?

А вот коммандер Джеймсон кажется немного взъерошенной. Ее холодные бесстрастные глаза устремлены в мою сторону. Последние двенадцать минут она, не мигая, смотрит на меня. Я на несколько секунд перехватываю ее взгляд, пытаюсь увидеть хоть какое-то подобие души в ее глазах, но в них нет ничего, кроме ледяной ненависти и полного отсутствия совести.

Я отворачиваюсь, делаю несколько глубоких, медленных вдохов и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом. Мысли возвращаются к Дэю.

В последний раз я видела его двести сорок один день назад – тогда он пришел ко мне домой попрощаться. Иногда хочется, чтобы Дэй обнял и поцеловал меня, как в тот последний вечер, когда мы прижались друг к другу и было не вздохнуть, а его губы впились в мои. Я гоню от себя это желание. Бесполезная мысль. Она напоминает мне об утрате, так же как вид людей, убивших мою семью, напоминает, что́ я потеряла; а еще напоминает, как я виновата перед Дэем за все, что отняла у него.

И потом, Дэй, возможно, никогда больше не захочет меня поцеловать. По крайней мере, когда узнает, зачем я просила его вернуться в Денвер.

Теперь Анден смотрит на меня. Я ловлю его взгляд, он кивает, уходит со своего балкона, а минуту спустя появляется на моем. Я поднимаюсь и вместе с моими телохранителями отдаю воинское приветствие.

– Садитесь, пожалуйста, – нетерпеливо машет Анден рукой.

Когда я опускаюсь в кресло, он нагибается до уровня моих глаз и добавляет:

– Как вы себя чувствуете?

Я пытаюсь согнать с лица румянец. После восьми месяцев без Дэя я ловлю себя на том, что улыбаюсь Андену, мне приятен его интерес, иногда я даже ищу его внимания.

– Спасибо, отлично. Я ждала этого дня.

– Конечно, – кивает Анден. – Вскоре они оба исчезнут из вашей жизни навсегда.

Он утешительно сжимает мне плечо, после чего исчезает так же неожиданно, как появился, в сопровождении слабого позвякивания медалей и эполет, а через несколько секунд появляется на своем балконе.

Я поднимаю голову, тщетно пытаясь изобразить браваду, поскольку знаю: ледяной взгляд коммандера Джеймсон по-прежнему устремлен на меня. Каждый сенатор поднимается, чтобы вынести свой вердикт, а я задерживаю дыхание и одно за другим прогоняю все воспоминания, в которых меня сверлят ее холодные глаза, складываю их в маленькое отделение на периферии сознания. Голосование, кажется, длится целую вечность, хотя сенаторы быстро произносят речи, которыми, по их мнению, угодят Президенту. После стольких казней никому не хватает смелости выступить наперекор воле Андена. Когда наступает моя очередь, я чувствую, как от сухости перехватывает горло. Несколько раз глотаю слюну.

– Виновна, – звучит мой голос четко и спокойно.

Серж и Мариана говорят следом. После чего мы выносим вердикт по делу Томаса. Три минуты спустя на балкон к Андену поспешно заходит человек (лысый, с круглым морщинистым лицом, в алой, до пола мантии, которую он придерживает левой рукой) и торопливо кланяется. Анден шепчет что-то ему на ухо. Я с безмолвным любопытством наблюдаю за их беседой, пытаясь предугадать по их жестам окончательное решение. Вскоре Анден и человек в мантии кивают, после чего последний обращается ко всему собранию: