Путевые знаки - Владимир Березин

Чистенькие жители «Динамо», бойцы портновского фронта, жили совершенно иначе, нежели свинари с «Сокола». И дело даже не в том, что «Динамо» была станцией глубокого заложения, а, скажем, «Аэропорт» строился открытым способом, дело было не в размерах подземных городов, которые, конечно, не ограничивались перегонами и станциями, а тянулись далеко в стороны, вдоль подземных рек, закованных в коллекторы, по заброшенным коммуникациям, иногда заканчиваясь карстовыми пещерами, а иногда оставленными людьми бункерами и бомбоубежищами. Дело было в стиле жизни, который определяется иногда довольно случайными факторами.

Стиль жизни был связан и с тем, что за люди случайно оказались на станции двадцать лет назад, и с тем, какой путь они прошли за это время.

И если у нас всё было так непросто, то можно было только представлять, как причудлив подземный народ за границами нашей стабильной области. У нас-то мир и спокойствие, мы нужны всем! Мы закрома метрополитена и его граница, а там волчий вой, зубовный скрежет, и счёт жизни шел не на часы, а на патроны. Это там война, а у нас свинина, да ещё зерновые. У нас куры размером с арбуз. У нас и арбуз растёт, только отчего белый внутри, но сладкий, как сахар. Но арбузы это так, развлечение, дорогая игрушка.

Владимир Павлович как-то сказал, что мы живём, как Дания во время предпоследней войны. Тогда оккупированная Дания кормила немцев, и никто к датчанам не придирался. Еще бы, пожжёшь и постреляешь кормильца, так откуда брать масло с хлебом? Как-то так выходило и с нами. Время наше текло, как масло в нагревательных системах. Я же давно стал специалистом по слаботочной аппаратуре. Да, впрочем, чинил я и аппараты гидропоники, ремонтировал биореакторы, много чем я занимался, потому что не боялся электричества. Женщина, которая смотрела за хозяйством и условиями проживания, добрая баба Тома, благоволила ко мне и терпела даже визиты Владимира Павловича с его фляжками и бутылками. Я догадывался, что она хотела видеть во мне сына, да только я не был похож на её мальчика, сгинувшего в междоусобице где-то на южных станциях метрополитена. Внешне баба Тома была похожа на классическую русскую бабушку, но я то знал, что была у неё за плечами какая-то непростая судьба. Я как-то назвал её фамилию в Полисе начальнику по режиму и привёл собеседника в состояние ступора. «Сама Рашидова? Рашидова?!» бормотал он, хотя подробностей я от него так и не добился. В каких-то непростых учреждениях обреталась она до Катаклизма и явно не на простых должностях.

У неё был очень точный глазомер в отношении людей, иногда беспощадный, а иногда, как в случае со мной, щадящий. Добрый, я бы сказал, хотя слово это дурацкое и ничего не объясняет.

Как-то лет десять назад на звероферме я попал под клык лебёдки, который распорол мне ногу. Виноват в этом был отчасти я сам: не проверив оборудование, врубил электромотор и стал поднимать негабаритный груз. Но трос лопнул, зубья разжались, и стокилограммовый кусок калёной стали рухнул почти точно на меня. Я свалился в загон к свиньям, и пока лежал без сознания, они погрызли мне ногу. После этого я пролежал в лёжку два месяца, а баба Тома буквально выкормила меня.

Поэтому она была мне действительно вместо настоящей бабушки нет, не матери, а именно бабушки.

Дедушка у меня, кстати, тоже, можно сказать, был старый кореец Ким, пришедший давным-давно с «Тимирязевской». Ким учил меня корейской гимнастике: про Кима сначала думали, что он владеет особым боевым искусством и может научить убивать человека голыми руками.

Оказалось, что он действительно специалист по гимнастике, но совершенно мирной. Тогда интерес к нему пропал, все разбежались учиться чему-нибудь более кровожадному, и я остался единственным учеником. Под надзором Кима в заброшенной сбойке между тоннелями я оборудовал спортзал и поднимал там куски рельса вместо штанги. Это мне жутко нравилось, потому что было даже приятнее, чем чтение, можно было ровно ни о чём не думать, кроме своего дыхания.

Когда я пришёл на «Сокол», то обнаружил, что наши свинолюбы находятся в каком-то странном смятении. Я зашёл в раздевалку под лестницей и принялся пить чай со свинарями. Оказалось, они тоже что-то слышали о перестрелке на дальних подступах к «Соколу» и ожидали нашествия. Я на свинарей дивился. С одной стороны, я очень любил людей, которые находятся на своём месте и делают важное и нужное дело. С другой стороны, я был для них чужим, и это ощущали все и я, и они сами. Я был из «чистеньких», но меня нужно было терпеть, ведь без электричества они не смогут жить. Поэтому мы ели и пили вместе, я смеялся их грубым шуткам, иногда сам рассказывал что-то смешное, но всё равно мы относились друг к другу немного насторожённо. То есть до такой степени насторожённо, что они меня скормили бы свиньям не задумываясь. Лишь бы свиньям это пошло на пользу. Но свиньи, видать, их об этом пока не просили, а свинари ещё не решили, буду ли я их контингенту на пользу. Владимир Павлович свинарями откровенно брезговал и вовсе не из-за запаха брезговал. Хотя тонкий, но вполне уловимый запах аммиака на звероферме присутствовал, но не он Владимиру Павловичу был отвратителен.

— Честно тебе скажу, — объяснял он, — я твоих свиней боюсь. И людей, что при них работают, тоже боюсь. Уж больно наши и свиньи похожи на людей. У них-то и до Катаклизма был интеллект, как у собаки, а теперь и подавно. Человек, впрочем, менее чистоплотен. И физиология свиньи очень похожа на человеческую, строение сердца точь-в-точь как человеческое, да болезни у нас схожи. Дерьмо даже так же воняет. Но, понимаешь, свинья ещё и социальное животное. Детей, как вырастут, из семьи не отпускают, но если что не так сожрут… Матриархат ещё…

— Да матриархат-то при чём?

— Не знаю. При том. Я себя плохо чувствую у свинарей, потому что не могу иногда отличить подопечных от попечителей.

Потом к нам пришли сменщики и сказали, что никакого нашествия не будет, зато со стороны «Войковской» к нам приедет посольство на дрезине, запряжённой собаками-мутантами.

Собаки там говорящие, заметил рассказчик, как что-то само собой разумеющееся.

Ему возразили, что собак никаких там быть не может, а вот не могли ли они приехать на человекоподобных роботах? В итоге все стали соглашаться с тем, что вряд ли посольство приехало на роботах, скорее всего, это просто сами роботы. То есть нам прислали связных человекоподобных роботов.

Я чуть не плюнул с досады. Не спорить же с ними! Хотя чёрт разберёт этих авиационных инженеров. Говорили, что они, защищаясь от мутантов, пытались через разлом проникнуть в тоннель, сняли с испытательных стендов конструкторского бюро «МиГ», что было неподалёку, реактивный двигатель от истребителя, смонтировали его в тоннеле соплом наружу да и выжгли всех упырей.

Потом окажется, что не человекоподобные, но всё-таки роботы, что не с посольством, а так, с какой-то информацией… Но понять сейчас было ничего невозможно. Хотя то, что авиаторы хотят с нами помириться, само по себе было новостью. Правда, новостью траченной: каждый год все надеялись, что они придут мириться, и каждый раз оказывалось, что никто к нам не пришёл.

Я ушёл проверять автоматические кормушки — там был обрыв, и на дальних рядах не работал лоток автоматической подачи корма. Когда я вернулся, то застал свинарей, сгрудившихся на платформе. Все ждали гостей…

И вот они появились… К «Соколу» приехала дрезина с тремя пришельцами. Один, впрочем, лежал пластом среди ящиков. Его скосил очередью наш бдительный охранник. Я думал, что охранник получит благодарность, но его чуть не расстреляли. Оказалось, что пришельцы пришли по каналам Д-6, секретного метрополитена, прямо от Курчатовского института, и подавали все положенные условные сигналы. Сигналы действительно были. Я помню, когда я ходил в дозор на «Соколе», мне как-то зачитывали список условных сигналов, что могут подать люди с той стороны. Но лет десять никто никаких гостей оттуда не видел, и все забыли, как выглядят эти дробные вспышки фонаря и как звучат условные слова.

И вот охранник с перепугу дал очередь из автомата, нарушил сразу несколько положений Устава караульной службы. А теперь перед нами появилась дрезина с двумя гостями и одним полутрупом. Седой человек лежал на железном полу и стонал, закрыв глаза. Когда его отгружали в лазарет, я обратил внимание, как непроизвольно дёргается его нога, елозит по металлу каблуком и никак не может успокоиться.

Не жилец, подтвердил мою догадку Владимир Петрович. До завтра не дотянет. Так оно и вышло.

Несколько раз я проходил мимо конторы, где заперлись пришельцы и говорили с начальником станции.

Потом на наших глазах с тележки разгрузили десятка два ящиков. В одних я безошибочно угадал цинки с патронами, причём было видно, что это не старые запасы, а вполне только что закатанные маслята. Не помню уж, кто научил меня слову «маслята», но оно мне, человеку мирному, ужасно нравилось. Разговоры шли до вечера, а вот на следующий день случилось самое странное.