Заповедная сторона - Виктор Бочков

МЕЛЬНИЦА ТАРАСИХА

Своенравна, ох, как капризна и своенравна красивая щелыковская речка Куекша. И невелика-то она — вся течет по территории одного Островского района: начинается среди бочагов в сосняке за деревней Афериха, потом расширяется в ручей, под Минином образует даже плесы, а уже у Долгова, невдали от самого Щелыкова, приобретает вид реки. И узка — два-три метра в ширину. И немноговодна — повсюду почти дно просвечивает. А вот постоянно меняет свое русло, разрушая рыхлый левый берег и намывая правый. И мемориальная заповеданность Щелыкова ее, увы, не смущает. Не так и давно, в 1930-х годах, проточила Куекша берег чуть повыше места, где реку пересекает дорога в усадьбу, ринулась влево по проделанному новому руслу и… вскоре исчезли самые следы мельницы, столь памятной и дорогой всем почитателям Александра Николаевича Островского.

Старинная была мельница, еще с кутузовских времен, и по документам вплоть до середины прошлого века именовалась «Тарасиха» — по имени первого мельника. Когда драматург впервые тут появился, место было совсем обжитое, обстроенное. Между проселочной дорогой и рекой стояла на левом берегу небольшая кузница с станком для ковки лошадей. Ближе к воде располагалась избушка под соломой — в рабочую пору жили в ней мельники. Возле, тоже под соломенной крышей, — двор, где ставились лошади и телеги. Поблизости находился крытый тесом амбар.

Мельницу построили прямо в реке, на сваях. Она была двухэтажная, рубленая, под тесовой крышей. Наверху крутились два жернова для помола зерна, внизу, у самых почти колес, работала «толкуша», на которой перетирали овес и ячмень. С трех сторон обрамляла мельницу узкая крытая галерея; с правым, довольно высоким берегом здание соединялось мостками, ведущими поэтому прямо на второй этаж. Мельничная плотина была без затей, но широкая и крепкая, с несколькими затворами и бревенчатым водосливом. У левого берега виднелось два деревянных лотка. По одному шла вода к колесам мельницы, по другому, что подлиньше, — к стоявшей рядом с нею, и тоже на сваях, маслобойке. Здесь выжималось льняное масло.

Маслобойка была памятником строительного рвения самого Александра Николаевича, да и мельница за двадцать лет хозяйствования в Щелыкове перестраивалась им неоднократно. «Я был вчера на мельнице, — с гордостью сообщал он в 1877 г., — постройка отличная, но кругом навалено старого лесу.» Впрочем, Островские непосредственно мельницей не занимались, предпочитая сдавать ее в аренду. С мельником Евгением Ивановичем Луковкиным, мужиком еще молодым, но степенным, развитым и обязательным, к тому же и песенником, Александр Николаевич подружился. Он бывал у Луковкина в деревне Василево, где тот жил, любил беседовать с ним, иногда чем-то и помогал, в частности, лесом. И тронутый ласковым вниманием мельник относился к щелыковскому хозяину с почтением и симпатией, старался посильно отблагодарить его. «Сегодня, — писал в 1877 г. драматург, — мельник привел в подарок теленка, которого он поил для нас восемь недель».

Подарок был искренний, сделанный без всякого подобострастия. Сошлемся для подтверждения на один лишь факт. Василево было расположено между Щелы-ковом и Ивановским лесом, богатым ягодами и грибами, куда Островский часто ездил с семьей и гостями. В июле 1870 г. его навестил Н. А. Дубровский. Друзья решили сходить по ягоды в Ивановский лес. Но «едва мы углубились в лес, — вспоминал Дубровский, — как услышали дальние раскаты грома и поспешили возвратиться в деревню и скрылись от дождя в избе мельника. Войдя в избу, меня порадовала ее опрятность, а также простота и радушие ее хозяев и всей семьи их… Часам к девяти гроза стихла и дождь перестал… и мы вскоре выехали из деревни, провожаемые кучкою людей, которые вывели нас за деревню и пожелали доброго пути. Надо заметить, что хозяйка, ее дети и работник во время нашего у них пребывания сидели вместе с нами и вели с нами разговор; в этих людях не было видно никаких признаков отжившего рабства — они были незастенчивы и совершенно свободны в обращении с нами. Благо бы было бы для земли русской, если бы все крестьянские семьи походили на семью мельника, в которой совершенно неожиданно привелось мне провесть несколько часов».

И все-таки чаще Островский навещал Луковкина не в Василеве, а на самой Тарасихе. Его привлекали не только чистоплотность и гостеприимство мельника. Дело в том, что мельничная плотина и омут были для драматурга излюбленным местом рыбной ловли. Александр Николаевич обследовал все водоемы окрест Щелыкова и пришел к выводу, что лучшего местечка, где так клюет рыба, как на мельничном омуте, нет. А Островский был завзятым, страстным рыболовом! Этой страстью он заразился еще в 1840-е годы на царицынских прудах под Москвой, а обосновавшись в костромской усадьбе, уже не мыслил свою летнюю жизнь без рыбной ловли. Иногда драматург приезжал на отдых в Щелыково слишком рано, когда вода у мельницы была спущена. Тогда приходилось терпеть, ждать и скучать. «На омуте еще ловить нельзя, только запрудили», — сетовал Александр Николаевич в письме от 16 мая 1869 г. Зато когда в омуте начинала гулко плескаться рыба, он блаженствовал. Он не ленился подниматься на утренней заре, когда рыба брала лучше и, человек мнительный, выбирался на омут даже в пасмурную погоду и будучи нездоров: «Утром я хожу ловить рыбу, — извещал он, — хотя это и недалеко, но очень велика гора». Подниматься от мельницы назад в гору Островскому было, действительно, очень трудно — при болезни ног его еще мучила одышка.

Писателя-рыболова, ловящего поутру у мельницы, долго поминали местные крестьяне. Горничная Островских, Анна Смирнова, жившая при них в Щелыкове, рассказывала: «По нашему крестьянскому обычаю, мы рано вставали. Солнышко еще не высоко стояло, бежишь, бывало, на колодец за водой и видишь — спускается по тропке под гору Александр Николаевич с ведерком и удочками в руках. Любил он ловить рыбу и ловил каждое утро, даже в плохую погоду».

Это вовсе не означает, что Островский не ходил на мельницу и днем, после позднего в усадьбе утреннего чая. Актер К. В. Загорский, приезжавший в Щелыково в 1866 г., вспоминал, как, позавтракав, он и Александр Николаевич «отправились к мельнице ловить пескарей (живцов), чтобы на них потом ловить щук… Поймав несколько штук пескарей, мы сели в лодку и поплыли к самой мельнице, привязавши лодку в кольцу, нарочно для этого вбитого в стену мельницы, и начали ловить щук».

Надо отметить, что к ловле щук, которыми омут изобиловал, Островский испытывал особое пристрастие, хотя в охоте на них не всегда был удачлив. Крестьянский мальчик из Бережков Ваня Соболев, спутник драматурга на рыбалках, рассказывал позднее:

«Сидели мы однажды с Александром Николаевичем на Куекше возле плотины и рыбачили. Большая щука оборвала леску. Александр Николаевич сильно опечалился. Я бросился в воду, чтобы схватить обрывок лески со щукой, но — увы! — опоздал. Щука ушла в глубину. Тогда Александр Николаевич сказал: "Что ж, Ваня, делать, не наше счастье"».

Пожалуй, Островский излагает собственное отношение к речной хищнице, сочинив монолог Аристарха из комедии «Горячее сердце»: «Отчего я люблю щуку ловить? Оттого, что она обидчица, рыба зубастая, так и хватает. Бьется, бьется, бьется мелкая рыба, никак перед щукой оправдаться не может».

Подобно Аристарху, драматург любил поговорить о рыбе, особенно зимой, при встречах с петербургскими и московскими друзьями. Дочь его приятеля Ф. А. Бурдина писала: «Он был большой рыболов. Я любила, притаясь, слушать его рассказы о том, как он ловил рыбу нынче летом. Помню, что меня очень удивляло, что, по его словам, судак очень робкая рыба… Говорил он также и о том, что этим летом язики и шилиш-перы почему-то не шли на червяка, а предпочитали живца, а что «на донную» он наловил много щук и окуней. «Рыба хитра, но человек премудр, — говорил он, — и всегда сумеет перехитрить рыбу».

Конечно, на практике подобная сентенция сбывалась не всегда. «Ездили на омут, под мельницу, ловить на живцов рыбу, — записал в 1870 г. в дневнике Н. А. Дубровский, — но ничего не поймали, хотя ловили на пять удочек». Такие конфузы, однако, случались редко. Писатель С.В.Максимов, не раз гостивший в Щелыкове у Островского, авторитетно свидетельствует: «У него, как у опытного и прославленного рыболова, что ни занос уды, то и клев рыбы — обычно щурят — в омуте речки перед мельничной запрудой, и в таком количестве при всякой ловле, что довольно было на целый ужин». А ведь «рыболовный университет» драматург проходил именно на щелыковской мельнице!

На омуте Островский ловил рыбу обычно с лодки, которую пригонял сверху, от купальни под усадьбой, и привязывал к кольцу в стене мельницы. Но с возрастом долгое сидение в неустойчивой лодке стало-таки его утомлять, и он перешел с удочками на опоясавшую мельницу галерею. Стоять часами драматург тоже не мог — у него болели ноги, застуженные когда-то на похоронах Гоголя, и для него поставили на галерее специальное кресло. Это кресло, с овальной спинкой, подлокотниками и круглым сидением из полосок мягкого рессорного железа, сделали Островскому по его рисунку в конце 1870-х годов здесь же в кузнице. Удобно сидя в нем и забрасывая сверху удочку, Александр Николаевич подчас терял представление о времени, рано выйдя из дома, мог не вернуться к завтраку. Тогда к нему из усадьбы снаряжали посыльного с закуской. Сидение на реке с удочками действовало на Островского исключительно благотворно. «И меня, — писал он в 1880 г., — рыбная ловля и вообще деревня всегда значительно поправляет.» Характерно, что при любом исходе рыбалки драматург приходил в благодушное настроение и никогда не сердился на неумелых партнеров. Так, секретарь драматурга Н. А. Кропачев впервые побывал в Щелыкове в августе 1881 г. «Мы вдвоем тогда удили с лодки рыбу, — вспоминал он. — Рыба брала плохо. Александр Николаевич поймал несколько штук плотвы (по местному — сорога) вершков на пять-шесть, а я одного пескаря. Вообще мне не везло; шелковая леса моей удочки то сматывалась узлами, то захлестывалась в густую осоку или водоросли, что очень не нравилось Александру Николаевичу, и он добродушно ворчал на меня: