Любовный канон - Наталия Соколовская

Может быть, именно поэтому Алиса в разговорах со мной и Рогнедой тоже никогда не называла его ни по имени-отчеству, как того требовала большая разница в возрасте, ни просто по имени, ни одним из тех дружеских прозвищ или сокращенных имен, которыми называли его между собой коллеги, друзья, ученики или поклонники.

Она вообще никак его не называла, точно боялась нарушить ею самой наложенное табу. Ведь назвав его имя, она, во-первых, разделяла с нами свое право на него, а делиться она не хотела. Во-вторых, она таким образом признавала, что он существует не только в ее жизни, но и в другой, с ней не связанной.

Но я знала, как все же хотелось ей произносить его имя вслух.

Это случилось, когда в нашу компанию забрел новичок, обладатель того имени.

Сначала Алиса воззрилась на самозванца с враждебным недоумением. Потом враждебность сменилась интересом: так запросто все называли его и так запросто он отзывался.

Я видела, как Алиса собиралась с духом, прежде чем в первый раз обратиться к тому молодому человеку, и как изумилась, когда он повернул голову. Она не знала, чем заполнить повисшую паузу, ведь сказать, кроме того главного, что она уже сказала, ей было решительно нечего.

Называя имя, она попробовала, как могло бы быть, и зажмурилась от удовольствия.

С той минуты и весь вечер она обращалась к ничем не примечательному аспиранту из Гнесинки по поводу и без повода, на разные лады, пробуя на вкус и на слух уменьшительно-ласкательные суффиксы, все, сколько есть их в русском языке. Алиса наслаждалась. А молодой человек так никогда и не узнал, что у столь внезапно и щедро обрушившейся на него нежности был совсем другой адресат.

На их теоретическом факультете он преподавал общее фортепьяно. Если Алиса раньше и была влюблена в него, то самым обычным образом, постольку поскольку, как большинство студенток в своих педагогов, просто потому, что иначе не получалось.

И вдруг все стало не так. Из латентной формы любовь молниеносно перешла в острую. Причем дебют заболевания совпал с последним годом обучения, с дипломом.

Тем солнечным утром, в мастерской Рогнеды, у Алисы в полной мере получилось сделать то, к чему он приглашал своих учеников во время фортепьянных штудий – отпустить себя.

Косвенную роль в этой истории сыграл руководитель Алисиного диплома, доцент М. – вечный доцент, так за глаза называли его и студенты, и коллеги. На их курсе он читал историю русской фортепьянной школы.

Что-то числилось за М. Некий проступок, совершенный из лучших побуждений и полупрощенный ему за давностью лет. Старшее поколение педагогов доцента М. не замечало, и молодежи он был малоинтересен. Алисе ни к чему да и недосуг было вникать в подернутые ряской времени подробности. Но только до той поры, пока она не осознала, кого они касались.

Считалось, что М. пишет о нем книгу. Может, так оно и было. Неотступная тень Алисиного героя, соглядатай его жизни, а в сущности – тривиальный друг-недруг, вечный доцент М. был в большей степени персонажем, нежели человеком.

В начале курса, в одном из витиевато-бессвязных словесных пассажей, которым изобиловали его лекции, М. дал понять, что когда-то они вместе начинали. Лестное для М. предположение.

Один чувствовал и блистательно передавал целое, не упуская при этом детали. Другой – в погоне за деталями так и не смог целого охватить: занятый копаньем в сорняках, он не видел, что стоит посреди хлебного поля. Впрочем, концертную деятельность вечный доцент М. давным-давно оставил.

Темой Алисиного диплома были фортепьянные сочинения Скрябина. Однако в представленном М. обширном своде фактов, так и не достигших красоты подлинного знания, отсутствовало представление о главном: огне, таящемся в природе вещей.

Защита приближалась, Алиса нервничала. Выход из положения напрашивался сам собой.

Последние годы он жил за городом, на даче.

«По семейным обстоятельствам», – заметил М., кривя многозначительной улыбкой угол рта. Вечный доцент никогда не упускал случая с подобающей сдержанностью продемонстрировать, что он приближен и в курсе, ему нравилось ненароком разбрасывать мишурные блестки эксклюзивной информации, она была его разменной монетой.

Записывая для Алисы адрес на клочке нотной бумаги, он опять не удержался, интимно понижая голос, проронил:

– Надеюсь, наш дорогой в форме, – и скользнул по Алисиному лицу холодными глазами травоядного хищника.

Все в этой фразе было подло и лживо. И внезапная ненужная Алисе вкрадчивая доверительность. И пошлое «наш дорогой». И предательское «в форме». Потому что кому, как не ему, было знать, отчего «дорогой» однажды начал заглушать тоску вином.

Но самым невыносимым было то, что теперь Алиса стала объектом неотступного внимания вечного доцента.

В середине марта снега в Москве почти не осталось, но чем дальше от города отъезжала электричка, тем наряднее и чище смотрелись белые поля. И все же Алиса не получала удовольствия от дороги. Она прокручивала в памяти телефонный разговор с М.

Уже не впервые он звонил ей домой. Вчера после утомительного и бессмысленного обсуждения некоторых аспектов ее дипломной работы М. бархатно пожелал ей удачного пути и, внезапно убыстряя темп речи, как делал всегда, если хотел застать собеседника врасплох, спросил, известно ли Алисе, что у него были романы с… И он назвал имена известных в музыкальном мире женщин, одна из которых и теперь преподавала на их кафедре.

Алиса парировала первым, что пришло в голову:

– Неужели сразу с двумя?

Она попыталась замаскировать растерянность развязным ироничным тоном. Это была всего лишь защитная реакция, но Алиса тут же поняла, что смалодушничала: она позволила втянуть себя в разговор, она стала соучастницей М. и предала того, другого.

– Зачем же сразу. Последовательно.

В голосе М. звучала укоризна, точно это она, Алиса, допустила бестактность и была виновата.

– Простите, но для чего вы мне это рассказываете?

Досада на себя и злость на М. придали ей уверенности.

Человека, которого он называл своим другом, вечный доцент сдавал, когда его об этом даже не просили. Алисин тон его не остудил. Он ответил без тени смущенья фразой, которая все еще больше запутывала:

– А чтобы вы знали.

М. разжигал ее, навязывал свой сюжет, желая посмотреть, что из этого получится.

И тогда Алиса испугалась.

Он встретил ее на крыльце, руки в карманы, подтянутый, легкий, в мягком сером свитере, плотно обхватившем шею. Он зябко повел плечами и улыбнулся, заметив, что Алиса ускорила шаг.

На даче особенно хороши три вещи: летняя гроза, цветущий куст сирени и деревянная лестница на второй этаж.

Гроза – это когда взрослые гасят свет, ставят тебя посреди комнаты и обнимают за плечи. Когда раскаты грома отдаются в груди, а из электрических розеток летят мелкие злые искры, потому что молния хочет пробраться в дом.

До грозы оставалось чуть больше двух месяцев.

Сирень – это когда ты вбегаешь на веранду, а там только что вымытый пол, еще глянцево-влажный, скользкий, прохладный. Ты замираешь на пороге и в этот самый миг видишь раскрытое окно и под ним куст сирени, грозе в масть, глянцево-влажный, прохладный.

Сирень тоже будет, она окажется темно-лиловой.

На втором этаже дачного дома все самое чудесное, известно с детства, можно не проверять. Главное – предвкушение, и это – лестница. Она самодостаточна. Ее ступени с истертым временем закругленным краем, тонкой неровной трещинкой на стыке двух досок похожи на шпалы железнодорожного полотна – одна чуть шире другой: к ним надо приноравливать шаг, чтобы не сбиваться. А на самой верхней ступеньке можно часами сидеть просто так и наблюдать за жизнью в доме, как будто тебя здесь нет, и думать о чем угодно…

Именно так успела подумать Алиса, когда, проходя мимо лестницы, коснулась ладонью гладких прохладных перил.

Он провел ее в кабинет, за окном которого сияли просмоленные, густо-янтарные стволы сосен. Этого естественного освещения хватало в доме и без верхнего света.

– Располагайтесь.

Он указал на массивный старый диван, а сам занял кресло возле рояля.

Осторожно, как пробуют воду, она тронула рукой зеленоватый гобелен, села в угол дивана и, сначала попав лопатками во вмятину на спинке, целиком погрузилась, телом повторив очертания другого тела.

Это было неожиданное, странное чувство, словно он подпустил ее слишком близко к себе, совсем близко, доверился ей. Она затаила дыханье, переживая это новое. Ей было нежно.

Так прошло около полутора часов. Он читал ее дипломное сочинение, делая карандашные пометки на полях, давал пояснения, иногда вставал к инструменту и проигрывал темы, на которые хотел обратить ее внимание. Иногда просил ее повторить.