Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Коэн

– Ну? – вежливо произнесла она.

– Да, – сказал он так, как будто сидел в литературном кафе на Калье-Корриентес среди таких же, как он, boludos.[17] – Я пишу книгу. Про полицию, все происходит в Буэнос-Айресе. У меня двоюродный брат в Лос-Анджелесе, он будет моим представителем в Голливуде. Я придумываю сюжет, а он собирается писать сценарий, я же настоящий полицейский, кому, как не мне, писать об этом?

– Это верно, – ответила она.

– Да, может быть, я как-нибудь расскажу вам, о чем это. Но пока займусь поиском убийцы Роберта Уотербери. – Он отмахнулся так, словно услышал вздох восхищения. – Это самое малое, что я могу сделать для собрата-писателя.

Фортунато не стал его останавливать и никак не реагировал. Они мчались над пригородами по эстакаде, и теплый весенний ветерок порывами влетал через окна в машину, напоминая Фортунато трепещущих бабочек. Он видел, что его гостья смотрит на балконы и причудливые фасады района Палермо. Это была застывшая пена бетонных пилястров и оконных проемов, сваленные в кучу элегантные архитектурные элементы полудюжины цивилизаций. Позеленевшие медные купола и черные, крытые сланцевой черепицей, прошитые кованым железом и разукрашенные лепными гирляндами, щитами, нимфами и полубогами крыши беспорядочно утыкались в небо.

– Какая-то фантастика! – проговорила Афина. – Сколько лет этим зданиям?

Открылась крошечная щелочка.

– Около девяноста. Золотой век Буэнос-Айреса отгремел в первые тридцать лет двадцатого века, когда Аргентина была одной из богатейших стран мира.

– Что же случилось? Я хочу сказать… – поспешно добавила она, словно боясь обидеть их, – я все время читаю в газетах, что здесь очень плохо.

Прикидываясь левым, Фабиан сказал:

– Сначала была диктатура семидесятых, которая за шесть лет в восемь раз увеличила долг. Потом пришел Международный валютный фонд со своей стратегией приватизации и свободной торговли. Теперь мы имеем это…

Их остановила двигавшаяся по Авенида-Санта-Фе демонстрация, манифестанты били в барабаны и выкрикивали лозунги. Водитель тихо выругался.

– Что происходит? – поинтересовалась доктор.

Фортунато всмотрелся в ветровое стекло, чтобы разобрать написанное на плакатах:

– Aerolíneas, нет? – Обратившись к Афине: – Это служащие национальной авиалинии. Их приватизировали десять лет назад, а теперь компания-собственник их закрывает.

– Когда их приватизировали, они приносили доход, – пояснил Фабиан. – Их продали со скидкой испанцам, а испанцы перепродали все маршруты и самолеты, а денежки положили в карман. А теперь всех увольняют. – Он потер пальцами, показывая, что деньги перешли в другие руки, и сморщил нос, будто дурно запахло. – Испанцы – единственные, кто большие hijos de puta[18] чем аргентинцы.

– Это точно! – взорвался водитель на проходивших мимо демонстрантов. – Деньги давно уже в Женеве или Майами. А они тут надрываются.

Фабиан виновато улыбнулся:

– Всё приватизировали: автомобильные дороги, гидроэлектростанции, телефоны. Теперь хотят приватизировать почту. А потом, – он пожал плечами, – приватизируют воздух.

Глава третья

Комиссариат Мигеля Фортунато располагался в трехэтажном здании в районе Рамос-Мехиа. Несмотря на то, что Рамос находился в пятнадцати милях от самого Буэнос-Айреса, это был сравнительно преуспевающий район с занимавшим пять кварталов торговым центром и множеством небольших особняков, населенных средним классом. Дальше дома становились поменьше и прятались за бетонными заборами, утыканными битым стеклом. Здесь протекала скромная жизнь рабочего класса, в последние десять лет сводившаяся к постоянному затягиванию поясов, потому что заработки падали, а заводы закрывались. Десятилетие после прихода к власти клоуна-ворюги президента Менема все, не считая богачей, боролись за сохранение своих мест.

Следственная бригада Рамос-Мехиа не могла пожаловаться на безденежье. Здесь крали много автомобилей, торговали наркотиками, тут и там появлялись точки подпольных лотерейщиков и раскинулась широкая сеть охранного рэкета, собиравшего еженедельную мзду с уличных торговцев, мелкого бизнеса и немногочисленных сохранившихся на плаву предприятий. Это классика, но умелый комиссар мог приумножить свои доходы, скрывая материалы дела, освобождая преступников, оставляя на свободе правонарушителей или арестовывая тех, из кого можно было выжать сколько-то еще песо. Фортунато вел список таких несчастливцев, чтобы вновь и вновь по очереди арестовывать их и вымогать дополнительные деньги. В хороший месяц бригада могла собрать сто тысяч долларов, и Фортунато раскладывал доход по точно установленной формуле: четверть себе, четверть patotas, которые собрали деньги, и половину для передачи наверх Шефу.

Невзирая на большой доход, комиссариат не имел в своем распоряжении ничего из той блестящей техники, которую Фортунато видел в фильмах о полиции США. В его центре связи были простая рация, несколько карт на стене и цветные булавки, чтобы помечать разные преступления: красными – грабежи, синими – кражи, черными – нападения. Агентурные донесения печатали на пишущих машинках через фиолетовую копирку. Никакой лаборатории для проверки отпечатков пальцев, а вещественные доказательства хранились в старом железном ящике, и доступ к ним имел тот единственный человек, который с наибольшей вероятностью мог бы ими злоупотребить, – сам комиссар.

Тем не менее за неделю до приезда гринго Фортунато предпринял попытку навести глянцевую видимость профессионализма. Арестантам велели освежить масляной краской комнату ожидания и выскрести плитки пола жесткой щеткой. Со столов убрали все лишнее, a calabosos[19] где содержались правонарушители, спрыснули антисептиком. Даже стерли пыль с картины, изображавшей Непорочную Деву Луханскую, что висела над радиопередатчиком. Теперь он играл роль – роль простого детектива, который всего себя отдает раскрытию преступлений. Несколько скучноватый, чуть-чуть циничный, но при всем при этом надежный и способный побороться в преступном мире Буэнос-Айреса за торжество закона, насколько это возможно.

Утро первого визита доктора Фаулер в комиссариат ознаменовалось добрым знаком. Накануне ночью арестовали пару преступников, подозреваемых в серии автомобильных краж, которые были обозначены множеством красных булавок на карте преступлений в комнате связи. Он приказал заместителю выложить отобранные у них ножи и болванки для ключей, чтобы ими могла, когда приедет, полюбоваться гринго. Дополнительный подарок преподнес один из patotas, явившийся в комиссариат после того, как засек груз ворованного товара для бакалейного магазина.

– Пять тысяч, – сказал Фортунато инспектору по мобильному телефону.

– Я пробовал пять, комисо, но он говорит, что за пять договорится с судьей напрямую.

– Скажи ему – пять тысяч, и, если не заплатит, прямо там надень на него наручники и вези сюда на оформление. Скажи ему, что конфискуешь весь сомнительный товар и закроешь магазин до окончания следствия. Когда посадишь в машину, скажи ему – семь тысяч и что если придется везти его сюда, то это будет десять. Если нет, он может попытать счастья с законом республики.

– Ладно, комисо.

Он выключил мобильник и услышал за открытой дверью негромкое скандирование: «Бо-ка!» «Бо-ка!»

Это Фабиан торжествовал по поводу победы «Боки» над «Ривером» в состоявшемся накануне вечером матче «Суперклассика». «Ривер» проиграл на последней минуте из-за сомнительного маневра крайнего «Бока». Фортунато ставил на «Ривер».

– Все было подстроено, hijo de puta. Судью купили.

В комнату в позе оратора, с вытянутой вперед рукой, вошел Фабиан:

– Коми! «Суперклассик» – дело святое! Даже этот шакал Морело должен стараться полтора часа быть честным! Но это у него с трудом выходит.

Фабиан сегодня облачился в лимонно-зеленый пиджак и кричащий цветастый галстук с маленькими золотистыми петухами.

Фортунато взглянул на смешного щеголя с его курчавыми светлыми волосами и клоунским костюмом.

– Тебе лучше знать, – сказал он, взяв ручку и склонившись над бумагой. – Это ты целыми днями пропадаешь на стадионе или ипподроме.

Фабиан обвел рукой только что отмытый кабинет комиссара:

– Вот это да. Даже calabosos благоухают, как сосновая роща. Доктор Фаулер будет в восторге. Вот это женщина, а?

К Фортунато моментально вернулось раздражение порученным ему делом.

– Она здесь для того, чтобы расследовать убийство, а не слушать твои стишки. Ты выставил нас вчера просто идиотами со своими сказками про писательство.