Леcопарк - Александр Бачило

Ох, ешкин кот! А не суббота ли у нас сегодня? Как же это я забыл? Сколько уж лет не помнил всяких этих суббот — понедельников, да чисел ихних дурацких, а последним летом пришлось опять выучить. Потому как по субботам и воскресеньям Казбек вытяжку делает и деньги платит. Тоже, конечно, смерть, вытяжки эти — вся спина вон в шишках. Но зато деньги живые и сразу. Укололся — и хоть сейчас в магазин. Ну, не сразу, конечно, а как ходить опять сможешь. Некоторые после того укола по три дня отлеживаются. Ну а мы привычные, все равно подыхать… Да, надо идти. Наверняка ведь сегодня суббота. Ну по крайности воскресенье… А если и вторник, деваться некуда, хоть счастья попытать!

И поднялся-таки, и пошел. Это уж совсем трупом надо быть, чтобы за опохмелкой не пойти. Как дорогу нашел, в лесу да в темноте, одному Богу известно. Да нет, и ему вряд ли — давно он от нашего брата отвернулся. И поплутал я порядочно, спохмелья на больной-то ноге, однако вышел в конце концов к самой решетке — вот он, Ветеринарный институт. Тут уж недалеко и будка Казбекова, прямо за забором, и вход отдельный. Смотрю — а там уж толпа перед дверью. Все наши толкутся, и Нинка тут. А я-то еще на Бога обижался, дурик! Милостив Бог наш! Суббота!

Подхожу, встаю рядом со всеми. Крайнего тут не спрашивай: все равно кто поздоровее да понахрапистей — раньше пролезет. А попробуй пошуми огребешь на пельмени. Не свои побьют, так Казбек на шум выглянет с обрезком кабеля в мохнатой своей ручище. Как оттянет этим обрезком по морде — живо умолкнешь. Понимать надо — дело тут тихое, секретное. Не положено, поди, в Ветеринарном институте, да еще в сарае, из людей вытяжку делать. Подведем Казбека и сами без копейки останемся. Потому тихо стоим, степенно так переговариваемся…

— Миром-то, — говорю, — темные силы правят, это понимать надо. И царствие их грядет. А наступит оно, когда последний неверующий в них уверует…

— Все сказал? — Нинка спрашивает.

— Ну… почти.

— Вот и умолкни, пока в ухо не схлопотал, проповедник запойный!

Пожалуйста, молчу. Пусть и другие поговорят, мне не жалко. Зачем же сразу в ухо?

— Что ж Горюхи-то не видно? — говорят. — Всегда первая прибегала. Загнулась, надо думать?

— Зачем? Живая. В метро пристроилась, отъедается.

— Это за какие такие сокровища ее в метровые взяли? Кухтель по пять тыщ с места берет!

— Очень просто. Ногу отняли ей по весне. Кухтель таких без очереди ставит, от них выходу-то втрое больше, чем от вас, симулянтов!

Да, думаю себе. Не те ноги кормят, что носят, а те, что гулять ушли. Пойти, что ли, и мне в больничку? Пускай хромую оттяпают, может, Кухтель в метровые возьмет? Милое дело там — сиди целый день в тепле, деньги считай, пивком поправляйся. И уснешь, так не замерзнешь. Ни ментов не боишься, ни конкурентов. Если кто и сунется, его Кухтелевы мордовороты так наладят без костылей убежит! Да, счастье тому, кого Кухтель в метровые возьмет!.. А ну как не возьмет? Ногу-то назад не приставишь. А на одной зиму бедовать ой как несладко!

— Что метровые! — смеется Костян, бывший кидала наперсточный с проломленным черепом. — Разве это заработки? Цветмет надо сдавать! Вот золотая работа, кто умеет!

— Сдавать-то не штука, — говорит дед Усольцев (Поди такой же, как и я, дед). — Да где его брать-то, цветмет? Гвоздя ржавого не найдешь забесплатно.

— Довели страну! — сейчас же встревает Нинка. — Дерьмократы!

— А мы с корешем моим Федюней, — хитро щурится Костян, — позапрошлым летом весь Сузунский район обстригли под бобрик!

— Парикмахерами, что ли? — не понимает дед Усольцев.

— Ага, махерами! Как увидишь где провода на столбах, так и обрезай, махер!

Смеется Костян, и народ вокруг похохатывает. Дед Усольцев головой качает: ловко придумано! А Костян еще пуще хвастается:

— Жили как в сказке, что ты! День кемаришь, ночь бухаешь, под утро на охоту идешь.

Дед ехидный интересуется:

— Что ж ты такое теплое дело — и бросил?

Костяну что сказать? Только рукой махнуть.

— Нипочем бы не бросил! Да Федюне моему кирдык пришел.

— Поймали?

— Почему поймали… Током убило. — Костян уж не смеется. — Он, парчушка пьяная, полез на столб. За один провод рукой ухватился, а другой плоскогубцами кусает. А провод-то под фазой! Я снизу кричу: «Ты чего, дурило, делаешь?! Дзёбнет же!» А он уж и не отвечает. Вцепился руками в провода, а голова-то, смотрю, повисла, и язык вывалился. Ну я и пошел… Эх, Федюня! В округе сел пятнадцать без света сидели, а нас поймать не могли!

Народ гомонит одобрительно на такой Костянин рассказ, а Нинка и тут свои три копейки вставить норовит.

— Хватился! — орет. — Пятнадцать сел! Давно уж вся область без света сидит, а он за проводами собрался! Это тебе не при советской власти — никто их по новой вешать не станет. Вот довели страну — украсть нечего!

Ну начинается! Наших, запойных, хлебом не корми — дай про политику поспорить. Уж кажется, двумя ногами в могиле стоит и телевизора-то лет пять не видел, а все его выборы волнуют, американцы да евреи разные!

Как начали все про политику гомонить, я сразу бочком, бочком, спиной по стеночке — поближе к двери. А тут как раз и Казбек из будки выглядывает.

— Заходите, — говорит, — еще пятеро.

И мы с какой-то бабешкой чумазой первыми — юрк в дверь. Ну прямо прет мне счастье сегодня. Как с самого утра солнышком пригрело, так и ласкает! Вхиску нашел больше полбутылки, день угадал правильно, а теперь еще и без очереди влез! А, да! Еще от Стылого вовремя спрятался. Житуха!

— На лавку садитесь! — командует Казбек. Помещеньице-то — ни встать, ни лечь. Коридорчик узенький да кабинка, где Казбек спины колет. Проходная бывшая, что ли… В коридорчике лавка вдоль стены. Еле-еле пять человек втискиваются. Вот и сели мы пятеро. Смотрю — и Костян тут! Он хоть и потрепаться горазд, а своего не упустит!

— Ну и вот, — говорю, пока время есть, — темным силам лучше добровольно покориться и служить. Потому как окончательная победа все равно за ними будет…

— Рубаху снимать, что ли? — бабешка перебивает.

Из новеньких, видно.

— Погоди ты, успеешь растелешиться! — рыгочет Костян. Вот, бабы! Одно на уме — перед мужиками заголяться!

— Да век бы вас, жеребей, не видать!

Огрызается, гляди ты, хоть и беззубая!

— А ну тихо! — Казбек вдоль ряда с кабелюкой своей прохаживается. Молчать-лять! Сычас ынструктаж будит!

— Опя-ять… — тихий вздох.

— Кто сказал?!

Взметнулся Казбек и дубину свою поднял. Все молчат, хоть голос точно Костянов был, я-то не ошибусь.

У Казбека глаз черный, так и сверлит в душу. Да мы сверленые уж, не зыркай! Походил туда-сюда и в кабинку: