Швея с Сардинии - Бьянка Питцорно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Услышав, что синьорина Эстер влюбилась в маркиза Риццальдо, которого встретила в манеже, я не могла в это поверить, не говоря уже о том, что маркиз в свои тридцать казался мне стариком. Бабушка же, напротив, не находила в этом ничего странного. Маркиз, как заметила она в разговоре с галантерейщицей, у которой мы покупали иголки с нитками, хоть и не был так богат, как Артонези, но обладал приличным состоянием, а значит, точно не оказался бы охотником за приданым. Кроме того, он носил знатный титул и происходил из древнего, весьма почтенного рода, единственным представителем которого стал после все той же великой эпидемии, так что его желание поскорее жениться, чтобы родить наследника, а может, и создать большую семью, пока сам он еще был достаточно молод, казалось вполне логичным. Что же до возраста невесты, то для моей бабушки и ее знакомых в этом не было проблемы: сами они выходили замуж лет в шестнадцать.
Однако синьор Артонези, до того потакавший многим капризам дочери, никак не хотел соглашаться с этим ее выбором: маркиз ему инстинктивно не нравился, хотя ничего конкретного он против него и не имел. Но вот сама Эстер казалась ему слишком юной для роли жены и хозяйки.
– Ты еще такая неопытная, – твердил он, – тебе еще столькому предстоит научиться…
– Гвельфо научит, – упрямо отвечала дочь.
– Я ведь прошу тебя лишь дождаться совершеннолетия, – настаивал отец. – Если к тому времени ты не передумаешь, я дам тебе свое согласие и благословение.
– Четыре года! Смерти моей хочешь? Через четыре года я буду старухой, а Гвельфо тем временем найдет себе другую: ты не представляешь, сколько девушек вокруг него крутится. И потом, уж прости, конечно, но, когда я стану совершеннолетней, твое согласие мне не понадобится.
Об этих спорах мы знали из рассказов экономки. Она также не раз говорила нам о страстных посланиях, регулярно приходивших на адрес Артонези в сопровождении огромных букетов цветов. И о долгих днях, которые синьорина Эстер проводила в слезах в своей комнате, поскольку отец теперь не позволял ей выходить из дома одной, а всем возможным компаньонкам было приказано не допускать ее контактов с маркизом.
Как-то утром девушка, бледная как мел, вошла в отцовский кабинет и молча протянула ему только что полученное письмо: «Если я не смогу получить тебя, то убью себя. Без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла».
«Если Гвельфо покончит с собой, я последую за ним в могилу», – заявила Эстер с таким убийственным спокойствием, что синьор Артонези впервые по-настоящему испугался. Он смирился, принял претендента на руку дочери и долго с ним беседовал. В итоге молодые могли отныне считаться официально помолвленными, хотя и не должны были встречаться наедине. Маркиз имел право приходить к Эстер домой, обедать с ней и с ее отцом по воскресеньям и сопровождать их в поездках на мельницу и пивоварню, а также посещать в компании тетки и кузин городские балы-маскарады или вместе с ними пить горячий шоколад в самом роскошном местном кафе – том, что на проспекте, прозванном за остекленную террасу «Хрустальным дворцом», куда захаживала одна только знать. Но они никогда не должны были оставаться наедине: отец поставил условие, чтобы свидания всегда происходили при свидетелях. Впрочем, писать друг другу они могли без каких-либо ограничений и контроля. Что касается приданого, то синьор Артонези пообещал ежегодно выплачивать дочери солидное содержание, но никакого недвижимого имущества в собственность не отдавал. «После моей смерти она и так унаследует все, так что можно считать, что это уже ее собственность», – сказал он, и маркиз постыдился возражать. Помолвка должна была продлиться два года, чтобы проверить взаимность чувств влюбленных; разумеется, разорвать ее после официального оглашения, о котором сразу же узнал весь город, стало бы невероятным скандалом. Но синьора Артонези больше интересовала не репутация дочери, а ее счастье, и он не боялся чужого осуждения.
С этого момента синьорина Эстер начала готовить приданое. Жених хотел было заказать все готовое из Парижа, как это делали, например, синьорины из семейства Провера, но невеста не доверяла каталогам. Заказы на самые элегантные платья были отданы в оба городских ателье, чтобы никого не обидеть. «Остается надеяться, что эти тщеславные портнихи понимают: девочка еще растет, и не станут шить ей одежду впритык», – заметила моя бабушка, раздуваясь от гордости, что за бельем Артонези обратились именно к нам.
На эти два года мы дали отставку всем другим заказчикам (впоследствии стало ясно, что это было крайне непредусмотрительно) и работали только на Артонези: носовые платки, простыни, скатерти и шторы шили у себя, а все остальное делали у них дома, в комнате для шитья. Бабушка подготовила будущей невесте уйму ночных сорочек, лифчиков, нижних юбок, домашних халатов и восхитительных накидок-пеньюаров, отороченных кружевами, специально привезенными из Швейцарии; все это великолепно на ней сидело. У меня же с каждым днем получалось делать оборки все тоньше, петли – мельче, а воланы – пышнее. И, как и Эстер, я тоже росла и становилась выше: в конце концов, нас разделяло чуть меньше трех лет.
Платили нам вовремя и щедро, обращались с нами вежливо, к тому же нам удавалось экономить на еде, ведь в доме Артонези нас кормили обедом; так можно было бы работать лет десять, если не больше! Через несколько месяцев я набралась смелости и спросила синьорину Эстер, не могла бы она одолжить мне какой-нибудь из ее романов, и она не только согласилась, но и с энтузиазмом взялась помогать мне с выбором книг для чтения. Она выписывала журнал под названием «Корделия» и каждую неделю отдавала мне прочитанный номер. Уроков музыки, языков и естествознания она не бросала, но училась теперь с куда меньшим энтузиазмом и вовлеченностью, чем раньше, – еще и потому, что жених, хоть и довольно снисходительно, но все-таки дал ей понять, что считает все эти занятия чудачеством и чуть ли не детским капризом.
Если бы вечерами, по возвращении домой, у меня не слипались глаза от усталости, за эти два года я бы могла научиться многим полезным вещам (хотя сама предпочитала те, что моя бабушка считала вредными). «Не стоит желать того, чего никогда не получишь: по одежке протягивай ножки», – не раз повторяла она, видя, как я вздыхаю над очередным романом. Я же теперь точно знала: любовь прекрасна, ради нее можно с легкостью пойти на любые жертвы, а сентиментальные мужчины вовсе не так нелепы, как я считала раньше. И маркиз Гвельфо Риццальдо – настоящий влюбленный, готовый жизнь отдать за свою Эстер, как и она ради него. Я тоже мечтала встретить такого мужчину: молодого, красивого и благородного, который любил бы меня так же сильно. А вот грубые комплименты уличных торговцев и мелких лавочников меня только оскорбляли и расстраивали. Я знала, что рано или поздно мне придется смириться и выбрать одного из них: все-таки я была не настолько наивна, чтобы ждать прекрасного принца. С другой стороны, помечтать-то ведь можно и бесплатно.
Время шло, синьорина Эстер продолжала расти и потихоньку начала отдавать мне платья, которые стали ей коротки, хотя и выглядели по-прежнему как новенькие. Бабушка немедленно их перешивала под мои размеры, предварительно споров оторочку, бахрому, пуговицы, тесьму и кружевные оборки: «Нечего тебе красоваться, как дочке какого-нибудь синьора! И синьорину Эстер смущать будешь, и меня, что такое позволила». Но ведь качество не спрячешь: платья были из очень хороших тканей и разительно отличались от тех, что обычно носили девушки нашего круга. А вот свои туфли синьорина Эстер, к сожалению, отдавать мне не могла: ее ножка была тонкой и узкой, гораздо меньше моей. Мне же приходилось покупать новую обувь каждый год, потому что ноги у меня тоже росли, а туфли, даже если брать их у сапожника из ближайшего переулка, были недешевы. Что касается шляпок и зонтиков, то их синьорина, поносив вдоволь, отдавала кузинам, которые затем слегка перелицовывали их у модистки. Дарить шляпки мне было бы немыслимо: женщины моего класса, даже самые богатые и тщеславные, никогда их не надевали – просто не посмели бы. Тогда и зонтик казался отчаянной и немыслимой дерзостью: он считался атрибутом знатных дам.
Расти
