Продавец фокусов - Александра Антонова

– Товарищ Берия, поручаю Вам важное задание: проследите за тщательностью выполнения ремонта. В случае необходимости примите соответствующие меры, но не допускайте перегибов и искажений линии партии, – почесала я полосатого зверя за ухом.

Лаврентий дернул головой и жалобно мяукнул. На пальцах у меня осталась какая-то липкая жидкость желтоватого цвета.

– Птенчик ты мой, – расстроилась я. – Что, опять ухо загноилось?

Палыч иногда страдал этой труднообъяснимой хворью. Любаша сбилась с ног, таская его по ветеринарам. Те не могли дать ответ о причинах недуга, сваливали все на нервную почву.

– Ладно, собирайся. Ко мне жить пойдешь. А завтра после работы отвезу тебя в ветлечебницу.

Лаврентий Палыч недовольно фыркнул, видимо, считая обращение на «ты» непростительной фамильярностью.

Из комнаты бабы Веры неслись страстные вздохи и скрип кроватных пружин.

Тетушка опять смотрела эротику. Вот удивительное дело, достигнув почтенного возраста, когда количество прожитых лет делает качественный скачок и переходит в разряд мудрости, баба Вера не утратила романтических иллюзий.

Она с упоением рыдала над мексиканскими сериалами и переживала за героинь примитивных мелодрам с порнографическим уклоном. "Ах, какая любовь!" – протирала она стекла очков, запотевших от накала страстей.

– Мария, это ты? – крикнула баба Вера из своей кельи. – Запри дверь на засов. Сейчас в «Криминале» сказали, что скоропостижно скончался почетный вор в законе по кличке Куприян. Несчастье произошло в зимнем саду загородной резиденции, личный врач поставил предварительный диагноз: отравление фитонцидами.

Глава 2

Студентки с платного курса совершенно отбились от рук и не желали познавать технологию хлебопечения. Они сорвали лабораторную работу, замесив тесто с таким количеством дрожжей, что все содержимое расстойника вывалилось наружу, и затопило аудиторию. Я в сердцах наставила им «неудов», за что получила выговор от завкафедрой и наслушалась «лестных» эпитетов в свой адрес от уборщицы.

Короче, день не задался с самого утра.

Наскоро перекусив с бабой Верой рассольником, котлетой с гречневой кашей и компотом из сухофруктов, я затолкала Лаврентия в хозяйственную сумку в надежде успеть в ветлечебницу до закрытия.

Тротуар у подъезда перегораживал уже знакомый «Ленд-Крузер» с тонированными стеклами.

Ну, вот, пожалуйста! Баба Вера как в воду глядела: братки вернулись за деньгами. Либо почетный вор в законе ожил, либо предварительный диагноз оказался ошибочным, и причина смерти незабвенного Куприяна выглядела более прозаично: пуля в черепе или нож в сердце.

Стекло опустилось, и знакомый голос позвал из поднебесья:

– Слышь, садись, подвезу.

Я прикинула в уме две возможности: меня пристрелят на глазах у бабы Веры, и вызовут у нее тем самым сердечный приступ, или сделают это в другом месте, и выбрала второй вариант. На всякий случай, я помахала рукой в направлении наших окон на четвертом этаже, зная, что бдительная тетушка уже записывает номер машины, и храбро вскарабкалась на переднее сидение шикарной "тачки".

"Шкаф" был один.

– Тебе куда? – галантно сплюнул он в открытое окно.

– На Октябрьское поле, в ветлечебницу, – ответила я и не узнала своего голоса, такой он был писклявый.

Браток кивнул головой и включил зажигание.

– Как звать-то?

– Маша.

– Да не тебя, а кота.

– Лаврентий Палыч, – солидно представила я полосатого страдальца, усатая морда которого выглядывала из сумки.

Водитель уважительно кивнул головой и включил музыку на полную громкость. Мы двинулись в путь под бравурные раскаты "Полета валькирий"

Вагнера в исполнении симфонического оркестра. Браток вел машину мастерски: выезжал на встречную полосу, подрезал другие иномарки и распугивал "Жигули".

Я вцепилась в сумку с котом и боялась выдохнуть. Лаврентий не подавал признаков жизни. Видимо, тоже струхнул и, смирившись со своей участью, прикинулся дохлым для профилактики.

Как это ни странно, до ветлечебницы мы добрались живьем. Я вывалилась из «Ленд-Крузера» и безвольно потащилась вслед за водителем-самоубийцей.

К врачу была очередь, причем безнадежная. В тесном предбаннике толпились школьницы с хомяками и кроликами, пенсионеры с собаками, домохозяйки с котами и один мужчина с толстым питоном. Вокруг мужчины наблюдалось некоторое свободное пространство. Владельцы разнокалиберной живности косились на него с опаской и крепче прижимали к себе хворых питомцев.

"Шкаф" уверенно раздвинул толпу плечами и поплыл к кабинету.

– Куда Вы, мужчина! Здесь очередь! – запротестовал один из пенсионеров.

– Завянь! – вежливо извинился мой спутник.

Пенсионер завял.

В кабинете сидел доктор в несвежем халате и с глазами уставшего от жизни сенбернара. Закаленная российским бытом домохозяйка жаловалась ему на здоровье злобного мопса.

– Кыш, – нежно дыхнул на свой перстень браток и дернул щекой.

Домохозяйка схватила мопса в охапку и молча ретировалась.

Дальше последовала душераздирающая сцена обследования больного уха Палыча. Мы со «Шкафом» держали обезумевшего кота, который издавал тигриный рык, змеиное шипение и волчий вой. Откуда в обыкновенном домашнем коте могла взяться такая дьявольская сила, сказать не могу. Но мой добровольный помощник налился румянцем и вспотел от напряжения. Доктор прочистил Лаврентию ухо, вколол в холку антибиотик и выписал солидную пачку рецептов.

Я расплатилась и, стараясь не встречаться глазами с посетителями ветлечебницы, выбежала на свежий воздух. Распаренный браток выпал следом, вынул из кармана сигареты и судорожно затянулся.

– Спасибо, Виктор Иванович, – вспомнила я, как зовут моего спутника.

– Да, Витюхой меня зови, чего там, – стряхнул он пепел мизинцем. – Вот садюга этот ветеринар! Что он с ним творил, а? Я понимаю, утюг на живот пристроить, если острая необходимость, или зубы выбить, если опять молчит, ну, в сортир мокнуть, если совсем партизан, но, чтобы уши выворачивать!..

Вот подлец!

Витек исходил праведным гневом и нервно смолил сигарету в кулак. Туман панического страха исчез из моих глаз, и я смогла рассмотреть человеческие черты на его лице: слегка перебитый крупный нос, глаза с ленинским прищуром, мощный подбородок и короткая стрижка темных волос. Баба Вера оценила бы его по достоинству.

Объединенные общими переживаниями, мы загрузились в машину и так лихо вырулили на дорогу, что мелкие отечественные автомобили прыснули из-под колес клопами. Наше стремительное передвижение сопровождалось грохотом увертюры к опере "Жизнь за царя".

Рядом с моим домом концерт классической музыки был прерван треньканьем мобильника. Витек выключил радио и с недовольной физиономией приник ухом к телефону:

– Ну!

Еще несколько раз «нукнув», он притормозил около арки моего дома.

– Ты Палыча береги, – заботливо покрутил он пудовым кулаком у меня перед носом и, не дожидаясь благодарностей с моей стороны, пришпорил своего "коня".

Еще не было и восьми часов вечера, а темнота на улице была почти полная. Редкие фонари, подернутые дымкой мелкого колючего дождя, отсвечивали лунными дорожками в лужах. Окна домов были плотно задрапированы светомаскировочными шторами, как будто диктор с голосом Левитана объявил по громкоговорителям воздушную тревогу. Только нахохлившиеся собачники упорно выгуливали своих питомцев, оживляя урбанистический пейзаж.

Проход под аркой выглядел, как Абсолютно черное тело. Не знаю, подчинялось ли в нем распределение энергии закону излучения Планка, но температура моего тела перераспределилась странным образом: руки и ноги превратились в ледышки, а спине стало жарко. Боязливо шаря глазами по сторонам, я прижала к себе сумку с Лаврентием, и ступила под каменные своды.

Под ногами хлюпали лужи. Эхо от моих шагов звучало гулким буханьем. Мне мерещились гроздья летучих мышей под арочным перекрытием и коварные вампиры, поджидающие в темноте запоздалых прохожих.

Впереди что-то шевельнулось, и голос с ярко выраженной алкогольной модуляцией спросил:

– Закурить не найдется?

Я пискнула и рванула вперед, не разбирая дороги, но далеко убежать – не получилось. Пьяный вампир уцепился за рукав куртки.

– Ты куда? А поговорить?..

Дальнейшее помню, как в тумане. Я вырывалась, вампир требовал понимания, Палыч орал в сумке благим матом, то ли подавал голос в защиту одиноких женщин, то ли в пылу борьбы я задела его больное ухо.

В минуты опасности люди реагируют двумя способами: кричат от страха или теряют голос. Я отношусь ко второй категории. Горло перехватил речевой спазм, и зов о помощи застрял на полпути. Уши тоже заложило, и звуки доносились до меня, как через подушку.

О том, что пришло избавление, я поняла не сразу. Вдруг оказалось, что пьяный вампир испарился, я сижу на асфальте, а надо мной кто-то наклонился, и терпеливо спрашивает: