Коричневая трагедия - Ксавье Отклок

— С моим мужем приключилась забавная история, — вступает мадам фон Бенков, хорошенькая жена ротмистра. — К нему явился тип в коричневой рубашке. Он хотел, чтобы наш эскадрон подписался на гитлеровскую провинциальную газету. Этот человек уверял, будто идеалы рейхсвера должны совпадать с идеалами коричневой армии…

Тут мадам фон Бенков начинает смеяться:

— Господи, какой он был грязнуля, этот нацист. От него буквально воняло. Муж выставил его за дверь.

— Пинком под зад, — уточняет ротмистр. — И пока все веселятся, добавляет: — К счастью, у нас в кавалерии пинков под зад никто еще не отменял.

Тут вмешивается г-н фон Дрота:

— У Гитлера наверняка есть какие-то тайные замыслы. Это чувствуется. Мы, конечно, хохочем (sic!) над бесконечными трюками, которые он проделывает, чтобы угодить народу. Естественно, на его сторонников это производит впечатление. Но я лично знаком с несколькими князьями, которые его принимают. И с несколькими урожденными княгинями, которые ищут его дружбы (wirkliche Prinzessinen die ihm herumlaufen). Он лавирует среди них, словно для этого родился. Он далеко не такой простак и крикун, каким кажется.

Дирк цу Диркенхайм пожимает плечами:

— Уж эта его популярность!..

Разговор о Гитлере продолжается:

— Его насильно окунули в массы. Ему полагается разыгрывать из себя этакого крестьянина, сына народа. На самом деле все это вранье. Он душой и телом принадлежит мелкой буржуазии. Когда он пускает пыль в глаза и, нарядившись в свои старые одежки, празднует в Мюнхене годовщину образования своих штурмовых отрядов, это никого не вводит в заблуждение. Все знают, что он должен школить народные массы, как унтер-офицер школит норовистую кобылу.

Ни благородные дамы, ни офицеры не возражают.

Но вот молоденький Розен замечает, что, избавив Германию от демократической заразы, Гитлер все же оказал стране услугу. И тут ротмистр восклицает:

— Эта услуга важнее всего, что сделал Бисмарк!

— Нет, — возражает фон Штерблинген, — Гитлер 20 января и Бисмарк в Страсбургском договоре преследовали одну и ту же цель, ту самую, к которой стремились Фридрих, Лютер и Гогенштауфены. Они строили истинную Германию.

И все пылко выражают согласие.

Затем промышленник включает радио. Разумеется, репродуктор изрыгает очередную речь — не то Геринг, не то Геббельс, не то сам Гитлер.

— Довольно политики, — стонут дамы.

Хозяин крутит ручки настройки и вместо бесконечного красноречия не без труда находит джаз-банд из лондонского «Савоя».

Австрийский приятель умолкает, и тогда я спрашиваю:

— Так значит, по вашему мнению, в рейхсвере нет никакого подспудного недовольства?

В ответ Гектор фон Л. веско произносит:

— Среди младших офицеров, армейских офицеров недовольства нет. С другой стороны, ничто не доказывает, что его нет и среди генералов. Как ни странно, во времена парламентаризма их положение было прочнее, независимее. Они были чем-то вроде теневого правительства. Весьма могущественного правительства. Ну, а теперь…

В сущности, отношения между «зеленым» Главным штабом и «коричневым» Главным штабом далеко не всегда так безоблачны, как хотелось бы думать нацистам.

Вместе с тяжелой промышленностью этот Главный штаб создал, финансировал, экипировал «коричневую» армию.

Гитлеру позволили пополнять ряды своей армии добровольцами, «черным» рейхсвером[5], «Фронтбаном», всеми неявными силами, которые военным удалось спасти от разгрома — теперь они стали опорой национал-социализма, среди них он вербовал кондотьеров и даже наемных убийц. Тем временем генералы, по примеру Людендорфа, видели в бывшем «мазиле» не более чем простое орудие военного реванша. А Гитлер, помимо этого, стал мессией для среднего класса, для крестьян и олицетворением заступника для деклассированных элементов. Следствием этого стало общественное движение. Проникнутое демагогией народное ополчение избрало своих собственных вождей. Нацистский милитаризм пытается — и будет пытаться впредь — избавиться от опеки «старых генералов».

Разумеется, конечная цель у них одна и та же: раздвинуть навязанные границы, разбить цепи, заставить победителей 1918 года возместить побежденным выгоды от их победы с процентами и процентами на проценты.

Но при этом возникает множество политических, экономических и социальных проблем, требующих решения. Причем военная аристократия и коричневые грубияны не всегда согласны друг с другом в том, как эти проблемы решать.

Иногда это противостояние принимает исключительно жестокие формы: возьмем попытку убийства фон Зекта, преобразователя армии. Падение и бегство фон Шлейхера (говорят, что сейчас он в Париже, на положении беженца). Принудительная отставка генерала фон Хаммерштейна-Экворда[6], начальника сухопутных войск и яростного защитника традиций «старой Пруссии», и т. д.

То, что происходит, — не мелкая склока между двумя камарильями. Истинные причины этой борьбы следует искать в более высоких сферах. И для Франции она куда важнее, чем кажется. Главные штабы Гитлера и рейхсвера разошлись во мнениях относительно даты и форм будущих наступательных операций против некоторых соседей Германии.

Но какая из двух партий настаивает на промедлении? Какая, напротив, рвется все поставить на карту?

На этот страшный вопрос у нас пока нет ответа.

XII. Люди-автоматы

11 ноября 1933 года в час дня над Германией поднимается оглушительный рев, а за ним полная тишина. Ревут не люди, а машины. Заводские и корабельные сирены, колокола на шахтах, паровозные гудки, автомобильные сигналы, электрические звонки — все стальные глотки страны заходятся в радостном вопле, а затем умолкают.

Это неисчислимые механические стада приветствуют своего пастыря, своего укротителя, хозяина всех немецких тружеников.

В берлинском районе Зименштадт, в огромном заводском цеху длиной в двести метров и высотой в пятьдесят, Гитлер взбирается на массивный, как башня феодального замка, ротор динамо-машины. У его ног толпятся тысячи крохотных человечков, кажущихся еще меньше рядом с генераторами, похожими на черных слонов, человечков, невидимых в этих стальных джунглях, где вместо лиан — разукрашенные цепи чудовищных роторов, где лебедки, словно жирафы, тянут шеи к мостовым кранам, болтающимся, подобно гориллам, на самых высоких ветках этого стального девственного леса.

Такую мизансцену выбрал фюрер, чтобы перед плебисцитом в последний раз воззвать ко всей Германии, а заодно ко всему миру… Не правда ли, она глубоко символична?