Россия в неволе - Юрий Екишев

– Что ты хотел этим сказать? – обижается Лёха.

– А то, сына!.. Что ты не знаешь, а мелешь, стилизацией чего первоначального был квадрат?! Наверняка всяческой мерзости, что есть в человеке – его волосатых ушей, соплей, грязи под ногтями. Это шерсть, это чесотка, это менты, которые тебя принимали и держали на кулаке пару суток, это терпила твой, подельник, чесантин, который тебя сдал – посмотри внимательно! И если ты это будешь повторять – ты тоже будешь как тот мерзкий тип, который первый это нарисовал и разрушил нормальное искусство. Стилизация! Абсурд! – это все вонючие съезды. Рисуй котят и больше не вякай. Надо рисовать нормально – лес, бревно, три медведя, вот это я понимаю!

– Ты же сам говорил – индивидуализм, – подкалывает Лёха.

– Но я же не сказал, что это хорошо! – радуется Волк, поймавший в лапы котёнка. – Запомни, раз папа сказал, значит это так.

Мишаня, покончив с картофаном, и не спеша потягивая чаёк, улыбается своим неправильным прикусом:

– Вот, нашли на чем свернуть кровь!.. При чём тут стилизация, индивидуализм… Я понимаю так – если бы мне за это покашливали по бане[6], так чтоб я мог семью содержать, ребёнка одеть – базара нет, я бы струячил эти квадраты пачками, вагонами бы грузил. А так просто, это даже не грёбань, а самогрёбань!

– Это как? – отрывается Лёха от недоштрихованной лапки.

– Как, как… Каком сверху! Очень просто – когда сам себя имеешь не снимая штанов. Вот как!

Дискуссия закрыта. Волк, протянув ногу, большим пальцем щелкает по кнопкам, переключая каналы в поисках нормального искусства – девушек, беззаботно поющих о белом снеге, связывающем нас с небом, раздражаясь от рекламы, как Лёхиных котят – таких же ярких и безжизненных, стилизованное пушистое ничто.

# 3. Риалтоновые сны.

Иногда сны здесь очень яркие, как жизнь коралловых рифов – чувства, ощущения расцвечены и контрастны до предела. Возможно, из-за информационного голода и вынужденного чисовского серого быта. Разум, после огней городов, столкнувшись с мышино-камуфляжной бесконечностью, сопротивляется. Сами милиционеры, ощущая уже упомянутую негероичность их положения, невольно подтверждают это разными мелкими деталями: на их мобильниках, например, сплошь мелодии из "Бумера" или "Бригады". Нередок и "Владимирский централ", и "Мурка", иногда в каком-нибудь кителе затиликает "Семь сорок" – и кто-то исполняет невольный ритуальный танец, хлопая себя по карманам:

– Вот черт, да где он… Але, ну что ты? Сейчас, заедем в питомник (в СИЗО), и я уже считай дома. Пива можно возьму полторашку?

"Бригада", "Бумер", Саша Белый – скорее всего от недостатка личного мужества, восполняемого таким виртуальным образом. (И то, какое мужество за зарплату, между полторашками и кредитами, и гоготом напарников, получивших квиток с новогодней зарплатой: – Сколько у тебя, восемнадцать? А у меня двадцать две, га-га-га, лошара!..) Саша Белый – хоть какой-то для них, а герой, пусть без твёрдых моральных принципов, но хоть мужества не занимать. Надел погоны, вступил в систему – значит ты и есть закон, значит, моральные принципы, чистые руки, холодный разум – заведомо тебе должны быть присущи – ты же страж порядка, и тот, кто сорвал твой погон – посягнул на государева слугу… Психологические коллизии таковы, что система неизбежно плодит неполноценных нереализовавшихся служак, у которых за отсутствием этих самых провозглашаемых с революционных времен пылких принципов, реализуются самые примитивные инстинкты – кто повыше, "крышует", скажем, определенные автобусные маршруты в городе; кто пониже – между игрой в "контру" и выбиванием из пацанов признаний – или пьет, или листает автомобильные журналы с самыми дешёвыми моделями, прикидывая во сколько лет такой серости обойдётся подержанный праворульный "японец", кто самоутверждается иным способом, геройствуя дома или на дискотеках, любым способом подчеркивая при случае значение погон на плечах. Особенно здесь, через хмурый экран кормяка:

– Ну что там?! Ножницы? Не положено! Сегодня суббота…

Хата уже неделю каждое утро отдает заявления на ножницы для ногтей и для волос. И все как-то нет возможности.

– В баню? Пойдешь через десять дней, по утвержденному положению. Кипятку? Я тебе не повар! – если ты оказался на ИВС, например, знакомишься с делом несколько дней, или вызван на допросы – то вообще бани можешь не дождаться. На СИЗО – полегче, там хоть какие-то традиции. А здесь погоны: защита от совести.

И так далее.

Нормальные, а поточнее более-менее адекватные – конечно, тоже встречаются. Они есть везде, поскольку мы все же живем в России. Но составляют ли они хотя бы значимую часть всего мышино-голубого спектра?

Да, есть те, кто втихаря говорит: мы за вас, но вот система, ее не переделаешь, И даже втихаря пытается как-то помочь. Но чем больше звезд и лычек, тем больше вероятность лукавства, хитро-Дзержинского прищура, конторской корпоративной умерщвленной совести и чести.

Не удивительно, что многие живые по характеру русские парни пошли в криминал, либо в бандитизм, либо в одиночное волчье – разбойничье плаванье. Не потому, что их туда особо тянуло – просто им, как и многим другим, не осталось выбора. Работать годами на пустопорожнее ничто? Свести смысл жизни к маршруту: стол – отхожее место? Любовь к свободе и изначальная тяга к справедливости не могут ужиться с тем, что каждый день ты либо сторожишь чужое добро, либо за подачки бычишь ценой здоровья – за копейки, за мизер, либо ловишь и сажаешь любым путем в клетку одних и тех же, и уже не заботишься, чтоб что-то аккуратно доказать, главное – поймать, ведь дальше свои – прокуратура и суды тоже придерживаются того же удобного принципа: раз человек в форме говорит, что у него сорвали погон, и оказали сопротивление – значит, это так и есть.

Люди в форме, в мантии – легко привыкают, что только они и есть закон (в который они особенно-то и не заглядывали, младшие и средние чины – повально). Отсюда – полное перерождение всей системы органов государства (родившихся и развившихся в стройную структуру ещё во времена Иоанна Грозного).

Если при Сталине признание было "матерью правосудия", то сегодня всё упростилось до предела: желание человека в погонах (а уж тем более человека в галстучке в большом красивом доме) – мать правосудия. Да, ещё довольно часто примитивно и сильно бьют тех, кого взяли даже не с поличным – а по подозрению, просто потому что кое-что было в прошлом (хотя сегодня в России – треть мужского населения судима). Выхлестывают с самого первого момента, как только "приняли" – именно в этот момент, в первые минуты, часы, дни в изоляторе – новички пишут явки, сдают подельников, вспоминают все новые эпизоды, а чем больше эпизодов, чем больше точек, за которые удалось зацепиться, чем лучше удалось закрепить – тем спокойней совесть (написал автоматически, предполагая все же наличие всего человеческого, и задумался… Какая совесть у "рожденных революцией"?..). Но иногда обходится и вовсе без этого.

Юра Безик, смотрящий по хате, сидит за общаком, играет в домино с новенькими первоходками, которые ещё как овцы – пугаются всего подряд, неуверенно спрашивая обо всем: вот при шмоне переломали сигареты, что с ними делать? выкидывать?

– Выкидывать? Вы что! вы плохих времен не видели. Да отдайте часть Покемохе, часть загасим в запас. Я как-то предыдущим сроком, половицы вскрывал, вот такие окаменевшие с 70-х годов окурки собирал, заныченные еще до потопа…

– Во-во. Мы на малолетке, было дело, шконки скребли, и опилки эти продымленные курили. "Русский лес" называется, – поддерживает его Мишаня, одновременно цинкуя на пальцах Безику, что у него на руках. Игра продолжается:

– В этот раз мы, конечно, вляпались совсем по-дурному – прямо у дверей хаты нас приняли. И сразу – в ГОМ, и там х…ли. Били весь вечер: бам! бам! я несколько часов не приземлялся, летал на кулаках! Вас-то хоть не били… Это уже хорошо. А нас с ИВС, каждый день возили. Возвращаемся уже после обеда. Даже конвой – видят же что происходит – сигарет нам подкидывали… Через несколько дней терпилу притащили на опознание, без адвоката, без понятых. Так, что у нас там? А мы вот так, обан-бобан! – Безик щелкает доминошкой по столу, и подмигивает Мишане. Новенькие, Леха и Сашка-Сирота, кладут камни осторожно, будто извиняясь или боясь чем-то огорчить Юру с Мишаней.

– Главное – не признаваться! Признание – прямой путь в колонию… О, так, что там у нас? А я вон как! И вот так! – Безик с блеском закачивает партию, обрубая оба конца доминошной свастики "баяном" и "пустиком" – итого проигравшим "плюс 75".

– Та-а-ак. На что мы там играли, на желание? – в глазах Лёхи и Саши – неподдельный испуг. Еще не освоившись, они уже вляпались по уши – мало ли какие бывают здесь желания.

– Да мы вроде не твердо договаривались, в шутку же… – боязливо переглядываются они, поёживаясь от мрачнейших предчувствий. Особенно Лёха. Сашка-Сирота все же что-то прошел в жизни, не по школьным учебникам с мультяшными иллюстрациями.