Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая - Марк Еленин

Не так давно, придя на вокзал, он застал в багажной кладовой незнакомого желчного старика-инвалида с деревянным протезом. Каждое слово приходилось из него вытягивать клещами. Сторож, получив франк, сказал в конце концов, что «эта потаскушка Жанетта смылась туда, откуда приехала, а адреса не оставила: некому было. А неделю назад тут появились молодчики из полиции все разнюхивали и расспрашивали. Оказывается, ажаны нашли в Сене утопленницу и признали в ней Жанеттку... Путался с ней один алжирец, разбойничья рожа — за версту видно. Он-то ей, видно, и располосовал горло, — нож испанский у него был, все видели. От уха до уха резанул по горлу. Зарезал и столкнул ее в воду. Думал, не узнают, если и найдут. И чего не поделили — не знаю?.. Правда, вроде бы алжирец ее с другим застал — так кто не знал, что Жанетта не выбирает... Кто подвернется, тот и хорош...»

— Ну, все сказал, поскуда старая? — перебил Андрей. Все в нем клокотало. Грусть и злость смешивались. — Может, и ты в Сену захотел? Заткни-ка пасть мигом!

Старик испуганно замолчал и с неожиданным проворством для одноногого юркнул между ящиками и сразу исчез. Андрей медленно побрел с вокзала.

2

Нынешняя жизнь казалась ему пресной, сытной и уныло спокойной. Никаких происшествий, день за днем одинаковы — размерены, время подсчитано и даже чаевые известны. Андрей сумел получить видавший виды мотор и стал профессиональным таксистом. Он работал не менее десяти часов в сутки и отдавал 75 процентов заработанного по счетчику хозяину. Остальные 25 процентов он мог считать своим заработком.

Мелькание пассажиров, смена лиц, дальние и ближние маршруты, рейсы в разные районы Парижа, которые предстояло изучить, — все нравилось ему поначалу, казалось даже привлекательным. Во всяком случае — любопытным. Около семнадцати тысяч такси сновало по улицам столицы днем и ночью. За рулем семи тысяч из них сидели русские шоферы. Состав самый пестрый, но большинство военных. От бывшего генерала до солдата или унтер-офицера русского экспедиционного корпуса, участвовавшего в мировой войне на стороне Франции. Все они, даже из наиболее высокопоставленных в прошлом, невольно пролетаризировались и принимали условия жизни такими, к которым приучал их ежедневный труд со всеми его нелегкими проблемами. Многие становились членами «Юнион женераль де шоффер рюсс» — союза русских шоферов в Париже (хотя и без средств и прав, но со своей «конторой», которая ютилась на рю Сане). Им всем казалось, что «союз» объединяет их крепкими узами, сплачивает и помогает находить не просто соплеменников, но и надежную опору в среде коллег. Французы, черные, русские — в конце концов, они все занимались одним делом, и чашку кофе или рюмку перно зарабатывали одинаково за рулем своих моторов.

Андрею нравилось, сдвинув толстое стекло, отделяющего его кабину от салона, переброситься несколькими фразами с клиентом, позволить себе осторожно пошутить и самому улыбнуться удачной шутке или анекдоту. Пожалуй, никто и не угадывал в нем русского, которых развелось в Париже слишком много. Их, этих русских шоферов, иные французы называли «саль вранжель» — «грязными врангелевцами».

Как правило, это были маленькие рантье, держатели русских акций, разорившиеся из-за революции, потерявшие свои жалкие доходы. Наплыв эмигрантов, дороговизна, поражение в войне — во всем были виноваты эти «саль вранжель»! Андрей привык к тому, что такие пассажиры, едва открывали дверцы машины, начинали громко поносить русских и немцев. Андрей помалкивал, в разговор не вступал, копил злость. На французов он внимания не обращал, их не стоило оправдывать, но можно было понять... А вот других...

Однажды где-то на Елисейских полях, неподалеку от площади Конкорд он посадил двух пассажиров, мужчину и женщину, скромно одетых, вежливых. Высокий, коротко-стриженный и скуластый мужчина учтиво, но как-то неловко держал под локоть даму — сравнительно молодую, лет за тридцать, с приятным улыбчивым лицом. Огромные очки не портили ее чуть вздернутого носика, увеличивали синие глаза. Пара села, не прерывая разговора, причем Андрей обратил внимание на то, что говорит только женщина. Мужчина отвечал односложно, чаще лишь кивком головы. Андрей невольно прислушался — и сразу уловил весьма ощутимый иностранный акцент. И тут мужчина, склонившись к спутнице, сказал тихо по-русски, отделяла слово от слова: «Простите, мадам. Попросите шофера закрыть свою форточку». Андрей резко развернулся. Сзади находились его соотечественники. Но явно не те, с которыми он бежал из Крыма, не эмигранты. Эти были иными русскими, из новой, советской России.

Во Франции с недавних пор открывались многочисленные советские учреждения, налаживались торговые контакты, появлялись советские чиновники. Несомненно и эти двое — из их числа.

Андрей не мог противиться все нараставшему в нем злобному чувству: эти русские были его врагами, из-за них он бежал из России, потерял все, а они спокойно раскатывают в автомобилях... Ну, разумеется, краснопузые назвали известный адрес — рю Гренель, именно там советское посольство...

Ярость ослепила Белопольского. Он судорожно вцепился в руль, плохо видя дорогу и машины, маневрирующие на ней. Наконец, свернув налево, на улицу Гренель, он остановился возле ворот, венчающих высокую ограду, за которой растянувшийся нечетким полукругом виделся обширный дом. На флагштоке слабо колыхался на тихом ветру красный флаг Страны Советов с золотым серпом и молотом в верхнем углу.

Теперь Андрею по правилам полагалось выйти и открыть дверцу, выпуская пассажиров. Боясь, что может сделать нечто совсем иное, он замешкался. Продолжал сидеть, вжавшись в спинку, не отпуская сцепленных на руле рук и закрыв глаза, чтобы не видеть этих людей, Андрей очнулся только тогда, когда услышал, как хлопнула задняя дверь и, повернув голову, увидел своих пассажиров. На тротуаре стояла, улыбаясь, женщина. Мужчина приблизился, протягивая плату за проезд, — несколько франков и мелочь. Он держал деньги на раскрытой огромной ладони. Да, рядом стоял пролетарий, комиссар, извечный его враг. Голосом, хриплым от бешенства, Андрей неистово заорал:

— Куда ты тянешь грязные лапы, хам?! Поди прочь, скотина! Хамло! Пес!

— О-о, — сказал мужчина. — Приятная встреча с русским земляком вдали от родных краев. Судя по манере держаться, господин шофер, вероятно, из жандармских офицеров? Жаль, что не встретились раньше. В Крыму, например. Совсем другой разговор пошел бы, не так ли, ваше высокоблагородие?

Не вылезая из машины, Андрей ударил снизу по ненавистной руке и мелочь, звеня, покатилась по брусчатке мостовой.

Пассажир не повышая голоса:

— Что ж ты спрятался, как за Перекопом, голубчик? Может, тебе мало чаевых? Дают больше? Так и я добавлю.

Сжав гаечный ключ, вытащенный из-под сиденья, Андрей выбросил ноги и выскочил из автомобиля, готовый к драке. Между ними неожиданно возникла женщина. Лицо ее было решительным, рот упрямо сжат. Она широко раскинула руки, как бы запрещая противникам, намерения которых не оставляли никаких сомнений, сблизиться. Андрей увидел спешащего к ним полицейского — только этого ему не хватало!

— Идемте, Владимир Васильевич, — уговаривала женщина. — Прошу вас, оставьте все это. Мы в Париже, идемте. Что вы связываетесь с белогвардейцем? Он из тех, кого пока жизнь еще ничему не научила. — И к Белопольскому, с командирской твердостью. — Поезжайте, мсье. Прошу. Иначе у вас могут быть неприятности.

— Уи, уи, мадам. Идемте. Простите, — пассажир Андрея с трудом искал французские слова. А потом на русском, пересыпая речь матерными словами, закричал Андрею. — И ты скоро о России заплачешь, недобиток! На родину захочется, на коленях приползешь. Но я тебя на машине катать не стану. Только в тюрьму разве.

— Мсье Громоф... Я буду вынуждена...

— Иду, мадам... Знаете ведь, какой я дипломат?!

— Вы точно не дипломат...

Русские двинулись к воротам. Андрей истошно закричал им вслед:

— Беги отсюда, холоп! Еще минута, и ты не уйдешь! Ненавижу быдло! Не-на-ви-жу!

Противник скрылся. Можно считать, отступил. Андрей сел в такси, привалился к спинке. Его колотило. Ажан подошел, склонился к открытому окошку, посмотрел вопросительно. Белопольский с трудом заставил себя беспечно улыбнуться: «Все в полном порядке, месье, не смею задерживать. Благодарю». Полицейский пожал плечами, повернулся, ушел. Андрей яростно рванул такси вверх по узкой улочке Гренель.

3

Еще несколько дней происшествие у ворот советского посольства продолжало волновать Белопольского. Не отпускала ярость и ненависть. Он вновь и вновь переживал случившееся. Одной встречи, одного разговора оказалось достаточным, чтобы закипела кровь, а рука потянулась за оружием... Увы, его не было, но палка, дубина, разводной ключ — все годилось в эту минуту. И уже в который раз пришла на память картина недавнего прошлого. («Какого недавнего? — Тысяча лет минуло!»). Петроград... Белые и красные, революционеры и контрреволюционеры. Да нет! Нет еще ни белых, ни красных: еще все — граждане России. Митинги, объявления на тумбах и стенах домов. Общий подъем. Пролетарии великодушны. Победитель отпускает солдат с фронтов. Он представляет офицерству самому решать, каждому дано право сделать выбор — идти ли с народом, уехать ли за границу, остаться лояльным к новой власти и даже помочь ей в чем-то строить после революции новую жизнь. Молодые «наивные поручики, не успевшие хлебнуть Великой войны — и года не просидевших в окопах — не разобравшиеся в происшедшем, вчерашние бедные студенты и вольноопределяющиеся, прошедшие ускоренное обучение на курсах и пожалованные первыми офицерскими чинами... Разве они были уже «белыми»? Разве у них были свои фабрики и свои поместья? Что было им защищать? Братоубийцами, зверями их сделали другие события. Теперь не разобраться, кто начал первым, кто разжег и превратил жизнь в братоубийственную схватку. Все они одинаково попрали заповедь божью «не убий»... все стали злобными зверями...