Ночевала тучка золотая... - Агния Кузнецова (Маркова)

Бабушка грустно улыбнулась, безнадежно махнула рукой: зачем вспоминать? Все ушло. Невозвратно ушло и стало никому не нужным…

Она пошла к своему креслу, пошатываясь, придерживаясь за стену и шаркая туфлями.

– Вспомнилось… – сказала Соня.

– Для склероза это характерно: прошлое помнится, а настоящее выпадает из памяти, – заметил Алеша.

– Она и прошлое редко вспоминает, – сказала Нонна, – а может быть, вспоминает, да не говорит… Итак, тост за Люсю. Пьем!

– Подождите! – сказал вдруг Антон и вышел с рюмкой на середину комнаты. – Ай да бабушка! Подсказала! Тост будет другой: за спектакль, который сами подготовим и который станет нашим дипломным триумфом. В этом спектакле у Люси будет та роль, которая принадлежит ей по праву.

– А кто же? А как же? – растерялась Люся.

– Все понятно даже медикам, – вмешалась Соня. – Он будет режиссером этого спектакля, – она указала пухлым мизинчиком на Антона. – Спектакль пройдет по всему Союзу, как тот бабушкин балет. Верно, Нонна?

– Верно! – Нонна залпом осушила рюмку и бросилась обнимать сначала Люсю, потом Антона.

– А меня? – спросил Алеша, все так же кротко и строго глядя на окружающих.

– У вас в медицинском мире это не принято. Это наше преимущество, – ответил за Нонну Антон.

– Тебя, Алеша, она будет обнимать наедине, – сказала Соня. – А если не будет – ты ей травку с заговором подсунь. Не может быть, чтобы у тебя не было такой травки! – И Соня принялась хохотать.

Люся и Антон переглянулись, не понимая столь бурного веселья.

– Я все поясню присутствующим, – строго сказал Алеша. – Так вот, травку с заговором она подпустила потому, что я убежденный гомеопат. А она аллопат. Значит, непримиримая и непонятная вражда на всю жизнь.

– Это что значит? – наивно спросила Люся.

– Это значит, – сказал Алеша, – что гомеопаты лечат преимущественно травами, малыми дозами. Все мои предки, о которых я знаю, лечили травами. К народной медицине я приобщен с детства.

– Его дед был очень знаменит, – сказала Нонна. – Может, слышали – Сергей Петрович Розанов? Он бабушку мою спас. Заболела она желчнокаменной болезнью. Подумайте, что это для балерины! С камнями не потанцуешь! Удаление желчного пузыря тогда было операцией еще мало известной. Ну вот и стала бабушка лечиться у Сергея Петровича Розанова. Несколько лет лечилась, потому что травы действуют очень медленно. Верно я говорю, Алеша?

– Верно. В организм вводятся микроскопические дозы лекарств.

– А потом бабушка ела черную редьку, тертую, с оливковым маслом.

– Это дед ей камни растворял, – пояснил Алеша.

– И растворил? – скептически спросил Антон.

– Растворил. Поправилась бабушка и танцевала до пятидесяти лет.

– Интересно, – сказал Антон, – а я думал, гомеопатия – это так… предрассудки.

– Предрассудки?! – воскликнул Алеша, и глаза его вспыхнули негодованием. – Предрассудки? – повторил он. – Я видел, как к деду, уже совсем дряхлому, приходили те, кого не могли спасти аллопаты, – и он вылечивал… он спасал!

Разъяренный Алеша наступал теперь на стоявшего подле него маленького растерянного Антона и прижимал его к стенке.

– Нет, предрассудки это то, что мы до сих пор игнорируем народную медицину. Вот это – непонятная дикость. Это… это просто варварство! Вот что это такое!

Отпущенный на волю Антон приводил себя в порядок и говорил:

– Сдаюсь! Сдаюсь! Буду лечиться только у гомеопатов. Убедил! Полностью убедил! – И, помолчав, добавил с удивлением: – Оказывается, и среди медиков есть фанатики?..

– Еще какие! – воскликнул Алеша. – Они есть в любой профессии, на этом держится мир!

– Я не фанатик, – с грустью сказала Соня. – А хотела бы! Ни во что я не верю, ничего не хочу.

– Это опять игра? – спросил Антон.

– Нет, это уже правда, – сказала Нонна.

– Наверное, потому, что я не фанатик, – продолжала Соня, – жизнь кажется мне пустой забавой. Каждый мучительно ищет, за что бы ему зацепиться… А я не хочу цепляться! Когда-нибудь я, наверное, соберусь с силами и покончу… с собой. Или в петлю, или в воду с камнем на шее, чтобы не выплыть, или с двадцатого этажа высотного дома…

– Такую сокровенную правду не выбалтывают первым встречным, – сказал Антон, указывая на себя и на Люсю. – Позерство!

– Я тебя невзлюбила с первого взгляда, – со злом вдруг сказала Соня. – Сам ты позер. Картинно так на пол сел и руками обхватил колено! Этакий карликовый Мефистофель! Будущий знаменитый режиссер! Да где они у нас, знаменитые режиссеры, актеры, писатели? Нынче век космоса. Искусство в полном упадке. А вы все смешны со своими потугами. Смешны и никчемны! – Она топнула ногой.

– Ну, это уж слишком! – как бы между прочим, спокойно заметил Алеша.

– «…Без божества, без вдохновенья…» – так же спокойно, в тон Алеше сказал Антон. – Пошли, Люся. Союз актеров с медиками не удался.

Но Алеша преградил им дорогу:

– Нет уж, уйдем мы с Соней. Мы и забрели-то сюда случайно. А у вас дела. Соня, за мной!

Соня с безразличной покорностью двинулась за Алешей. Нонна пошла проводить их до дверей и надолго задержалась в прихожей. Оттуда доносился горячий прерывистый шепот… Все трое спорили. Но, вернувшись, Нонна сделала вид, будто ничего, ровным счетом ничего не произошло.

– Поговорим о нашем спектакле? – сказала она.

– Поговорим, – согласился Антон.

5

Через несколько дней пьеса была найдена, одобрена, роли распределены. Начались репетиции.

Как и у знаменитой балерины Марфы Мироновой в пору ее юности, репетиции на сцене шли по ночам. Малая сцена училища была перегружена, а большую предоставляли только для дипломных спектаклей.

К подготовке самостоятельного спектакля студентов руководители училища отнеслись недоверчиво и равнодушно. Никакой помощи не было.

В спектакле участвовали всего пятеро, среди них – Нонна и Люся. Режиссировал, конечно, Антон.

Пьеса эта под названием «Ночь и день» когда-то ставилась многими театрами, потом сошла со сцены и теперь была вовсе забыта. Антон откопал ее в театральной библиотеке, долго и громко восхищался ею, цитировал ее своим однокурсникам, педагогам, знакомым, искал режиссерские приемы – словом, вступил на путь той не знающей отдыха жизни, какой живут счастливцы, влюбленные в свою профессию.

В половине девятого утра Антон являлся на лекции по истории театра, по литературе, по историческому материализму или французскому языку. Он танцевал вместе со всеми мазурку, испанский танец, делал этюды, ходил в студенческую столовую, ел невкусные обеды, спал, читал, развлекался. Но кроме этой обычной жизни, теперь появилась еще и другая. Он жил судьбами героев спектакля, над которым работал. Жил в сюжете, в образах, в тембре актерских голосов, в костюмах и в декорациях, которых еще не было, но которые он придумывал.

Антон раздваивался. И его вторая жизнь была во много раз интереснее первой. Она стала для него основной. Остальным он занимался рассеянно, по обязанности. Не дообедав, он мчался в училище. Садился в зрительный зал и представлял себе будущую премьеру. Нет, не успех, не аплодисменты, а судьбы героев. Он забывал, что не успел дообедать, и в этот день уже больше не появлялся в столовой.

В училище Антон был очень заметен. Нонна всем прожужжала уши о том, что он гениален. И некоторые, не имея никаких оснований, поверили этому, другие просто посмеивались, а третьи с любопытством приглядывались. В зависимости от характера. Однако разговоров о нем было много. Говорили, что приехал Антон из Сибири, что там он ездил на нартах, впряженных в собачьи упряжки, ходил в оленьих унтах, вышитых бисером, и хоть пишется русским, на самом деле не то эвенк, не то бурят. Еще говорили, что Антон болеет какой-то странной болезнью и скрывает это от всех. А в последнее время все эти слухи перекрыла новая весть: Антон влюблен в Люсю и ради нее затеял спектакль «Ночь и день».

Сам же Антон ни о чем никому не рассказывал. На вопросы отвечал шутками и жил как во сне своей двойной жизнью. А в Люсю он и правда влюбился… Любовь эта вошла и в его вторую жизнь тоже, потому что он не мог еще дать себе отчета, в кого он влюбился: в Люсю Бояркину или в Марту из спектакля «Ночь и день».

Люся, конечно, все сразу почувствовала… Она, как и Антон, жила такой же раздвоенной жизнью немногих счастливцев, но в ее вторую жизнь – в мир мечтаний и богатейших чувств – Антон, увы, не вошел. В те мгновения, когда из мира мечты она ненадолго опускалась на землю, она улыбалась Антону, радовалась ему, но, поднимаясь ввысь, тотчас же о нем забывала.

Люся готовилась к экзаменам. Она сидела в читальне. Рядом, сладко посапывая, положив голову на книгу, освещенную настольной лампой, наслаждался безмятежным сном незнакомый студент, и, глядя на него, тоже хотелось закрыть глаза и положить голову на книгу. Чтобы превозмочь это состояние, Люся стала писать письмо.

Дорогая мама! – писала она. – Пишу Вам и представляю себе, как сидите Вы в своей комнате-кабинете за столом и перечитываете письма и телеграммы, присланные с разных концов страны от Ваших сыновей и дочерей.