Машина Различий - Уильям Гибсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У вас есть “Ворон Сан-Хасинто” [15]? – спросила Сибил.
– Надо, так достану, – отозвался продавец. – А о чем это?
– О великой битве в Техасе, о великом генерале.
Продавец баллад удивленно вскинул брови. Глаза у него были голубые, с безумным блеском – то ли от голода, то ли от религии, а может, и от джина.
– Так, значит, ваш мистер Хасинто один из этих крымских генералов, француз?
– Нет-нет, – снисходительно улыбнулась Сибил. – Генерал Хьюстон, Сэм Хьюстон из Техаса [16]. И мне нужна эта песня, крайне нужна.
– Сегодня вечером я закупаю свежие публикации и непременно спрошу вашу песню, мисс, непременно спрошу.
– Мне нужно по меньшей мере пять экземпляров, для всех моих друзей, – сказала Сибил.
– За десять пенсов вы получите шесть.
– Значит, шесть, и сегодня вечером, на этом же месте.
– Как скажете, мисс. – Продавец тронул поля шляпы.
Сибил поспешила затеряться в толпе. Все получилось! И не так уж это было и страшно. Раз, другой – и совсем привыкнешь. Да и как знать, может, песня и вправду хорошая, так что люди, которым продавец сбагрит в конце концов свои листочки, получат удовольствие. Внезапно рядом с ней возник Мик.
– Неплохо, – снисходительно заметил он, запуская руку в карман пальто, чтобы, как фокусник – кролика, извлечь оттуда теплый, с пылу с жару, яблочный пирожок, обсыпанный сахарной пудрой и завернутый в промасленную бумагу.
– Спасибо, – произнесла Сибил с удивлением и облегчением; она как раз думала свернуть в какой-нибудь тихий уголок и достать украденную шаль, а ведь Мик, получается, все это время ни на секунду не спускал с нее глаз. Она его не видела, а он ее видел. Такой уж он есть, и не надо об этом забывать.
То вместе, то порознь они прошли весь Сомерсет, а затем и огромный рынок Петтикоут-Лейн, освещенный с приближением вечера сонмом огней: ровно горели калильные газовые фонари, ослепительно сверкало белое ацетиленовое пламя, среди разложенной на прилавках снеди мигали чадящие масляные лампы и стеариновые плошки. Несмотря на оглушительный гвалт, Сибил, к вящей радости Мика, одурачила здесь еще трех торговцев балладами.
В ночном сердце Уайтчепела, огромном питейном заведении, где на поблескивающих золотыми обоями стенах полыхали газовые рожки, Сибил нашла дамскую уборную. Там, в безопасности вонючей кабинки, она смогла наконец переложить свою добычу поудобнее. Шаль была очень мягкая, чудесного лилового цвета – благодаря одной из этих странных новых красок, которые делают из угля [17]. Сибил аккуратно сложила шаль и затолкала ее в корсет, пусть пока полежит в надежном месте. Вернувшись к своему новому руководителю, она застала его уже за столиком. Мик успел заказать для нее медовый джин. Сибил села рядом, не дожидаясь приглашения.
– Отличная работа, девочка, – сказал Рэдли, пододвигая ей стакан.
В зале было не протолкнуться от крымских солдат-отпускников [18]; на крикливых, багровых от неумеренно поглощаемого джина ирландцах гроздьями висели уличные феи. Служанок тут не водилось, только устрашающего вида бармены в белых передниках и с увесистыми дубинками, деликатно припрятанными за стойкой.
– Джин пьют только шлюхи, Мик.
– Да почему же обязательно шлюхи, – пожал плечами Мик. – Все его пьют. И ты не шлюха, Сибил.
– Потаскуха, уличная девка, – криво усмехнулась Сибил. – Как ты там еще меня называл?
– Ты теперь напарница Денди Мика. – Он зацепил большими пальцами за проймы жилета и откинулся назад, балансируя на задних ножках стула. – Ты – авантюристка.
–Авантюристка?
– Вот именно. – Мик со стуком опустил передние ножки стула на пол. – За тебя. – Он отхлебнул из стакана и скривился. – А ты лучше не трогай эту отраву, они ее скипидаром разбавили, а то и чем похуже. Пошли отсюда.
На этот раз Сибил предусмотрительно повисла на руке Мика, чтобы не мчался, как на пожар.
– Так, значит, вы... э-э... мистер Мик Рэдли – авантюрист?
– Он самый, Сибил, – кивнул Мик, – и ты станешь моей ученицей. А потому делай, что тебе говорят, со всем подобающим подмастерью смирением. Изучай приемы ремесла. А потом, когда-нибудь, ты вступишь в профсоюз. В гильдию.
– Как мой отец, да? Ты что, Мик, смеешься? Кто был он и кто такая я?
– Нет, – отрезал Мик. – На таких, как он, мода прошла. Теперь он никто.
– Так что же, – криво усмехнулась Сибил, – значит, в эту твою хитрую гильдию принимают и нас, распутных девиц?
– Это гильдия знания, – учительским тоном пояснил Мик. – Хозяева, большие шишки, они могу отобрать у тебя все, что угодно. С их проклятыми законами и фабриками, судами и банками... Они могут делать с миром все, что им заблагорассудится, они могут отобрать у тебя дом и родных, и даже работу, на которой ты надрываешься... – Мик гневно пожал плечами. – И даже, если ты простишь мне такую дерзость, украсть добродетель у дочери героя. – Он крепко сжал ее руку. – Но им не отнять у тебя того, что ты знаешь,Сибил. Этого им никогда не отнять.
* * *
Сибил услышала шаги Хетти по коридору, затем – побрякивание вставляемого в скважину ключа. Она отпустила ручку серинета [19], и звук замер на высокой, визгливой ноте.
Вошедшая девушка стянула с головы шерстяную, присыпанную снегом шапочку и скинула темно-синий плащ. Хетти также принадлежала к числу подопечных миссис Уинтерхолтер. Ширококостая хриплоголосая брюнетка, она многовато пила, однако дома вела себя вполне пристойно и, самое главное, никогда не обижала Тоби.
Сибил вынула и уложила в гнездо железную, с фарфоровым набалдашником ручку дешевенького серинета, захлопнула исцарапанную крышку.
– Я тут репетировала. Миссис Уинтерхолтер хочет, чтобы я пела в следующий четверг.
– Черт бы ее побрал, эту старую потаскуху, – сочувственно откликнулась Хетти. – А я-то думала, у тебя свидание с мистером Ч. Или с мистером К.?
Хетти потопала ногами перед маленьким узким камином, чтобы согреться, и вдруг заметила россыпь обувных и шляпных коробок от “Аарона и сына”.
– Нуты вообще! – Ее губы изогнулись в широкой, чуть завистливой улыбке. – Это что, новый ухажер? Ну и прушница же ты, Сибил Джонс!
– Возможно.
Сибил глотнула укрепляющей лимонной настойки и чуть запрокинула голову, чтобы горло отдохнуло.
– А ведь небось старуха не в курсе? – подмигнула Хетти. Сибил с улыбкой покачала головой. Эта не проговорится.
– Ты знаешь чего-нибудь о Техасе?
– Страна в Америке, – не задумываясь, отрапортовала Хетти. – Принадлежит французам, да?
– Ты путаешь с Мексикой. Хочешь сходить на кинотропическое шоу? Бывший президент Техаса выступает с лекцией. У меня есть билеты, бесплатно.
– Когда?
– В субботу.
– Я в этот день танцую, – погрустнела Хетти. – Может, Мэнди сходит? – Она подышала на озябшие пальцы. – Попозже зайдет один мой друг, тебе ведь это не помешает, правда?
– Нисколько, – ответила Сибил.
У миссис Уинтерхолтер было строгое правило, запрещавшее девушкам принимать мужчин в своей комнате. Хетти сплошь и рядом игнорировала это правило, буквально напрашиваясь на неприятности – домовладелец терпит-терпит, а потом возьмет и настучит. Поскольку миссис Уинтерхолтер предпочитала вносить плату за комнаты непосредственно домовладельцу, мистеру Кэрнзу, Сибил почти не случалось с ним говорить, тем более с его женой, угрюмой, толстоногой особой, чьи шляпки могли довести неподготовленного человека до обморока. Кэрнз и его жена никогда не стучали на Хетти, непонятно почему, ведь комната Хетти располагалась стенка в стенку с их спальней, а Хетти особо себя не сдерживала, когда приводила домой мужчин, по большей части – иностранных дипломатов, людей со странным выговором и, судя по звукам за стеной, еще более странными наклонностями.
– Да ты пой, если хочешь, – сказала Хетти, опускаясь на колени перед потухающим камином. – У тебя прекрасный голос. Такой талант нельзя зарывать в землю.
Мелко дрожа от холода, она принялась по одному подкладывать в камин куски угля. В комнату забрался сквозняк – должно быть, через растрескавшийся переплет одного из забитых окон, – и на какой-то миг Сибил ясно почувствовала присутствие рядом чего-то чуждого. Словно чьи-то глаза холодно следят за ней из нездешних сфер. Она подумала о мертвом отце. “Ставь голос. Сибил. Учись говорить. Это единственное наше оружие”, -говорил он ей. И это – за несколько дней до ареста, когда уже стало понятно, что радикалы вновь победили, – понятно всем, кроме Уолтера Джерарда. Даже она видела с ужасающей ясностью всю бесповоротность отцовского поражения. Его идеалы обречены на забвение – не отложены до лучших времен, а напрочь вычеркнуты из истории, они будут раздавлены, многократно перемолоты, как дворняжка, угодившая под грохочущие колеса поезда. “Учись говорить, Сибил. Это единственное наше оружие...”