На дружеской ноге (сборник) - Вадим Пугач

Губернатор из города Вятки

Презирал подношенья и взятки,

Ездил в Английский клоб,

А судьба его – хлоп,

Только точка осталась на ватке.

Губернатор другой – не из Кирова ли? —

Брал у всех – у убогого, сирого ли,

И считался приличным,

Да попался с поличным,

И с тех пор его не финансировали.

И т. д

У маленькой Тани пропал аппетит.

Таня надулась и молча сидит.

Губки надуты, щечки и нос…

Пробовал папа новый насос.

Маленький мальчик уроки учил.

Думал помыться, воду включил.

Маленький мальчик сделал напор:

Ищут по трубам его до сих пор.

Как погромщика увидишь,

Мой усталый бедный брат,

Обратись к нему на идиш,

То-то малый будет рад.

Один уполномоченный

Под дождиком намок,

Потом упал, намоченный,

А встать уже не мог.

Если облым чудищем облаян,

Если еле спасся от собак, —

Значит, ты проходишь как хозяин,

Потому что ты хозяин как.

Мужчина и дети

Увы, не нанду я, не эму,

В песок зарыться не могу.

И оттого такую тему

Отдал бы с радостью врагу.

Но пусть уж я свалюсь в отрубе,

Такая жизнь не дорога.

Все бесполезно: в «Пенсил-клубе»

Я не найду себе врага.

Уж так и быть, начну не глядя,

Пока не кончился завод.

Кто за меня напишет? Дядя?

Так он в Германии живет.

Ну да, так вот. Мужчина – это,

Что в темноте, что на свету,

Предмет. Полезнее предмета

Вы не отыщете в быту.

И в этом бытовом предмете

Такое держат вещество,

Что даже маленькие дети

Бывают только от него.

Оно содержится в приборе,

В какой-то сумке на ремне.

Оно при Саше[15], и при Боре[16],

И даже, кажется, при мне.

Но, думаю, неправы те, кто

Все сводит только к одному,

Ведь кроме этого эффекта,

Предмет еще имеет тьму.

Нет, он не то что тьму имеет, —

Достоинств, я имел в виду, —

Он много всякого умеет,

Об этом речь я и веду.

Ему действительно по силам —

Такой он редкостный предмет —

Быть педагогом, педофилом

И массой разных прочих «пед».

Он педель, педиатр, педолог,

Педант, нажавший на педаль,

Но если век его недолог,

Его нисколечки не жаль.

И если стал он невменяем

И не туда повел строфу,

Его легко мы заменяем,

Пускай другой стоит в шкафу.

Поговорка

В огороде бузина,

На путях – дрезина.

В темный лес увезена

Юная кузина.

А кузен ее мгновенно

Разводить пошел костер.

Очень скоро у кузена

Не останется сестер.

Ибо друг за другом следом

Уничтожены они.

Ничего, что людоедом

Быть опасно в наши дни,

И назло годам и бедам

Много есть еще родни.

Помнишь ли про тестя,

Что зажился в Бресте?

Хочешь в Минск за тещей,

Хоть и очень тощей?

Может, съездишь ты в Саратов

И побалуешь живот?

Там шурьев-дегенератов

Целый выводок живет.

…

Не останется нигде —

Вновь на поезд сядь-ка:

Тетка есть в Караганде,

А в Киеве – дядька.

Бессмертие

Таня плачет, Таня стонет

По причине неудач.

– Таня, видишь, мяч не тонет:

Он бессмертен, этот мяч.

Таня выслушала речь, но

Лишь усиливает вой.

– Таня, Таня, он живой, —

Говорю я ей сердечно.

Только как втолкуешь Таням,

Льющим слезы с утреца,

Что сейчас мы им достанем —

И отнюдь не мертвеца —

Долбофона, быдлоема,

Сон которого глубок,

А умытый колобок,

Свежий после водоема?

Мы вернем тебе смутьяна,

Будут всюду тишь да гладь,

С этим мячиком, Татьяна,

Не стесняйся залетать

В окна, двери ли, ворота,

В баскетбольное кольцо…

Тут улыбка на лицо

Села Тане отчего-то.

Таня мячик хлоп на вертел —

Мячик пукнул, и того…

Значит, кто-то обессмертил

Недостаточно его.

III. Другая здесь

Вован, соперник Эраста

(«Богатая Лиза»)

Друзей, слетающихся роем

На мой роман, как на бревно,

Теперь с еще одним героем

Я познакомлю все равно.

Приехав в Петербург когда-то,

Он всех любил любовью брата

От пяток и до головы

И слыл нежнейшим из братвы.

А он и вправду был нежнейшим,

И если в мозжечок моча

Не била, точно из ключа,

Дарил цветы бомжам и гейшам,

Зато клиентам не дарил,

А только репы им дурил.

Диваны, ванны, волованы,

Бумажный лом, сапожный крем,

Друзей секретнейшие планы

Он продавал буквально всем;

Менял сардельки на сосиски,

На Пряжке открывал химчистки

И выдавал он на Сенной

Шашлык собачий за свиной.

Однако стать одним из шишек

Надежды ложной не питал,

Копил тихонько капитал

И боссу отдавал излишек.

И так он понемногу рос,

Но заболел внезапно босс.

Тот богател, что было мочи,

И мог бы многого достичь;

Ушел в недвижимость – короче,

Хватил беднягу паралич.

Он был здоров – все было тихо,

Тут поднялась неразбериха,

Герой наш всех в ментуру сдал

И сам в награду боссом стал.

И вот, когда уж был он боссом,

Обрел значение и вес,

Во властные структуры влез,

Что нынче пахнут, как опоссум,

Стал добр и жирен, как хомяк,

И окончательно размяк.

Езжал он всюду, брит и стрижен,

С любовью братской на лице —

Типичный выходец из хижин,

Теперь живущий во дворце.

И вдруг по странному капризу

Влюбился он в студентку Лизу;

Поныне помнит весь филфак

Его малиновый пиджак.

Он появлялся там с богатым

Букетом роз иль орхидей,

А также с ворохом идей

Для обсужденья деканатом,

В душе плюя на деканат —

Его тянул иной канат.

Точней, магнит. И тем магнитом

Его манило все сильней

К ее устам, ее ланитам

И персям, что росли на ней.

Входя в состав любых инспекций,

Ее ловил он после лекций

И попадался ей, не зван,

И представлялся ей: Вован.

Сперва она его дичилась

И размышляла: «На хрена?»

Потом была покорена,

Потом с Эрастом разлучилась.

Она не знала, что Эраст

Еще на многое горазд.

Прощание у Славянки

Элегия

Гуляя по брегам, петляя меж холмами,

Не хижины люби, не ненавидь дворцы,

Но вспомни о родных – о бабушке иль маме,

Которы для тебя солили огурцы.

Зима уж на дворе; скользит закат по селам;

Веселых пташек нет, одни вороны лишь.

Оставь обиняки. Подумай, чьим рассолом

Наутро ты себя – больного – исцелишь?

Болезни вижу одр… Кругом глухие стены,

Все простыни в поту, и мрак в глазах свинцов.

Посмотришь ли в окно – там снегом заметенны

Кусты стоят рябин, но нету огурцов.

Воспомни лето, о! Еще совсем недавно

Клевали все подряд голодные скворцы.

Ты игры наблюдал дриады или фавна,

И зрели в парниках зелены огурцы.

Пупырышки на них росли и наливались,

И вся земля была видна и не пуста,

Когда с тобою мы наливкой наливались

До первых петухов и третьего листа.

О, мы тогда с тобой в такое проникали!..

И что теперь? Увы! Лишь саваны и тлен.

Чей остов виден там, – скажи, – не парника ли?

Где зелень и земля? Где полиэтилен?

И живы ль мы еще, уже не обладая

Тем самым огурцом, который всем знаком?

Ведь он отговорил, как роща золотая,

Пупырчатым своим, зернистым языком!

Как можете глотать копченых устриц слизь вы,

Развратно потреблять мадеру и коньяк,

Когда на берегах Славянки или Тызьвы

Нам с другом огурца не выискать никак?

Одной мечтой дыша, мы берега обыщем,

А как пахнет мечтой – то лучше не дыши.

И, постояв в слезах над Павловским кладбищем,

Мы побредем туда, где он взрастал в глуши,

Где были огурец, и Камерон, и Бренна,

И папильон в соплях, и Аполлон в снегу.

Настал ему конец, и помер он, и бренна

Истлела кожура… Прощай, прощай, огу…

Мучка

(Пасхальный венок строф)

1

Мороз и солнце! День чудесный.

Но скован я мечтой одной.

Прошу у бога выходной,

А он в ответ: я сам не местный.

Тогда, достав быстрей торпеды,

Из холодильника графин,

Глаголю, как заядлый финн:

«Ура! Мы ломим: гнутся шведы».

2

Ура! Мы ломим; гнутся шведы.

Пускай потом ломает нас,

Пускай закончится запас, —

Мы одолеем эти беды.

Мы соберем наш кворум, форум;

Люблю посуды первый гром

За то, что пишут о втором:

Чертог сиял. Гремели хором.

3

Чертог сиял. Гремели хором,

Как будто заключая брак.

Из-за окна глубокий мрак

На нас засматривался вором.