Что вы скажете на прощанье - Святослав Рыбас

...Из серых сумерек церкви вышли на паперть три старухи - толстая, тощая и горбатая. Они поглядели на синее небо, зажмурились после прохладного полумрака церкви, и, когда старые глаза привыкли к свету, они увидели мальчика.

Толстая увидала, что он мчится в деревянной тачке без ручек и испуганно таращится. Тощая заметила летящую над улицей лодку и в лодке юного сурового ангела с желтыми светящимися крыльями. Горбунье померещился черт.

- Еду! - прокричали одновременно мальчик, ангел и нечистый. - Эгей!

Он пролетел как молния, обдав паперть пылью. Старухам запорошило глаза, и они ослепли. Что-то с шорохом и треском ударило в землю вблизи от них, кто-то завопил гнусно и осквернительно для святого места, и тощая вместе с горбуньей бухнулись на колени, а толстуха подалась к ним и повалилась на них. Они стонали и плакали, пока не расползлись в разные стороны. Слезы промыли им глаза, они увидели бегущую кошку и упавший невесть откуда молоток, стоявший торчком в плотно убитой земле.

Между тем мальчик ехал к реке. Навстречу через мост тяжело бежали с покосов мужики в раздутых встречным ветром белых рубахах. Он свернул со шляха на тропинку среди ракитника, и по лицу стегнули низкие гибкие ветки, но машина сразу замедлила ход, как будто она тоже почувствовала боль.

Блеснул белыми искрами плес, открылась широкая поляна, заросшая конским щавелем и малиновым клевером. Машина остановилась. На мостках у реки стояла, согнувшись, женщина в подоткнутой юбке и полоскала белье. Она отодвинула далеко в сторону зажатую в обеих руках простыню и сильным рывком протаскивала ее в другую сторону, и вода вспенивалась и бурлила. Женщина проделывала это по нескольку раз, а затем отжимала простыню и шлепала ее в дощатое корыто, в котором горкой белели скрученные жгутами чистые рубахи, портки, наволочки и остальное белье.

- Мама! - позвал мальчик. - Я к тебе приехал!

Мать выпрямилась, повернувшись к нему с усталой неторопливостью, и заслонилась блестящей мокрой рукой от солнца.

- Это ты? - спросила она ласковым грудным голосом. - А что там за гомон в деревне? С тобой ничего не стряслось?

- То бабкам черт привиделся, - засмеялся мальчик. - А я приехал помогать тебе.

Он шел босыми ногами по теплой траве, а за ним медленно катилась деревянная машина. Мать не замечала ее, глядя на своего маленького косолапого сына в белых холщовых штанах на одной косой помоче через загоревшее плечо. Она обрадовалась, что он пришел. Она нагнулась над корытом, выбрала маленькую сорочку и тихо засмеялась.

- Помогай.

Но мальчик замахал на нее руками, подбежал к ней и, схватив охапку белья, потащил его к машине. Тут-то мать и приметила это странное сооружение из досок, стоявшее на четырех колесах возле мостков. Однако она не поняла, что хочет сын, и воскликнула:

- Что ты опять удумал?

- Сейчас увидишь, - проворчал мальчик, укладывая белье в кузов. Он знал, что машина может делать все, что он пожелает. - Тебе больше не нужно будет стирать, мама.

Он подтолкнул машину к воде. Она съехала с берега, зачерпнула бортом и сильно качнулась несколько раз взад-вперед. Белье, хлюпая и булькая, зашевелилось.

Мальчик счастливо посмотрел на мать.

- Она сама, - признался он.

Испуганно вскрикнув, мать шагнула с мостков. Вода вздула с боков ее легкую юбку.

Машина замерла. Мать подвела ее к берегу, переложила белье на край корыта и вытащила машину на берег.

- А коли б оно утонуло? - вздохнула она. - Горе ты мое!

Мальчик не слушал ее. Он склонился над мокрой машиной. От нее пахло сырым трухлявым деревом. Он сразу уловил этот запах, похожий на затхловатый запах старой бочки. Его сердце ощутило горечь, и он понял, что машина умерла.

- Ты не поверила мне! Ты не поверила мне! - закричал мальчик, глядя на мать расширившимися блестящими глазами. - Ты все испортила! Теперь я не могу тебе помочь!

Он горько заплакал, сев на теплую траву и поджав под себя ноги.

- Глупый ты у меня, - ласково сказала мать и снова принялась за работу.

Когда она оглянулась, сына на поляне не было.

Мальчик возвращался домой. Он толкал перед собой машину и глядел в ее щелястый кузов. Высокие тополя вдоль шляха гулко, размеренно шелестели, выворачивая блестящие, с белым подбоем листья. Скрипели колеса, отходила назад колея дороги. Мальчик видел курчавые стрелки выбежавшего под ноги подорожника, на обочинах - желтый сквозной цвет молочая, остролистые высокие стебли дикой конопли, покачивающиеся цветы кашки, малиновый кипрей, синий заячий горох, желтые верхушки медвежьего уха. От травы из степи шел едва слышный звон. Кузнечики, пчелы, шмели, муравьи, богомолы, жуки и бабочки эти бесчисленные живые существа стрекотали, жужжали и пели, и мальчик слышал. Ему чудилось, что оплакивали его машину. Он знал, что когда-нибудь сделает новую и она не умрет, потому что будет нужна всем. А эта была нужна только ему. Его маленькое сердце горевало.

И еще ему чудилось, что степь, травы и цветы прощаются с ним, он уходит от них, чтобы не вернуться. Иные дали открывались перед мальчиком, иная жизнь...

Но вечером он сидел на чурбаке во дворе и вырезал из продолговатой тыквы голову. Выскоблил изнутри, пробил глазницы, рот и нос, и вышло лицо. Мальчик показал его Канаде. Пес стукнул хвостом по земле сначала слева, потом справа и отвернулся. Машина стояла рядом с его будкой, но он уже не боялся. Мальчик повесил тыквенную голову на плетень, чтобы она смотрела на улицу, и стал глядеть в угасавшее небо, где нарождались звезды и стояла в полколеса бледная луна.

Из-за кустов смородины доносился разговор отца, матери и толстой старухи. Мальчик улыбался.

- Он свернет себе шею, - тонким голоском выговаривала старуха и повторяла одно и то же: - Свернет шею! Свернет шею!

Мальчику казалось, что это трутся одна о другую тугие складки жира на шее старухи.

- Сынок! - позвал отец. - Ты живой там?

- Я живой, - отозвался мальчик и пошел за смородиновые кусты.

На лавке между старой смолистой вишней и грядкой душистого табака под окном хаты сидели отец с матерью, а напротив них на табуретке - старуха. Мальчик взял отца за темную тяжелую руку, быстро нагнулся и поцеловал. Ему было жалко этого доброго, сутулого, черного, как ворон, человека.

От руки пахло дымом и железом. Отец взял мальчика за подбородок, усмехнулся и взглянул ему в глаза.

- Ты больше не хочешь быть в кузне, - сказал он задумчиво. - Может, ты в своего дядьку удался? Твой дядька уехал за морс, в чужую страну Канаду. Долю свою искать. Наверно, тоска ему очи выест. Эх, сынок, тяжко без брата! - воскликнул отец. - А наша доля тут... А ты еще ничего не понимаешь!

Он прижал к себе голову мальчика и вздохнул.

- Я понимаю! - возразил сын. Он снова поймал руку отца и стал дергать ее вниз. - Я тебе сделаю такой молот, что сам выкует нашу долю! Ты веришь? Веришь?

Но отец нахмурился и сказал:

- Глупый ты еще.

- Я не глупый, - со слезами в голосе ответил мальчик. - Если бы я был глупый, ты бы не стал со мной так говорить.

Отец хмыкнул, отвесил сыну легкий подзатыльник и велел ему идти думать и набираться ума в глупую голову.

Мальчик убежал к поленнице. Он поглядел на заброшенную машину, отвернулся и свистнул Канаду:

- Пошли умнеть! Завтра мы что-нибудь придумаем.

Уже наступала ночь. В звездном небе катилось полколеса, светило бело и ярко. Блестели листья ветлы, падали черные тени. Ликующе пели сверчки. Мальчик нырнул в тень, где в лопухах была тайная тропинка к соседской бахче. Пес радостно повизгивал, толкался боком в его ноги, точно понимал, что они идут на понятное и умное дело.

Вернулся мальчик поздно. В бочке с водой у крыльца стояли частые звезды. Он опустил свои горячие липкие руки в прохладную черную воду, и звезды закачались, вытянувшись серебряными нитями.

Потом он налил Канаде воды в миску, строго посмотрел, как пес, фыркая и сопя, лакает блестящую воду, и на цыпочках взошел на крыльцо.

Он лег на свою кровать с соломенным тюфяком на досках, и ему почудилось, что он куда-то летит.

Карташев-старший лежал неподвижный, вытянувшийся, со скрещенными на груди руками. Прямо ему в лицо било солнце, он ощущал его тяжелое темное тепло и чувствовал, что жить хочется.

Он видел и сделал такое, что новому поколению, его сыну, уже не сделать и не увидеть. Он связал разные времена от деревенской кузницы, почти первобытной, до механических роботов, заменяющих человека.

Теперь он был один на один с собой. Наверно, впервые в жизни думал о том, что все, что он сделал, лично для него не самое главное. Вот будут писать его некролог, оно окажется главным для других. А для него, покуда он не мертвый, - нет.

Дело в том, что он, как все нынешние люди, давно привык к техническим открытиям и чудесам и уже сам не считал их чудесами. Просто была сумма знаний - ничего, конечно, сверхъестественного.

Далекий, уже сказочный малыш, толкавшей перед собой по степной дороге деревянную неуклюжую машину, был счастливее в своем неведении Карташева-старшего.