Васил Левский - Александр Стекольников

— А цена на гайтан опять упала.

— В Узунджове на ярмарке, говорят, гайтан шел хуже, чем прежде.

Резкий, неприятный шум уступил место звукам, ласкающим слух. С высокой скалы падали с хрустальным звоном чистые воды Стара-реки. Зарождаясь где-то в горах седого Балкана, она низвергалась в Карловскую долину шумным водопадом Сучурум, что значит «Летящая вода».

Сюда, под тень скалистого ущелья, поближе к речке говорливой, и направились юноши.

Усталые, разгоряченные зноем летнего дня, поднялись ближе к водопаду, откуда он начинает свой полет. Перед ними развернулась хоть и давно знакомая, но каждый раз по-новому трогающая душу картина.

На севере, теряясь в небе, вздымается Балкан. На юге тянется мягко очерченная Средна-горская цепь. Между ними — Карловская долина. Долина роз, садов и виноградников, ореховых и каштановых рощ, богатых нив и сочных пастбищ, звенящих горных потоков и чистоструйной реки Стрямы. Недаром турки назвали ее Гйок-су — «Небесные воды».

Никто больше Карлова и окрестных сел не дает благоуханного розового масла, которое дороже золота.

У крутых склонов Балкана приютился сам Карлово, город с десятком тысяч жителей. Когда смотришь на него сверху, он кажется сплошным садом. По его улицам и улочкам, по многочисленным канавам и канавкам бегут ручейками воды Стара-реки.

В городе — два города: верхний — турецкий, нижний — болгарский.

В верхней части, более прохладной, здоровой — богатые дома с обширными дворами и садами, дома турецкой аристократии.

В нижней — домишки болгарских ремесленников, мелких торговцев, бедноты. Здесь скученно, тесно. Но и здесь с каждым годом все больше растут вширь и ввысь усадьбы болгарских богатеев — владельцев чарков, мастерских, розоварен, торговых контор.

Вот он какой, Карлово, «самый рукодельный город» на болгарской земле.

СЕМЬЯ

Прошел год со дня смерти Ивана Кунчева. По старинному обычаю помянуть покойного собрались его родственники и друзья. Гина Кунчева в черном головном платке — знак траура — хлопотливо встречала гостей.

В сопровождении пяти своих сынов и дочери пришел брат покойного — Велю с женой.

Следом за ними стали прибывать Караивановы — братья и сестры Гины.

Многочислен род Караивановых. Отец Гины, Иван Тахчиев, замечательный строитель колодцев и мощеных дорог, оставил большое потомство: четырех сыновей и четырех дочерей.

Вот они, представители рода Караивановых. Перекрестясь, переступил порог хаджи Василий — монах Хилендарского монастыря, второй брат Гины. Вскоре пришли братья Атанас и хаджи Пейо.

Сестры Гины — Дона, Гана, Мария — и замужняя дочь Яна уже давно в доме, помогают хозяйке.

Во дворе и на открытой веранде, несмотря на серьезность повода к сбору, резвятся отпрыски рода Кунчевых и Караивановых.

Отличить Кунчевых от Караивановых можно даже по внешним признакам. В роду Кунчевых больше блондинов, в роду Караивановых — жгучие брюнеты. Сам родоначальник Иван Тахчиев был так смугл, что его прозвали Кара Иваном, Черным Иваном. Прозвище это утвердилось за всем его потомством.

Наконец появился старший из братьев Караивановых — Генчо, владелец известного в Карлове хана. Во дворе и в доме сразу стихло. Степенный, строгий и добрый Генчо пользовался в семье большим уважением. С тех пор как осиротела семья, Генчо стал во главе ее и не оставлял о ней забот до последних дней своих.

Хозяйка пригласила к столу. Монах Василий прочитал молитву, осенил крестным знамением присутствующих, и все уселись на домотканом ковре, вокруг низенького круглого стола — софры.

Выпита за покойного положенная чарка, испробованы закуски, и полилась мирная беседа людей, в жизни которых ни для кого из них нет ничего неизвестного, тайного.

Болгарские семьи крепки, патриархальны. Родительская и братская любовь в них развита чрезвычайно сильно.

В условиях чужеземного ига, национального и политического бесправия болгарин чувствовал себя свободным только в своем доме.

Здесь, окруженный сыновьями и дочерьми, снохами и внуками, он жил по законам своей веры и освященным веками традициям.

Господство тирана, разрушив болгарское государство, укрепило домашний очаг болгарина, эту основную клетку национального организма, где никогда не отмирало чувство общности порабощенного народа, неугасимо жили его язык, его культура, его обычаи.

С любовью и тревогой поглядывают на детей своих Кунчевы и Караивановы. Время беспокойное. Переполняется чаша терпения народа. Все чаще оно бурно переливается через край и разливается бунтами, восстаниями, как-то сложится жизнь детей? По какому пути пойдут они? Будут ли покорно ждать изменения судьбы или возьмутся своими руками ковать свое будущее?

И кто знает, может быть, уже тогда томили их тяжкие предчувствия. Многих сынов, родственников, близких друзей потеряют Кунчевы и Караивановы на кровавых путях, по которым шла их отчизна, к свободе.

Сидят рядышком две матери: Гина — вдова Ивана Кунчева и Тина — жена брата его, Велю Кунчева. Видно, сам бог наградил их не только схожими именами, но и схожими судьбами.

Одними радостями они радовались рождению детей, одними слезами оплакивали их гибель.

Из восьми их сынов семеро изберут путь борьбы и пятеро отдадут борьбе свои жизни.

Измученные терзаниями за детей, натерпевшиеся гонений от их убийц, они умрут в один и тот же год со словами: «Дети, дети...»

И прозвучит в тех словах и скорбь, и последнее прощанье, и последняя радость: погибли их дети, но отныне вольны дети всех болгарских матерей.

Они умерли в 1878 году, когда многострадальную их землю озарили первые лучи свободы.

В тот вечер Васил не вернулся с дядей в монастырский метох, остался у матери.

Разошлись дяди и тетки, и в доме стало тихо и пусто. Взбудораженные воспоминаниями об отце, дети тесно прижались к матери. И она, печальная и ласковая, усадила их рядом с собой: восьмилетнего белокурого Петра и смуглого, с большими черными глазами двенадцатилетнего Христо.

Подсел к ним и Васил. Было ему в ту пору пятнадцать лет. Но мать давно привыкла видеть в нем своего помощника.

Когда в 1844 году отец Васила, Иван Кунчев, искусный мастер гайтана, заболел и вскоре ослеп, все заботы в семье и доме легли на плечи его жены Гины.

Работящая, никогда не расстававшаяся с прялкой и ткацким станом — ни девушкой в доме отца, ни после замужества, — она с удвоенной энергией боролась с неожиданно нагрянувшей бедой.