Машина времени. Остров доктора Моро. Человек-невидимка. Война миров - Герберт Уэллс

Однако роман Уэллса представлял не только социологический интерес. Это было большое художественное открытие, предвещавшее целый пласт литературы двадцатого века. Именно после выхода этого романа писатели начинают изучать художественные возможности, которые представляют совмещение временных отрезков, подчеркнутое замедление или ускорение хода времени и т. п. Не приходится говорить и о том, сколько всевозможных, самой разной величины и конструкции «машин времени» появилось в научной фантастике. Их обилие отнюдь не случайно. Перенося героя по желанию в любую эпоху, эти «машины времени» придают художественную достоверность очень порою сложным философским построениям автора. «Машина времени» способствовала интеллектуализации литературы, насыщению ее социальными, политическими и мировоззренческими концепциями, а заодно и соответствующим преобразованиям в художественной форме.

Это был не просто умный — это был сильный роман. Сколь ни задана его концепция, все события подчинены собственной логике. Уэллс не описывает лишний раз давно всем известный мир. Он открывает новый — неожиданный, завораживающий своей необычностью, и потому же — пугающий. Мир незнакомый и вместе с тем выдающий свое происхождение от современности. Любая значимая ситуация или существо, нарисованные в «Машине времени» (да и в других романах Уэллса), это своеобразный «конечный вывод» из сегодняшнего положения дел. Морлоки и элои (как потом — марсиане в «Войне миров») возникли постепенно, на протяжении сотен тысячелетий, но они открываются взору героя почти мгновенно. Будущее естественно вырастает из настоящего, но потом вдруг, сразу, неузнанное, пугающее предстает перед ним.

«Машина времени» построена на резком перепаде понятий и образов. Привычное представление о Золотом веке контрастирует с явившейся Путешественнику картиной всеобщего вырождения, а созданный им для себя перед поездкой образ человека будущего, сумевшего сосредоточить в себе знания и опыт минувших веков, противостоит ничтожным элоям и звероподобным морлокам, встреченным в мире 802 701 года. И вместе с тем этот контраст лишен всякой нарочитости. Мир, нарисованный Уэллсом, живет своей жизнью. Он конкретен и убедителен.

Столь же полно живет собственной жизнью мир, описанный Уэллсом в «Острове доктора Моро», и столь же концептуален этот роман.

«Машина времени» поразила современников своей необычностью, но была ими принята. «Остров доктора Моро» был встречен взрывом негодования. «Мы чувствуем себя обязанными предупредить всех, кто привык сторониться противного и омерзительного, о том, с какого рода книгой им придется столкнуться… Эту книгу надо прятать от молодых людей, и ее будут избегать все, кто обладает хорошим вкусом, добрыми чувствами и не может похвастаться крепкими нервами», — писала лондонская «Таймс». Такова же была реакция и остальной прессы. «Остров доктора Моро» осуждали за жестокость, грубость, пессимистичность. Этот роман действительно не был «заглажен» соответственно викторианским вкусам и в известном смысле «выпадал из времени». Его могли бы по достоинству оценить либо читатели начала девятнадцатого столетия, современники романтической писательницы Мэри Шелли, роману которой «Франкенштейн» Уэллс многим обязан, либо современники Фриша, Дюренматта, Бонегута и других писателей нашего времени, широко использующих в своем творчестве так называемую «эстетику безобразного». Но существовала и еще одна причина — главная. Пессимизм нового романа Уэллса, за который его так осуждали, не был, конечно, глубже пессимизма «Машины времени». Зато он был злободневней.

Общественный подъем восьмидесятых годов сменился контрнаступлением реакции в девяностые годы, и Уэллс, как и многие другие люди левых убеждений, воспринял этот поворот очень остро. Он не сложил оружия, напротив, его борьба за социальный прогресс стала особенно ожесточенной, но теперь в нем зрело негодование против человеческой глупости и какое-то очень сложное чувство по отношению к своим современникам, принявшим существующие общественные условия, — смесь жалости и презрения. История зверей, почти уже сумевших подняться до человеческого уровня, но снова вернувшихся к животному состоянию, рассказанная в «Острове доктора Моро», выражала это чувство достаточно определенно.

Роман этот, впрочем, не исчерпывался злобой дня — просто ослепленные обидой рецензенты не сумели разглядеть его более глубоких слоев. Доктор Моро в романе Уэллса притязает на роль Творца. Это он своим скальпелем из зверей создает людей. И он, согласно Уэллсу, по-своему прав. С некоторых пор именно наука, как двигатель прогресса, творит человека. Моро не просто талантливый хирург, он представляет Науку в целом. Однако Моро олицетворяет не одну лишь науку, но и всю буржуазную цивилизацию. Отсюда сложность отношения Уэллса к своему герою.

Моро (или, если оставаться верным символике романа — Цивилизация) из зверя творит человека. Но достаточно ли далеко она уводит его от животного состояния? Уэллс дает неутешительный ответ на этот вопрос.

Потом, много лет спустя, основатель современной американской драматургии Юджин О'Нил скажет про свою пьесу «Косматая обезьяна», что она «показывала человека, утратившего ту гармонию с природой, которая существовала, когда он пребывал в животном состоянии, и не достигшего новой духовной гармонии». Не в состоянии обрести гармонию ни на земле, ни на небесах, он оказался где-то посредине и пытается примирить их, но получает лишь «с обеих сторон удары кулаком». Зверо-люди Уэллса тоже «от одного ушли, к другому не пришли». Их внешняя незавершенность, их гротескное обличие, где соседствуют черты людские и звериные, служит выражением их внутренней дисгармоничности. Звериные инстинкты ведут в них непрерывную борьбу с разумом. Они одновременно и опасны и жалки. Да и могут ли они претендовать на право считаться хотя бы наполовину разумными существами? Увы, то, что кажется им собственными суждениями, на самом деле — лишь подкрепленное страхом наказания внушение общества. Это хорошо понял Бернард Шоу, который вспоминал роман Уэллса в начале двадцатых годов в связи со своей полемикой против тех, кто считает, что мораль надо внедрять силой. Подобный реформатор морали, пишет Шоу, «это навязчивый хлопотун, шарлатан, мнимый Бог Всемогущий, доктор Моро из самого страшного романа Уэллса, которому не терпится наложить руки на живые существа и, безжалостно насилуя их души и тела, превратить их в чудища, олицетворяющие его идеал Хорошего Человека, Примерного Гражданина или Образцовой Жены и Матери». Говоря об этой стороне романа Уэллса, Шоу наверняка имел в виду знаменитую сатирическую сцену в пещере, где зверо-люди нараспев заучивают «Закон» — элементарные правила человеческого общежития, повторяя время от времени: «Страшное наказание ждет тех, кто нарушит Закон».