Подземная железная дорога - Колсон Уайтхед

Кора пыталась взывать к тем, кто, как она знала, был в долгу перед ее матерью. Ее послали куда подальше. Бо, которую Мэйбл выходила после лихорадки, отдавая ей свой ужин и отпаивая бульоном с кореньями, пока несчастная не открыла наконец глаза, так вот, эта самая Бо, пробавлявшаяся шитьем, сказала, что свой долг вернула, причем с лихвой, а Коре посоветовала убираться к Иову, где ей самое место. Кора помнила, как после пропажи кое-какого садово-огородного инструмента Мэйбл обеспечила алиби Кальвину. Не сочини она тогда что-то в его оправдание, то Коннелли, известный заплечных дел мастер, своей плеткой-девятихвосткой спустил бы с Кальвина шкуру. А Мэйбл, если бы ее обман выплыл, грозила бы та же самая участь. Кора прокралась к Кальвину после ужина: помоги, умоляю! Он только отмахнулся. Мэйбл, кстати, говорила, что так и не дозналась, куда он сплавил пропавший инструмент.

Прошло какое-то время после того, как Блейк публично заявил о своих притязаниях, и однажды утром, когда Кора прибежала из хижины Иова проверить свою грядку, ее ждала неприглядная картина. Рассвет выдался холодный, и землю покрывала млечная роса. Внезапно она увидела, что осталось от ее ранней капусты. Выкорчеванные побеги, сваленные в кучу у крыльца Блейка, успели подвянуть. Землю перекопали и утрамбовали, так что получился двор вокруг собачей будки, которая торчала посреди ее грядки, словно барский особняк в самом сердце плантации. Псина, будто зная, чью землю захватила, высунула из будки морду, выказывая Коре свое презрение.

Заслышав лай, на пороге вырос Блейк. Он встал, скрестив руки, и сплюнул.

Краем глаза Кора заметила людей вокруг – шушукающиеся бурчащие тени. Смотрят на нее. Ее мать в могиле. Ее саму переселили в лачугу для отребья, и ни один человек не встал на ее защиту. А теперь этот громила, в три раза крупнее ее, забрал себе ее собственность. Кора лихорадочно обдумывала, что делать. Сегодня, когда она стала старше, можно было бы кинуться к соседкам по хижине Иова, к Милашке, но это сегодня. А тогда?

Ее бабка Аджарри не раз обещала раскроить череп каждому, кто хоть пальцем тронет ее землю. И Коре всегда казалось, что это чересчур. Как во сне, она дошла до хижины Иова и сдернула со стены тесак, с которого не спускала глаз бессонными ночами. Он остался от кого-то из прежних обитателей, нашедших свой страшный конец либо от чахотки, либо от порки плетьми, либо от поноса, изнурительного поноса, когда с говном вываливаются на пол кишки.

В деревне уже прослышали о случившемся, и высыпавшие из лачуг зеваки в нетерпении тянули шеи. Кора проследовала мимо них, пригнувшись, словно двигалась против ураганного ветра. Ни один человек не сделал попытки остановить ее, настолько абсурдным казалось все происходящее. Первый удар тесака обрушил крышу будки. Собака завизжала, потому что от ее хвоста осталась половина, и бросилась в укрытие за хозяйским домом. Вторым ударом Кора снесла левую стенку будки, а последним окончательно сравняла ее с землей. Она стояла, тяжело дыша, зажав тесак в обеих руках. Лезвие ходило туда-сюда, словно в противостоянии с призраком. Шутить Кора не собиралась.

Сжав кулаки, Блейк шагнул ей навстречу. Его соплеменники маячили у него за спиной напирая. Вдруг он остановился. Что произошло в тот момент между двумя этими персонажами – здоровенным верзилой и щуплой девчонкой в белом платьишке, – можно объяснить в зависимости от точки зрения. Наблюдавшие за происходящим со стороны старых хижин видели, что лицо Блейка исказилось от изумления и боли, как у человека, наступившего на осиное гнездо. Те, кто стоял у новых лачуг, видели, что взгляд Коры мечется туда-сюда, словно она оценивает наступающего неприятеля, причем не отдельного человека, а неприятеля в широком смысле. Она готова была сразиться с армией. Вне зависимости от исхода важнее всего был посыл, читавшийся и в позе, и в выражении лица. Этот посыл гласил: если сунешься, пеняй на себя, – и противная сторона считала правильно. Они стояли друг перед другом, пока Элис не ударила в гонг. Время завтрака, лишаться похлебки никто не собирался. Вечером, вернувшись с хлопкового поля, Кора привела грядку в порядок и прикатила к ней кленовый чурбачок, оставшийся от какой-то стройки. На этом чурбачке она восседала теперь каждую свободную минуту.

Если до Авиных интриг Кора была в лачуге Иова чужой, то теперь она стала там своей. Самой злосчастной, самой долговременной ее обитательницей. Работа рано или поздно доканывала увечного, умалишенных либо продавали по дешевке, либо они сами кидались на нож. В лачуге ненадолго появлялись новые жильцы. А она оставалась. Оставалась у себя дома.

Будку Кора порубила на дрова. Благодаря этому обитатели хижины Иова не зябли целую ночь, но связанная с будкой легенда окружала Кору до ее последнего дня на плантации Рэндаллов, превращая девочку в меченую. Блейк и его дружки начали болтать про нее разное. Блейк подробно расписывал, как однажды, проснувшись за конюшнями, увидал стоявшую над собой Кору с тесаком в руках. По его словам, она выла. Блейк, прирожденный актер, мастерски изображал эту сцену в лицах, на потеху публике. Едва у Коры под платьем наметилась грудь, как Эдвард, самый гнусный тип их шайки, начал похваляться, что Кора задирала перед ним подол, похотливо с ним заигрывая и угрожая снять с него скальп, если он не ответит ей на чувства. Девицы на плантации якобы видели, как в полнолуние она крадучись выходит из хижины и бежит в лес, чтобы совокупляться там с ослами и козлищами. Даже те, кто находил подобные истории маловероятными, почитали за лучшее не числить странную девочку среди порядочных.

Не успела в Коре расцвести женщина, как Эдвард, Пот и еще парочка невольников с южной части плантации затащили ее за коптильню. Те, кто видел и слышал, что там творилось, решили не вмешиваться. Женщины из хижины Иова потом собирали Кору по кускам. Блейка к тому времени на плантации уже не было. Возможно, однажды заглянув ей в глаза, он предупредил бы своих дружков, чтобы с ней не связывались, себе дороже выйдет. Но его уже не было. Через три года после того, как Кора порубила собачью будку, Блейк бежал и несколько недель прятался на болотах. Выдал его лай злополучной собаки. И Кора могла бы сказать, что поделом, не будь наказание беглого негра при поимке таким, что о нем и думать нельзя было без дрожи.

Большой стол уже выволокли из кухни и теперь стряпали на нем яства к праздничной трапезе. На одном конце охотник свежевал енотов, на другом Флоренс скоблила гору сладкого картофеля. Под большим котлом трещал и посвистывал огонь. В закопченной посудине вскипал суп, куски капусты метались вокруг свиной головы, которая то тонула, то взмывала на поверхность, проглядывая свозь серую пену. Честер попытался стащить пригоршню коровьего гороха, но тут же получил от Элис поварешкой.

– Что ж ты сегодня, Кора, с пустыми руками? – спросила Элис.

– Так рано ж еще, ничего не выросло, – отозвалась девушка.

Элис для виду разочарованно вздохнула и снова занялась стряпней.

«Вот она, неправда», – сказала себе Кора, делая зарубку в памяти. То, что на грядке ничего не выросло, тоже было неправдой. На прошлый праздник она пожертвовала на общий стол два кочана капусты, которые были благосклонно приняты, но выходя из кухни, Кора допустила тактический просчет: зачем-то оглянулась на пороге и увидела, как Элис отправляет ее капусту в ведро с помоями. Пошатываясь, она вышла на воздух. Неужели стряпуха брезгует ее овощами? Неужели таким вот образом она поступала с каждой репой или брюквой, с каждым пучком свежей зелени, которые Кора в течение пяти лет отрывала от себя? С кого это началось? С Коры? С Мэйбл? С бабки Аджарри? У лиха был свой черед, одно тянуло за собой другое, только успевай уворачиваться.

Выяснять с Элис отношения было бессмысленно. Она слыла любимой поварихой в семье старого Рэндалла, а теперь и в доме Джеймса, который вырос на ее сладких пирожках с начинкой.

Братья Рэндаллы.

Джеймса с малолетства можно было унять каким-нибудь лакомством с кухни Элис. Сахарное яблоко как рукой снимало любую истерику или вспышку бешенства. Его младший брат Терренс был не таков. У кухарки рядом с ухом до сих пор сохранился желвак – памятка о том, как юный мастер Терренс выразил свое недовольство приготовленным ею бульоном. Ему тогда было десять. Норов проявился буквально с первых шагов, а подступающая зрелость и примеряемые на себя властные полномочия эти гнусные качества только отшлифовывали. Если у Джеймса был нрав наутилуса, погруженного в глубины собственного аппетита, то Терренс готов был идти на абордаж даже против «Летучего голландца». Ну, что скажешь, хозяин – барин.

Кора шла под грохот кастрюль и вопли негритят, предвкушавших угощение. С южной части плантации не доносилось ни звука. Много лет назад братья Рэндаллы, бросив монетку, разграничили полномочия, и именно это сделало возможным сегодняшний праздник. Рэндалл-младший на увеселения рабов смотрел косо, на его землях они были не заведены. Каждый из братьев управлял своей частью отцовского наследства сообразно собственному темпераменту. Джеймс довольствовался стабильными урожаями модной культуры – хлопчатника – и пусть медленным, но неуклонным приростом доходов от поместья. Земля и трудившиеся на ней негры давали в итоге больше, чем мог предложить любой банк. Терренс предпочитал более рискованные стратегии, стремясь любой ценой увеличить грузы, отправляемые в Новый Орлеан. Если черная кровь – это деньги, то рачительный хозяин, чтобы пустить ее, без зазрения совести перережет неграм вены. Он выжимал из своих рабов все, до последнего доллара.