Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена

Глава 2.

…. 8-го дня 10 луны 7852 года от Сотворения мира я, Аматинион-э-Равимиэль из дома Белой ивы, прибыл из Благословенного Мириона в человеческий город Наирн, что на берегу Среброцветного моря. В первый раз оказался я в человеческом поселении, да еще столь крупном и так отличающемся от милых моему сердцу эльфийских сеодов. Однако, к моему несказанному удивлению, жизнь этого города, равно как и его жителей, столь непонятная и тяжелая для меня поначалу, со временем захватила меня совершенно и безвозвратно. И принял я необычное для сына Благословенного Мириона решение остаться здесь надолго. Ибо кажется мне, что именно здесь найду я применение, как своему дару, так и себе самому.

Признаюсь честно (к чему лукавить наедине с собой?), что дар мой, коим наградила меня Великая и Милосердная Анивиэль, которую люди в невежестве своем величают Ани, не всегда радовал меня, когда находился я в Благословенном Мирионе. Часто, слишком часто ловил я на себе взгляды сородичей, исполненные высокомерного недоумения, будто я не взрослый и полный сил сын своей матери, а некое непонятное миру творение. И все из-за того, что одарила меня Милосердная Анивиэль своей милостью и сделала проводником целительского своего дара, не посмотрев ни на то, что являюсь я представителем народа, заболеваниям почти не подверженного, ни на то, что принадлежу я к мужескому полу. Но разве просил я ее об этом? Разве умолял я о подобной щедрости и о сей великой чести? И разве может хоть кто-то из нас, будь он хоть эльфийским царем, хоть человеческим попрошайкой, судить о делах Великой Богини?

Некоторые из сородичей моих не раз вскользь давали мне понять, что ни за что не согласились бы находиться на моем месте. И иногда даже ловил я намеки, что для всех, и для моей семьи в первую очередь, было бы лучше, если бы совершил я неприглядный поступок и освободился от своего неуместного для мужчины дара.

Пусть боги осудят их за такие мысли. Сам же я ни единым движением сердца не помышлял и не помышляю о том, чтобы прогневить свою божественную покровительницу.

О, недалекие мои сородичи! Вам и невдомек, что отказаться от дара Милосердной Анивиэли намного, намного проще, чем вы полагаете. Зачем пятнать себя неприглядными поступками, если достаточно всего лишь вступить в брак, и вся целительская магия, возможно, развеется, как легкая утренняя дымка. Впрочем, я не проверял, может быть, для меня, как для мужчины, это условие не имеет силы? Есть и еще один способ избавиться от дара, о коем не знает никто, кроме детей Милосердной нашей матери Анивиэли. От нас, эльфов, дар уходит безвозвратно, если направить его на только что умершее существо, всей душой желая вернуть его мир живых. Именно здесь, в человеческом городе сделать это особенно просто. Каждый день люди, настрадавшись от многочисленных недугов, отправляются по Лунной Дороге в обитель Мертвых, и надо обладать поистине черствым сердцем, чтобы не посочувствовать кому-нибудь из них.

Но я не стану испытывать судьбу и терпение моей Милосердной богини, ибо не одобряет она, когда кто-то из ее детей идет против предначертанного. Сердце мое говорит мне, что Великая Анивиэль возложила на меня эту ношу, имея на то серьезные основания, чтобы доверить ее именно мне, мужчине и эльфу, сыну Благословенного Мириона. И я буду нести ее с честью, чего бы мне это ни стоило. Ибо разве не заповедали боги Великой расе Перворожденных заботиться о расе Младшей, столь непостоянной, непоседливой и уязвимой для всякого зла? К сожалению, об этом долге часто забывают мои соотечественники, и это прискорбное обстоятельство заставляет меня задуматься, а не является дар моей Милостивой Богини ее недостойному слуге прямым напоминанием об этом….

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Несмотря на уверенность Аники, что без целительской помощи ее подопечные не останутся, замену ей в Краишевку так и не прислали. Вероятно, в представительстве дочерей Ани в Барне тоже сообразили, что прокормиться с сорока дворов выпускнице школы знахарства и травоведения практически нереально, и потому сначала долго думали, как решить проблему, а потом просто объединили Краишевку с соседним хутором Кобылий Яр. Там уже была знахарка, и ей отправили предписание раз в месяц являться в Краишевку и принимать всех страждущих, а если у жителей деревни возникнет в ней нужда в неурочное время, то пять верст — это, по мнению барнского руководства, не расстояние.

Немолодая знахарка из Кобыльего Яра действительно с тех пор время от времени навещала Краишевку. Но двух рожденных в Хельфову ночь ребятишек она так и не увидела. Ни в первые три месяца жизни, когда можно было определить у малышей наличие божьих даров, ни во все остальные. Просто их родители в силу своей деревенской приземленности и ограниченности посчитали, что дары — штука настолько редкая, что свалиться на головы их детей никак не может, ибо такое происходит где угодно, только не у них в Краишевке. А может, в глубине души, просто боялись, что детей заберут, чтобы обучать в специальных школах, и они их никогда больше не увидят. В общем, так или иначе, но обе семьи дружно предпочли забыть о том, в какую ночь их малыши появились на свет. Благо, что в распоряжении всей деревни было огромное множество примеров, когда в Хельфову ночь рождались совершенно обычные дети, ничем не примечательные и не отмеченные никаким вниманием богов.

Оба ребенка, и мальчик, и девочка, росли крепкими и здоровыми, никакая хворь их не брала, да и крупных неприятностей вроде сильных ушибов и переломов с ними не случалось. Так зачем же таскать их к знахарке и вообще привлекать к ним внимание?

Единственной проблемой, омрачившей первые дни жизни этих ребятишек, было то, что у Фелисии, мамы девочки, из-за тяжелых родов и большой кровопотери почти не было молока. Муж и свекровь, вместо того, чтобы поддержать бедную женщину, только осыпали ее упреками. Само собой, от такого отношения молока у Фелисии не прибавлялось, и новорожденную девочку пришлось начать подкармливать коровьим молоком. У малышки тут же расстроился животик, и Сегорию и его матери ничего не оставалось делать, как идти на поклон к соседке, Райте, и просить ее помощи. К той самой Райте, которую они когда-то променяли на приданое Фелисии, которой сломали жизнь и все такое. Конечно, если бы в деревне нашлась другая недавно родившая женщина, свекровь Фелисии и шагу бы не сделала в сторону соседки, но, как на грех, никого больше не было.

Райта, ко всеобщему удивлению, согласилась помочь.

Никто так и не понял, почему. То ли она получила огромное моральное удовлетворение, когда матери и бывшему жениху пришлось перед ней унизиться, то ли хотела таким образом быть ближе к любимому…. То ли просто пожалела ребенка, ведь у нее самой в люльке пищало такое же чадо. В общем, так или иначе, но с тех пор у маленького Антосия, названного так в честь отца, появилась молочная сестренка, Мирта.

Первым воспоминанием Тося был запах Миры, когда ее каждое утро приносили, разворачивали и клали рядом с ним в кроватку. Он не знал, с какого времени он это помнил, но любое утро неизменно начиналось для него с полусонного ожидания, когда раздастся стук в окно, после которого мать или отец вставали и выходили в сени. Потом оттуда доносился звук короткого негромкого разговора, двери захлопывались, раздавался скрип половиц…. И запах Миры долетал до носа Тося намного раньше, чем она сама оказывалась рядом с ним. После этого сон с Тося как рукой снимало. Не было на свете ничего интереснее, чем играть с ней, ползая по кровати, зарываясь в одеяла и отбирая друг у друга игрушки. Через некоторое время мама брала кого-нибудь из них, чтобы покормить, не делая особых различий, кто будет первым, и они торопливо сосали грудь, дрыгая от нетерпения ногами и торопясь снова оказаться вместе. Тогда мама сердилась, брала второго и тоже давала ему грудь, и они сначала дружно затихали, кося друг на друга блестящими озорством глазами, а потом принимались пинать друг друга ногами и пытаться достать руками. Маму это раздражало. Строго выговаривая обоим, она возвращала одного из них обратно в кровать, и тогда оба поднимали такой рев, что чуть крыша не слетала.