История Оливера - Эрик Сигал

— Так вышло, — сказал Стив и пошел открывать дверь.

Черт возьми, вот почему я никогда никуда не хожу! Я не выношу друзей, которые пытаются «помочь». Я заранее знал весь сценарий. Это, возможно, будет бывшая однокашница, или старшая сестра, или одноклассница, которая находится в стадии оформления развода. Еще одна засада, черт подери!

Я был внутренне разъярен и хотел сказать «еб твою мать». Но так как я мало знаю Гвен, ограничился кратким «блядь».

— Оливер, это очень милая особа.

— Прости, Гвен, я знаю, что вы оба действовали из лучших побуждений.

В этот самый момент Стив вернулся с жертвой, обреченной на заклание в этот вечер.

Очки в металлической оправе.

Сначала мне бросилось в глаза, что она носит круглые очки в металлической оправе. А затем — белый жакет, который она снимала.

Симпсон представил Джоанну Стайн, доктора медицины, а ныне врача-педиатра, которая тоже живет при больнице. Они вместе учились на медицинском факультете, а сейчас оба трудятся как рабы в этой самой больнице. Я даже не обратил на нее достаточно внимания, чтобы решить, хорошенькая она или нет. Кто-то сказал: «Давайте сядем и выпьем». Что мы и сделали.

После этого было много пустой болтовни. Постепенно я заметил, что у Джоанны Стайн, доктора медицины, кроме круглых металлических очков был очень нежный голос. Еще позже я заметил, что мысли, излагаемые этим голосом, были добрыми и гуманными. С радостью констатирую, что обо мне речи не шло. Наверно, Симпсоны вкратце ее проинструктировали.

— Паршивая жизнь, — услышал я слова Стива Симпсона.

— Выпью за это, — сказал я. И тут же понял, что они с Гвен опять, теперь уже вместе с Джоан, жаловались на тяжелую врачебную жизнь.

— Как вы развлекаетесь, Джо? — спросил я. И подумал: — Боже, надеюсь, она не решит, будто это намек на приглашение пойти со мной куда-нибудь.

— Ложусь спать, — ответила она.

— Правда?

— Не могу удержаться, — продолжала она. — Я прихожу домой в таком изнеможении, что валюсь и сплю двадцать часов подряд.

— Ясно.

Возникла пауза. Кто теперь подхватит нить разговора и попытается протянуть ее дальше? Мы сидели в молчании, которое казалось вечностью. До тех пор, пока Гвен не пригласила нас к обеду.

Совершенно искренне могу сказать, что хотя Гвен Симпсон — прелестное существо, кулинарными талантами она не одарена. Даже когда Гвен просто кипятит воду, та может на вкус оказаться подгоревшей. Сегодняшний вечер не был исключением. Можно даже утверждать, что на сей раз она превзошла саму себя. Но я все же ел. Лишь бы не разговаривать. На случай, если мне станет плохо с желудком, здесь по крайней мере находилось два врача.

Вечер шел своим чередом. Мы смаковали сырный пирог, который, честное слово, имел вкус обгорелого древесного угля, когда Джоанна произнесла: «Оливер!»

Благодаря своему опыту перекрестных допросов я прореагировал быстро.

— Да?

— Вы любите оперу?

Черт возьми, что за хитрый вопрос, подумал я про себя, торопливо соображая, что ей от меня надо. Будет ли она говорить о таких операх, как «Богема» или «Травиата», произведениях, героини которых, по случайному совпадению, в финале умирают? Просто, чтобы предложить мне катарсис? Нет, она не может быть настолько бестактной. Но, как бы то ни было, все притихли, ожидая моего ответа.

— О, я ничего не имею против оперы, — ответил я, и, умело прикрывая все уязвимые места, добавил: — Я просто не очень увлекаюсь итальянскими, французскими или немецкими.

— Прекрасно, — невозмутимо сказала она. Неужели предполагается китайская опера?

— Во вторник вечером Феррит поет в опере Перселла.

Будь я проклят, я забыл исключить англичан! Теперь, наверное, я влип и мне придется вести ее на какую-нибудь ужасную английскую оперу.

— Шейла Меррит — лучшее сопрано в этом году, — сказал Стивен Симпсон. Это было уже двойное нападение.

— И она поет в опере «Дидона и Эней», — добавила Гвен, и нападение стало уже тройным. (Дидона — очередная девица, которая умирает из-за того, что парень, с которым она встречалась, оказался эгоистичным мерзавцем.)

— Звучит замечательно, — сказал я, капитулируя.

Внутренне я проклинал и Стива и Гвен, а больше всего Шато-Линч-Баж — ведь это оно ослабило мое первоначальное намерение объявить, что от любой музыки мне делается тошно.

— О, я очень рада, — сказала Джоанна. — У меня два билета…

A-а, вот оно начинается.

— … но мы со Стивом оба дежурим. Я надеялась, что вы с Гвен воспользуетесь этими билетами.

— Гвен получит большое удовольствие, Оливер, — сказал Стив, причем в тоне его голоса звучал намек на то, что его жена заслужила это развлечение.

— Звучит заманчиво, — сказал я. Потом, осознав, что мне следует проявить больше энтузиазма, обратился к Джоанне: — Большое спасибо.

— Я рада, что вы можете пойти, — сказала она. — Пожалуйста, скажите моим родителям, что вы меня видели и я еще жива.

Что это значит? Я внутренне съежился, вообразив, что мне предстоит сидеть рядом с агрессивной («Вам нравится моя дочь?») мамашей Джоанны Стайн.

— Они в струнных, — сказала она и поспешно вышла вместе со Стивом.

Оставшись наедине с Гвен, я решил наказать себя за свое нелепое поведение. И попытался прожевать еще один кусок горелого пирога.

— Где, черт возьми, находятся струнные? — спросил я у Гвен.

— Обычно направо от духовых. Мать Джоанны играет на скрипке, а отец — виолончелист в Нью-Йоркской Городской опере.

— Ясно, — сказал я и откусил еще кусок.

Наступила пауза.

— Неужели встреча с Джо в самом деле была такой мучительной? — спросила Гвен.

Я взглянул на нее.

И ответил: «Да».

5

Когда меня положат…

Так начинается песня, которая была хитом в 1689 году. Проблема английской оперы в том, что иногда можно разобрать слова.

Когда меня положат —Положат в землюПусть мои обиды не отзовутся горем —Не отзовутся горем в твоем сердце…[4]

Дидона, королева Карфагена, собиралась покончить с собой и почувствовала необходимость поведать об этом миру в своей арии. Музыка была прекрасная, текст — старинный. Шейла Меррит блестяще исполнила арию и вполне заслужила аплодисменты. В конце концов она умерла, танцующие купидоны разбросали розы, и занавес упал.

— Послушай, Гвен, я рад, что пришел, — сказал я, когда мы вставали с кресел.

— Давай поблагодарим наших благодетелей, — ответила она. Мы протиснулись через толпу выходящих людей и подошли к оркестру.

— Где Стив? — спросил мистер Стайн, укладывая виолончель в футляр. Его растрепанные седые волосы, казалось, были незнакомы с расческой.

— Он на дежурстве вместе с Джоанной, — ответила Гвен. — А это Оливер, ее приятель. (Она совершенно не должна была меня представлять таким образом!) В эту минуту подошла миссис Стайн со своей скрипкой. Она была маленького роста, толстушка, но живость манер делала ее весьма привлекательной.

— Устраиваешь прием при дворе, король Стайн?

— Как всегда, дорогая, — ответил он, добавив: — С Гвен ты знакома. А это приятель Джоанны.

— Рада познакомиться с вами. Как наша дочь?

— Прекрасно, — сказал мистер Стайн, прежде, чем я успел ответить.

— Разве я тебя спрашивала, Стайн? — сказала миссис Стайн.

— У нее все в порядке, — сказал я, не совсем синхронно с их перепалкой. — Благодарю вас за билеты.

— Вам понравилось? — спросила миссис Стайн.

— Конечно. Это было потрясающе! — сказал ее муж.

— Кто тебя спрашивает? — сказала миссис Стайн.

— Я отвечаю за него, потому что я профессионал. И могу сказать, что Меррит была превосходна.

Затем, обратившись ко мне: — Старина Перселл умел сочинять музыку, правда ведь? Этот финал — все эти великолепные хроматические преобразования в нижнем регистре…

— Может быть, он этого не заметил, Стайн, — сказала миссис Стайн.

— Не мог он не заметить. Феррит спела это четыре раза.

— Простите его, Оливер, — сказала мне миссис Стайн.

— Он сумасшедший, когда дело доходит до музыки.

— А что еще есть на свете? — возразил Стайн, добавив: — Все приглашены на воскресенье. К нам. В полшестого. Вот когда мы по-настоящему поиграем.

— Мы не можем, — сказала Гвен, наконец снова вступая в разговор. — В воскресенье у родителей Стивена годовщина свадьбы.

— Ладно, — сказал мистер Стайн. — Тогда Оливер…

— Быть может, у него другие планы, — сказала миссис Стайн, чтобы помочь мне избежать ловушки.

— Кто ты такая, чтобы говорить за него? — сказал ей мистер Стайн, справедливо негодуя. А потом обратился ко мне: — Появляйтесь примерно в полшестого. Захватите свой инструмент.

— Единственное, во что я играю, это в хоккей, — ответил я, надеясь, что мне удалось его обхамить.