Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке

Но незадолго до поездки они поссорились. Может быть, поэтому он не брал трубку, когда мы названивали ему из автобуса.

— Ничего страшного, — обиженно сказала тогда Кристина. — Ведь все наши друзья в курсе, что мы уехали в Манбидж.

Действительно, мы заранее рассказали всем, кого знали в Дамаске, о нашей предстоящей поездке. Около двадцати солдат с различных блокпостов были в курсе о наших планах, в том числе три офицера, которые, как мы предполагали, должны были сообщить в спецслужбы для отчетности. Но по какой-то случайности никто никуда не сообщил.

В нашей истории было много случайностей. Если бы я не фотографировала везде детей. Если бы Кристина не решила ехать со мной. Если бы наш «главный друг» тогда взял трубку… И еще миллион «если бы», при которых ничего бы не случилось.

В семь вечера автобус прибыл в Халеб, где мы оставались свободными ровно полчаса. После чего нас взяли на беседу сотрудники Мухабарата. Для нас это было привычно. Мы выдали о себе все, что знали, потом разговорились на общие темы. Кристина дала одному из офицеров Евангелие, а над моими шутками начальник смеялся до слез и пересказывал их тут же кому-то по телефону. Это была Военная служба безопасности, а с военными у нас всегда складывались хорошие отношения.

Мы написали расписку о том, что понимаем, куда едем, и что сами несем за это ответственность, после чего нас отвезли в отель, где мы должны были переночевать и ехать с утра на все четыре стороны.

В отеле нас ждал другой сюрприз. Утром объявился полицейский с намерением отвезти нас на допрос. Точнее, это был работник Политической службы безопасности. В каждом большом отеле он есть. Он пишет отчеты о гостях, о том, кто и что говорил, доносит на подозрительных личностей, ну и следит заодно, чтобы проститутки не разбежались. Правда-правда! Это входит в его обязанности. Отель «Болман» в Халебе, скажите на ресепшен, что вам нужен человек по имени Рабиа, и спросите у него сами, если не верите.

Мы вошли в кабинет следователя Политической службы безопасности. Вернее, еле протиснулись в него через груды изъятых вещей в коридоре. Комната была небольшая, уставленная старой мебелью, покрытой толстым слоем пыли. Все в кабинете дышало небрежностью. Под стульями вдоль стены стояли старые компьютеры, на стульях валялись мечи рядом с боеприпасами для Арбиджаль4. Сами гранатометы хранились на ящиках с патронами.

В углу рядом с большим письменным столом была свалена гора оружия. Автоматы и винтовки всех видов, флаги оппозиционерских сил. Поверх этой кучи лежал аккуратно сложенный коврик для молитвы. Только он в этой комнате был чистым.

Дальше шли антресоли с бесконечными папками и сейф, к которому почему-то были пристегнуты наручники. За письменным столом стоял большой шкаф, на нем — фотография в рамке с изображением суннитского имама.

Итак, было уже десять часов утра, когда мы сидели в здании Политической службы безопасности и наблюдали, как наш следователь пьет чай. С нами он не захотел делиться, поэтому мы насупились и сухо отвечали на его вопросы. Может, с этого все и началось — с чая?

Следователя звали Махмуд. Поздоровавшись с нами, он привычным уверенным движением достал стопку бумаги и начал катать на нас донос. Мы это не сразу поняли и как наивные дурочки честно отвечали на его вопросы. А он писал и писал. И все бы хорошо, но Кристину понесло. То ли оттого, что нам не предложили чай, то ли от усталости, то ли ей просто захотелось произвести впечатление на Махмуда. Не знаю, но в тот день она вела себя странно.

У нас спросили о нашем вероисповедании, и Кристина не смогла упустить такой шанс поделиться своими идеями и мыслями о Боге.

Последовала продолжительная проповедь, после которой она выдала заключение:

— Человек не может попасть в рай, пока его сердце не омоет кровь Иисуса Христа!

Махмуд возразил:

— Да, но мы, мусульмане, признаем Ису человеком, пророком, но не богом, поэтому…

— Нет! Нет! Нет! — перебила его Кристина. — Иисус — Бог. Пока вы это не поймете, вы обречены!

Через некоторое время следователь обратился ко мне:

— А ты тоже евангельская христианка?

Я сказала, что православная.

Только в пять часов вечера нам объявили, что никуда нас отпустить не могут. Поэтому мы вернулись в отель, в котором должны были находиться до того, как наше дело рассмотрят в Дамаске и вынесут по нему решение.

В отеле «Болман» мы провели три ночи. Нас охраняли вышеупомянутый Рабиа и его молодой напарник Аля. За два дня постоянного общения мы с ними сблизились. Аля даже познакомил нас со своей семьей и принес бургуль5, приготовленный его бабушкой, что нас очень растрогало.

Это были очень светлые дни. Мы жили в четырехзвездочном отеле, вроде бы под арестом, но могли передвигаться по городу в компании наших охранников. Мы разговаривали обо всем. Рабиа рассказал о своей жене, которая была беременна. Супруги не виделись уже около полугода, и Рабиа очень сетовал на боевиков, обступивших город.

Вечерами мы сидели в кафе и пялились на арабских и русских куртизанок, работающих в отеле. Вот война войной, город окружен, школы и детские сады закрыты — а секс за деньги не потерял популярность.

Наш второй день в гостинице не заладился с самого утра. Мы с Кристиной пили кофе и говорили о разнице наших менталитетов. В конечном итоге мы начали ссориться, она бросила, что я ее не уважаю. Помолчав, она добавила:

— Хотя что я с тобой вообще спорю! В твоем сердце никогда не было любви Иисуса. Как ты вообще можешь меня понять?

Сказала она это как бы не мне, а просто так. Меня это настолько обидело, что я не разговаривала с ней до обеда.

Вечером того же дня Рабиа устроил так, что мы остались в холле отеля наедине. Он томно на меня смотрел, а когда говорил, то было видно, что он хотел что-то выразить, но все не выходит. Только когда часы пробили полночь, он наконец решился, но сделал это очень хитро. Когда я сказала, что уже поздно и мне пора спать, он подмигнул мне и грустно произнес:

— Да, конечно! Иди к себе, я же пойду в свою комнату плакать.

Я подумала, что плохо поняла его, и переспросила:

— Куда ты пойдешь?

— Я пойду в свою комнату плакать, — повторил он. — А ты пойдешь ко мне, чтобы плакать?

Рабиа оказался бессовестным трусоватым алавитом. В