Авантюристка из Арзамаса, или Закон сохранения энергии. Часть I - Татьяна Туринская

…Таракан уехал. Без Альки. Но она не слишком переживала по этому поводу — куда он денется с подводной лодки?! Нигде он больше не найдет не то что лучше ее, а даже ее бледную копию. Волновало только одно — неумолимо приближался выпуск, а она все еще не имела заветного штампа в паспорте.

Однако звонки от влюбленного музыканта начались буквально через два дня после отъезда. Алька и по телефону умело играла дикую влюбленность. Голос ее дрожал и плакал, когда она произносила: "Сашенька, это ты?" Иногда, напротив, приветствовала сухо, почти враждебно: "А-а, это ты? Прости, мне некогда". Игралась в лед и пламень, дабы не надоесть сладостью и не оттолкнуть постоянной холодностью. Опять же неплохо поиграть немножко на струнах ревности, дабы знал, что и без него от женихов отбою нет, а она, мол, глупая, отдает предпочтение ему, ничем этого предпочтения не оправдывающему. Звонки были регулярными, но безрезультатными. Насчет "поговорить" у Таракана получалось довольно живенько, а вот на большее он пока не решался. Но Алька же не могла ждать!

Через три недели после его отъезда Алька отважилась на решительный разговор. На приветствие любовника ответила тихо, словно не зная, как с ним разговаривать. Не было в ее голосе ни холода, ни жара, одна только сплошная неуверенность и растерянность. Через пару минут разговора ни о чем, собственно, не разговора даже, а, скорее, монолога, Александр понял, что что-то не в порядке:

— Аленький мой, что-то случилось?

Алька помялась немного, потом тихонько, еще более неуверенно, чем раньше, ответила:

— Нет, Саш, с чего ты взял? У меня все в порядке…

Но вложила в это "все в порядке" столько чувств, что у глухого сердце бы выскочило из груди от сострадания.

— Аленька, я же чувствую, ты что-то от меня скрываешь!

Алька выдержала актерскую паузу в духе Станиславского, потом, буквально всхлипывая, ответила упрямо:

— Нет, Сашенька, все в порядке…

Таракан разволновался не на шутку:

— Аля, Аля, где ты, я тебя не слышу! Алё! Алька, милая, что случилось?! Я же чувствую — что-то не так. Аленька, ответь пожалуйста, не молчи, только не молчи!

Алька помялась еще минутку, потом почти шепотом ответила:

— Саш, мы, наверное, больше не сможем перезваниваться. Меня отправляют в Галёнки…

— Какие еще Галёнки? Что это такое?

Уже откровенно всхлипывая, Алька ответила:

— Это село, это такое село… И там два телефона на всю деревню, и те — один в сельсовете, другой у председателя колхоза. Ты мне хоть писать будешь?

И в трубке раздались душераздирающие рыдания. Александр пытался сквозь них прорваться:

— Как же это, как же так, Алечка? Аленький мой, успокойся, не плачь, маленькая моя…

Алька же все рыдала в голос, потом вдруг рыдания ее стихли, и она сказала сухим, неживым голосом:

— Прощай, Саша. Мы больше никогда не увидимся. Но я хочу, чтобы ты знал: я ни о чем не жалею. Это были самые лучшие дни в моей жизни. Ради этого стоило родиться. Спасибо тебе, Саш. И будь счастлив! И, если тебе было хоть наполовину так же хорошо, как и мне, вспоминай меня иногда.

— Аленька, что ты такое говоришь? — попытался было перебить словесный поток Александр, но его голос утонул среди Алькиного монолога.

— … никогда не забуду тех дней. Хотела бы, да не смогу — напомнят, — горько усмехнулась Алька чему-то своему.

— Кто напомнит? О чем? Аленький, я тебя совсем перестал понимать. О чем ты говоришь?

— Это я так, тихо сам с собою… Не обращай внимания. А может, и некому будет напоминать — там, в тех Галёнках, поди, никаких условий нет, так что все еще может закончиться благополучно для нас обоих…

Таракан совсем потерял нить разговора. Помолчал немножко, ожидая хотя бы короткой паузы в странных речах собеседницы. Дождавшись, вставил:

— Аленька, может, я позже тебе перезвоню, когда ты успокоишься? Я совсем не понимаю, о чем ты говоришь. Для кого не будет условий для напоминаний? И напоминаний о чем? Аль, ты какая-то странная сегодня. Давай я завтра перезвоню.

Алька вновь усмехнулась:

— Давай. Только не знаю, застанешь ли ты меня здесь. Мне еще много бумаг нужно оформить, да за билетами ехать, да вещички собирать пора, да и в больничку не мешало бы сходить — там у них один доктор-коновал на все село…

— В какую больничку, — встревожился Саша. — Ты заболела? Господи, да какие могут быть Галёнки с твоим здоровьем?!

— Я здорова, Саш. Абсолютно здорова. И ты здоров…

— Не понял?

— У тебя, Саш, с мужскими гормонами все в полном порядке. Это я тебе на будущее говорю, если кто-то будет утверждать, что ты не можешь иметь детей. Просто так, на всякий случай. Чтобы никто не смог тебя обмануть. А за меня ты не переживай — я сама виновата, мне и отвечать за ошибки. Но я все равно не жалею, мне было очень хорошо с тобой. И я хочу этого ребенка, я буду любить его, как тебя. Он не позволит мне забыть о наших трех днях. Все, Саша, будь счастлив. Прощай, — и безжалостно повесила трубку. Все, концерт окончен. Она свою арию исполнила даже лучше задуманного.

***

Стоит ли говорить, что уже через два дня Александр примчался в Арзамас спасать любимую от омерзительных Галёнок. Через неделю Алька была уже в Москве. К неописуемому ее восторгу выяснилось, что Таракан — мало того, что столичный житель и музыкант, оказывается, он еще и единоличный обладатель двухкомнатной квартиры! Квартирка, правда — так себе, довольно средненькая, да и район совсем не центральный, скорее, очень даже наоборот, какое-то Новогиреево, зато ведь Москва! А все остальное — так, мелочи жизни.

Вскоре у Альки от перемены климата "произошел выкидыш". Произошел он почему-то тогда, когда Саша был на очередных гастролях, так что застал несчастную Альку дома уже небеременную и всю в слезах. Не успел раздеться, как она заявила ему с порога:

— Я уезжаю!

Кинулся к ней:

— Что случилось, Аленький? Куда это ты собралась? — кивнул на одинокий чемодан в углу прихожей.

Со слезами в голосе та ответила:

— Не хотела уходить без тебя, это было бы несколько подло. Но мне больше нечего здесь делать. Ты ведь увез меня сюда только из жалости, из-за беременности. Ты просто слишком порядочный, вот и поступил, как совесть велела. А теперь мне здесь делать нечего — кончилась моя беременность, рассосалась, — и разрыдалась безутешно, словно вырвались наружу давно скрываемые слезы.

Саша принялся, как мог, успокаивать любимую. Хотя сказать, что расстроен потерей ребенка, он бы не смог — попросту не отважился бы так нагло соврать. Это известие его скорее обрадовало, так приятно было почувствовать свою шею вновь свободной. Однако Алька так безутешно рыдала на его плече, да к тому же чемодан назойливо попадался на глаза, красноречиво напоминая об Алькином намерении вернуться в Арзамас, что вместо вздоха облегчения он почти естественно изобразил печаль о несбывшемся отцовстве. Утешал Альку, а сам метался внутри себя, разрывался между желаниями выпроводить скорее неожиданную обузу домой, и уговорить ее остаться с ним навсегда. Одному-то оно, конечно, спокойнее, не надо ни перед кем отчитываться, не надо брать на себя ответственность за чужого в принципе человека. С другой стороны, ему так хорошо было с Алькой, так приятно сознавать собственную значимость в мужском и общечеловеческом плане. Вернется Алька в свой Арзамас — и что? Кому он будет нужен? Это раньше он не слишком страдал от отсутствия рядом особей женского пола, чувствовал себя вполне счастливым, если раз-другой в месяц удавалось склонить к интимным отношениям особо одинокую девушку лет так слегка за тридцать, не помышляя о серьезных отношениях. А Алька словно открыла для него иной мир, раскрыла ему глаза на самого себя. Ведь именно с ее подачи понял, какой он, оказывается, крутой любовник, как запросто может раскочегарить любую бабенку, да так, что та будет пищать и плакать от восторга, и просить о продлении удовольствия. Да от мыслей о собственной значимости получал в постели такой кайф, как ни от одной бабы до сих пор. Алька, конечно, хороша, но не до такой степени, чтобы затмить любование самим собою, упиваться открывшимся вдруг могуществом самца, заставляющего самку содрогаться в конвульсиях от экстаза. Это чувство пьянило так, как ничто другое, и жить теперь без него Александру совсем не хотелось. Хотелось, наоборот, еженощно получать подтверждения своих недюжинных способностей, необъятного мужского потенциала. И одна Сашкина часть была почти что счастлива оттого, что Алька уедет и он станет совсем свободным, и сможет распространять свои умения на многих других прелестниц. И уже не только от Альки будет получать подтверждение своей мужской состоятельности, но и от других страждущих дам. Другая же половинка почему-то содрогалась от мысли об Алькином отъезде. А ну как силен-то он только с нею? А ну как без нее вновь превратится в то существо, кем был до совсем недавнего времени? Полным ничтожеством он, конечно, никогда себя не считал, но глубоко внутри прекрасно знал себе цену, благо, в зеркало смотрелся не по одному разу на день. Да и, чего там, до двадцати семи лет не довелось увидеть восхищения ни в одних женских глазах, кроме Алькиных. А потому здравый смысл возобладал над непомерной мужской гордыней и Александр стал уговаривать Альку остаться. Однако не так легко было заставить ее отказаться от своих планов. Выслушав любезное приглашение остаться, та уверенно встала с дивана и направилась в коридор, к родному чемодану: