Твои письма не лгут (СИ) - Екатерина Герц

стол. Я налетаю на нежное пюре и сочную курицу с хрустящей корочкой, но почти не чувствую вкуса. В основном говорит Алиса, чем невольно избавляет меня от необходимости поддерживать атмосферу разряжённой. Я ощущаю домашний уют, но всё кажется каким-то неестественным. Хочу остаться, но при этом кусок в горло не лезет. Шучу и отвечаю на вопросы, но мыслями где-то далеко.

В итоге понимаю, что нет смысла откладывать. Благодарю за вкусный обед и понемногу собираюсь. Захожу в ванную, бегло умываюсь прохладной водой. Это помогает немного успокоиться. Рассматривая в зеркале бледное лицо, замечаю на пороге маму. Она сильно беспокоится.

— Ты в порядке? — спрашивает она немного приглушённым голосом.

Не хочет беспокоить Алису. Краем уха слышу как она показывает деду какое-то видео на телефоне.

— Не знаю. — честно признаюсь я. — До сих пор не могу поверить…

— Я тоже! — кивает мама. — Он всегда был таким необычным юношей, но я даже подумать не могла…

Она замолкает, не решаясь закончить. Я невесело усмехаюсь.

— Он давно уже не был юношей, как и я уже не девчонка! — твёрдо подмечаю, словно убеждаю саму себя. — Пора с этим покончить!

Поеду к нему домой, выражу соболезнования и при первой возможности вернусь домой. Даю себе указание не зацикливаться на Германе, а использовать это время с пользой для себя и Алисы. Мы давно не проводили время с семьёй, будет полезно. А потом вернёмся в Таганрог, и всё станет по-прежнему.

— Ну, с Богом! — благословляет мама.

Я заглядываю на кухню и предупреждаю Алису, что скоро вернусь. Она не сильно расстраивается. Бабушка и дедушка явно придумают интересное занятие. Быстро обуваюсь и вылетаю на улицу, пока не стала искать очередной повод задержаться. Меня провожает только Леди. Но я не выпускаю её во двор, мало ли напроказничает.

Смахиваю с капота опавшие цветки сирени и открываю ворота. Выезжая на дорогу, замечаю на обочине соседку с полными пакетами. Предложить помощь, конечно, благое дело, но я лишь киваю в знак приветствия и мчусь прочь на скорости около двадцати километров в час. Её недовольное лицо остаётся позади, но я даже невольно усмехаюсь. Уж больно не люблю этих сварливых соседок с их вечным ворчанием!

Но скоро мне уже не до смеха. Пальцы нервно дрожат, сжимая руль. Неторопливо еду на другой конец города и понимаю, что будет очень тяжело.

3. Дом Мартыновых

По пути заезжаю в магазин за водой. В этом нет необходимости, но я всё ищу повод где-нибудь задержаться, придумываю несущественные дела. Выйдя на улицу, тут же открываю бутылку и делаю несколько неторопливых глотков. Мне не очень нравится привкус воды: какой-то горьковатый.

Прохожие бросают на меня странные взгляды, словно принимают за туристку. Я не скрываю отвращения. По моему лицу сразу можно понять, что лучше не пытаться со мной заговорить. Если кто-то вздумает докучать вопросами, я этого не переживу.

Быстрым шагом возвращаюсь в машину, оставляя ненавистный внешний мир за тонкими стёклами. Какое-то время молча сижу, собираясь с мыслями. Когда из продуктового магазина выходит смутно знакомый человек, на автомате завожу двигатель и уезжаю. Не хватает ещё пересекаться со школьными учителями. Вот тогда начнётся настоящее мучение!

Миную центр и оказываюсь в знакомом районе быстрее, чем хотелось бы. В юности блуждала по этим улицам столько раз, что до сих пор помню их наизусть с закрытыми глазами. Как и его дом: типичное многоквартирное здание, живёт… жил на пятом этаже. Балкон с видом на детскую площадку, где сломаны все качели. Во всяком случае, так было раньше. Сейчас, возможно, восстановили.

Тяжёлая энергетика улицы сбивает меня с толку. Паркуюсь на обочине под окнами нужного дома. С каменным лицом выхожу на свежий воздух. По ощущениям неприятно. Ловлю себя на мысли, что, возможно, Герман никогда не был по-настоящему счастлив. Прожить столько лет с родителями, не имея собственного угла… Неужели не было возможности съехать?

Нехотя поднимаюсь по обшарпанным ступеням. Зависаю на домофоне. Долго смотрю на цифры, обозначающие номер квартиры. Прекрасно помню, но нет сил вот так объяснять кто я и зачем пришла. Вдруг не помнят меня. На всякий случай дёргаю дверь, и она поддаётся. С тёмного подъезда веет сыростью.

Смутно обращаю внимание, как потеряно поднимаюсь по лестнице на пятый этаж. Один лестничный проход сменяет другой. Дыхание даже не сбивается, поскольку за годы учёбы, стажировки и работы я набегалась на всю жизнь вперёд и запросто могу подняться хоть на пятнадцатый этаж, даже глазом не моргнув.

Со всех сторон на меня глядят облезлые болотно-зелёные стены. Кое-где встречаются нецензурные граффити. Под ногами слои вековой пыли. С маленьких окошек поступает уличный свет. Каждый раз смотрю на обрывок серого неба через стёкла в разводах. Слышу, как внизу открывается дверь, и кто-то громко топает на второй этаж. Потом скрип двери, и всё затихает.

Наконец, ступаю на площадку, где на стене чёрной краской выведена огромная цифра пять. А вот и нужная дверь с номером восемьдесят два. Золотистая краска практически слезла с цифр. На стальной двери местами заметны небольшие вмятины.

Нажимаю на дверной звонок и ненароком вздрагиваю от знакомого сигнала. Я звонила в него очень много раз, но никогда не чувствовала такого желания сбежать, пока не поздно. В последний момент натягиваю на себя невозмутимость, когда слышу тихие шаркающие шаги на той стороне и щелчок замка.

Первыми, что я вижу, были опухшие от слёз глаза матери Германа. Краснота практически полностью вытесняет белый оттенок склер. А выраженные мешки под ними выдают бессонные ночи. Я не видела её уже много лет, но точно помню, что она всегда выглядела моложе своего возраста, даже несмотря на финансовые трудности и частые конфликты с мужем. Сейчас всё это кажется таким несущественным, когда на их плечи рухнула такая трагедия. Которая будто в одночасье нагнала внешности утерянные годы и добавила сверху. Даже в волосах заметно много седины.

— Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! — тараторю я сбивчивым голосом, как только понимаю, что неприлично долго молчу. — Я… э-э-э…

— Лера… — по-простому, без неловких формальностей, вспоминает она. — Подруга Германа.

— Да, со времён школы… — на всякий случай добавляю я и произношу необходимые слова. Они даются тяжело, но так надо: обязывает этикет. — Примите мои соболезнования! Я приехала, как только смогла… не знаю зачем. Просто не могла не приехать!

К неожиданности для меня, она вдруг заливается слезами и порывисто меня обнимает. Я застываю, как вкопанная, не решаясь как-то отреагировать. Чувствую, как через меня льётся фонтан боли, который вырывается с каждой