В темном-темном космосе (сборник) - Роберт Шекли

К боковому входу в церковь выстроилась очередь красноносых людей в лохмотьях. Их лица светились от радости. Священник вручал каждому по несколько пачек банкнот, потом торопливо уходил за новой порцией.

– Проще было б впустить вторую очередь внутрь, – сказал Олли, когда мы шли обратно. – Парни с деньгами встречались бы с парнями без денег, и процесс бы ускорился. Но всегда есть посредник, которого не обойдешь. – Он закашлялся. Физическая нагрузка добивала его. Человеку комплекции Олли не следовало бегать, раздавая деньги таким способом.

По пути в магазин мне вручили пять тысяч долларов. Человек просто улыбнулся, сунул мне пачку денег и поспешил прочь. Запоздало я узнал в нем одного из бомжей, стоявших в очереди у церкви.

На прилавке меня ждал целый ворох банкнот. Жена сидела в кресле и листала журнал.

– Вот, накопилось, – кивнула она на деньги.

Я бросил пять тысяч в общую кучу.

– Ты бы послушал радио, – сказала она. – За последний час конгресс принял около двадцати законов. Они дали нам все права, о которых мы не могли и мечтать, и еще несколько, о существовании которых я даже не подозревала.

– Наступила эра простого человека, – констатировал я.

Следующий час я простоял в дверях, раздавая деньги. Это была очевидная глупость. Множество людей на улицах пытались всучить деньги друг другу. Это было что-то вроде игры: богатый отдавал деньги бедному, а бедный поворачивался и отдавал их другому богатому. К двум часам дня уже невозможно было сказать, кто богат, а кто беден.

Джейн держала меня в курсе того, что передавали по радио. Страны мира одна за другой принимали гуманные законы, как только собирали кворум. Эра простого человека действительно наступила – за два дня до конца света.

В три часа дня мы пошли обедать. И я, и Джейн понимали, что видим магазин в последний раз. В качестве прощального жеста мы рассыпали по стойке пятьдесят тысяч долларов и оставили дверь нараспашку. Это единственное, что мы могли сделать.

Мы перекусили в ресторане на Шестьдесят третьей улице. Персонал покинул заведение, и посетители обслуживали себя сами. Приготовив что-нибудь с запасом, они ели и уходили. Джейн соорудила несколько десятков трехслойных сэндвичей как наш вклад в общее дело, а потом мы поели. Следующий вопрос – ночлег. Я не сомневался, что все отели заняты, но попытаться стоило. В крайнем случае мы могли переночевать в магазине.

Мы пошли в «Стэнтон-Карлер», один из самых больших отелей Нью-Йорка. Молодой человек за стойкой читал «Мир как воля и представление» Шопенгауэра.

– Есть свободный номер? – спросил я.

– Вот ключ, он подходит ко всем дверям. Занимайте любой свободный, если найдете.

– Сколько? – спросил я и развернул веер из тысячедолларовых купюр.

– Вы что, шутите? – сказал парень и снова уткнулся в книгу. Очень серьезный юноша.

Мы отыскали свободный номер на пятнадцатом этаже и сразу упали в кресла. Джейн тут же подскочила.

– Мы забыли про пластинки! – воскликнула она. – Я хочу провести последний день, слушая хорошую музыку.

Я устал как собака, но наши желания совпали. Нам с Джейн вечно не хватало времени, чтобы послушать все, что мы хотели. Можно сказать, мы еще и не начинали.

Джейн выразила желание пойти со мной, но я решил, учитывая толчею на улицах Нью-Йорка, что будет проще, если я пойду один.

– Запри дверь, – сказал я. – Может, до Страшного суда и остался один день, но люди пока еще не ангелы.

Она подмигнула мне. Она не подмигивала мне уже несколько лет.

С трудом протискиваясь сквозь толпу, я добрался до музыкального магазина. Внутри не было ни души. Я взял проигрыватель и пластинки – столько, сколько мог унести. В отеле мне пришлось подниматься на пятнадцатый этаж пешком, потому что кто-то вздумал кататься на единственном работающем лифте.

– Поставь Дебюсси, – попросил я Джейн и без сил рухнул в кресло. Какое наслаждение – вытянуть усталые ноги!

Остаток дня и весь вечер мы слушали музыку. Понемногу Баха, Дебюсси, Моцарта, Гайдна и тех композиторов, которых я еще не знал. В тот день я прослушал музыки больше, чем за последние пять лет.

Проснулись мы поздно, примерно в половине второго. Я чувствовал себя виноватым. Так глупо проспать свой последний день!

– Привычка поспать не хуже любой другой, – утешила меня Джейн. Возможно, она была права.

Как бы то ни было, мы ужасно проголодались. Оказалось, что у Джейн натерты ноги – она не ходила так много со времен моего ухаживания за ней.

– Не вставай, – сказал я. – Твой рыцарь в сияющих доспехах принесет тебе завтрак. Мое последнее доброе дело.

– Первое, – улыбнулась она.

– Запри дверь, – сказал я и ушел. Я вообще никогда не доверял людям. Не знаю почему. Даже накануне Страшного суда я не мог доверять никому.

Город поразил меня непривычной тишиной. Лишь несколько человек нарушали мертвый пейзаж: одни шли, нервно оглядываясь по сторонам, другие – с довольными улыбками на лице. Улицы были пусты. На проезжей части стояли брошенные автомобили, такси и автобусы. Светофоры по-прежнему перемигивались, но им нечего было регулировать.

Я не заметил ни одного полицейского и вдруг осознал, что со времени первого объявления не встречал ни одного копа. Не помню, понравилось мне это или нет, но я подумал, что копы тоже люди. Наверное, решили провести последние дни в кругу семьи. Да и кому что тут красть?

Может, стоит заглянуть в церковь и помолиться, подумал я. Не то чтобы это могло изменить мою жизнь или я как-то особенно этого хотел. Но я подумал, что Джейн бы одобрила мой поступок. Я обошел три церкви, но все они были битком набиты, и снаружи стояли длиннющие очереди. Стало ясно, куда все подевались.

Конечно, я тоже мог постоять в очереди, но Джейн ждала завтрака, и я отправился в ресторан.

По дороге из ресторана меня несколько раз останавливали и пытались всучить деньги. Казалось, люди были в отчаянии. Они объясняли, что пытаются избавиться от денег, но не знают, как это сделать. Они копили их всю жизнь и теперь не могут просто взять и выбросить. Но деньги никому не нужны. И они не знают, что делать.

Один человек меня поразил особенно.

– Будь добр, возьми деньги, старик, – сказал он. – У меня горе, понимаешь? Я скопил их так много, что теперь не знаю, куда девать. Не хочу, чтоб они у меня оставались. Правда, не хочу. Может, возьмешь?

Я узнал его. Это был известный актер. Мне он нравился, поэтому я взял у него пачку долларов и оставил на стойке в отеле. Юноша, который читал Шопенгауэра, исчез.

Мы с Джейн поели и снова включили музыку. И слушали ее весь день, не тратя времени на разговоры. Ближе к вечеру глаза Джейн предательски заблестели. Я понял: она вспоминает нашу жизнь. Я тоже углубился в воспоминания. Прожитая жизнь показалась мне не такой уж и плохой. Хотя и не без изъянов. В жизни я совершил несколько ошибок, но не фатальных.

Вечером мы поужинали остатками обеда. Мы не хотели выходить из номера и не хотели спать.

– Это случится на рассвете, – сказала Джейн.

Я попытался возразить, мол, пути Господни неисповедимы. Но Джейн слишком полагалась на женскую интуицию.

Ночь была долгая и не самая приятная. Я чувствовал себя, как заключенный перед казнью. Недостойное чувство, но я был напуган. Полагаю, не я один.

Стоя у окна, я смотрел, как разгорается заря несбывшихся надежд. День обещал быть хорошим. Звезд на небе не было, зато в городе горели все фонари и все окна. Казалось, Нью-Йорк зажег свечи накануне шага в неизвестность.

– Прощай, Джейн, – сказал я и понял, что она права. Объявление прозвучит на рассвете. Я надеялся, что Минни сейчас в объятьях своего мужа, а Фрэнк… скорее всего, он на лошади – привстал в непривычном седле и смотрит на восток. Я надеялся, что именно так все и обстоит.

– Прощай, дорогой, – сказала Джейн и поцеловала меня.

Из окна веял прохладный ветерок, черное небо казалось бархатным. Это было красиво. Вот так все и должно было закончиться.

– Рассмотрение дел жителей планеты Земля откладывается, – произнес приятный голос у меня за спиной. – Последнее испытание и отбытие отсрочены на десять лет, считая с настоящего момента.

Я стоял у окна, обнимая Джейн. Наверное, минут десять мы не могли произнести ни слова.

– Да уж, – сказал я наконец. – Да уж.

– Да уж, – вздохнула она.

Мы помолчали еще несколько минут. Потом она повторила:

– Да уж.

А что тут еще скажешь?

Я выглянул в окно. Город искрился огнями. Солнце выползало из-за горизонта, стояла мертвая тишина. Единственный звук, который ее нарушал, – гудение неоновых вывесок: они жужжали, как сломанный будильник. Или как бомба с часовым механизмом.

– Тебе надо на работу, – сказала Джейн и заплакала. – Хотя десять лет – всего лишь мгновенье в масштабе вечности. Одна секунда – для Нее.

– Меньше, – сказал я. – Доля секунды. Или еще меньше.